Новая Земля

Fisch

«При разборе в 1933 г. на складе Академии Наук старых изданий неожиданно нашлись в небольшом количестве рисунки, иллюстрирующие путешествие акад. К. М. Бэра в 1837 г. на Новую Землю. Исполнены они были художником Редером (Rader), сопутствовавшим Бэру в его экспедиции. Редер, бывший в то время студентом Горного института, и вместе с тем горным чиновником СПб. Монетного двора (гиттенфервальтером), а также преподавателем рисования в школе при Монетном дворе, был рекомендован Бэру не только как художник, но и как „молодой человек, имеющий геогностические сведения и готовый ко всяческим лишениям".
Серия этих рисунков в количестве семи, переведенная на камень W. Раре в литографии Тюлева, должна была со-ставить предназначавшийся для продажи альбом, под заголовком „К. Е. Baer's Reise auf Nowaja Semlja". Однако дело до этого не дошло ввиду того, что, будучи отвлечен другими работами, Бэр не дал к уже готовым таблицам необходимого объяснительного текста. Так эти иллюстрации и пролежали на складе Академии, не увидев света, 96 лет. Между тем они заслуживали другой участи. Рассматриваемые рисунки представляют собой ценный материал в ряду весьма скудных данных, имеющихся об этой экспедиции. По словам исследователя Новой Земли, А. И. Толмачева, они настолько точно воспроизводят новоземельские картины природы, что не лишены и сейчас естественно-научного значения. Но прежде всего они интересны для истории науки, как изображения Новой Земли, воспроизведенные около ста лет назад очевидцем-художником под наблюдением крупнейшего естествоиспытателя Бэра. Наконец, нельзя отказать им, по отзывам компетентных лиц, и в чисто художественном значении.
Это очень типичные для своего времени литографии с авторской акварельной окраской, весьма характерные для раннего периода литографской техники. Произведения эти представляют собой прекрасно разработанные, тонко сделанные пейзажи, несомненно свидетельствующие о незаурядном даре опытного художника-пейзажиста. Менее удавались Редеру, повидимому, человеческие фигуры, судя по группе самредов на одном из его новоземельских рисунков. Зато вид на лапландскую деревню Пялицу должен был бы, по мнению специалиста по литографии П. Е. Корнилова, занять место в ряду литографий Русского музея».

Т.2 [Вид на деревню Пялицы на Южном побережье Лапландии]. Pjalitsa andersüdküste v. Russ. Lappland.

Стоянка экспедиции в Белом море у Лапландского побережья.
Добрались путешественники до этого пункта в самом начале июля в снежную вьюгу только через 17 дней после выезда из Архангельска. Виною этому были постоянные неблагоприятные ветры. „Противный ветер!" — восклицает по-русски в своем немецком дневнике Леман от 26 июня 1837 г. „Таким надоевшим лозунгом, — продолжает он уже по-немецки, — встретил меня и сегодня подошедший ко мне матрос, когда я прошел на дек". Суда стали на якорь у деревни Пялицы (66° 10' с. ш.), которая и воспроизведена Редером на исключительном по передаче настроения листе. „ Раскраска его обращает внимание удивительной мягкостью. Архитектурный пейзаж, кресты, погосты, обрывистый берег и проч. прекрасно дают понятие об этом забытом уголке" (П. Е. Корнилов, далее цитируется сокращенно: П. К.).
Новый мир открылся на стоянке перед взорами путешественников. В воде виды водорослей, моллюсков, ракообразных свидетельствовали уже о близости океана. На берепг, в низинах лежал снег. Поднявшись на высокий берег, путешественники прошли за деревню Пялицы и увидели перед собой, пишет Бэр, как бы „море мхов и лишаев, нагло захвативших всю видимую поверхность земли, наползающих даже на карликовые березы, ширина стволов которых бывала
иногда втрое больше их высоты". В этой Лапландской стране мхов и лишайников экспедиции пришлось пробыть из-за норд-оста также несколько дней. Леман изучал подробно местные горные породы и минералы, Бэр занимался сбором и определением растений и животных. Население встретило их очень радушно. Оно оказалось, между прочим, в большинстве случаев зажиточным. Дома живописной деревни Поной, где путешественники остановились на ночь, выглядели лучше, говорит Бэр, чем избы большинства деревень, расположенных на большом тракте между Стрельной и Нарвой. Хозяева на славу угостили их и устроили с большим комфортом."

Fisch

Т.1. [Западный берег Новой Земли у входа в пролив Маточкин Шар]. Westküste von Nowaja
Semlja vor dem Matotschkin-schar.

"Новая Земля предстала перед прибывшими в виде угрюмой, скалистой страны, окруженной многочисленными утесами, частью подводными. Художник Редер изобразил открывшуюся перед ними картину , „дав очень интересную трактовку воды и пространства. Раскраска листа вдумчивая, тонкая и вместе с тем мягкая" (П. К.). Розмыслов в своем судовом журнале 1758 г. так описывает этот вид: „Берег высокий, к морю отрубистый, в отдалении покрытые снегом и туманом горы, между горами и морем обширная равнина, ничем кроме растущего моха не испещренная".

Т.4 Гора Митюшев Камень на Новой Земле.Mitjuschew -felsen auf Nowaja Semlja.

"Редер нарисовал отдельно одну из наивысших вершин Новой Земли, а именно покрытую снежниками гору Митюшев Камень, на северо-западном берегу губы Серебрянки (Т. 4). Таблица представляет собою „ очень интересно поданный героический пейзаж с водной стихией, слегка в стилизации" (П. К.) На этой картине обращают на себя внимание четыре человеческих фигуры, из которых крайняя правая, сидящая лицом к зрителю, несомненно изображает Бэра. О том, кого представляют другие фигуры, сказать ничего вполне определенного нельзя. Лицом к зрителю может быть сидит Леман, или академический ученик Егор Филиппов, препаратор экспедиции. Может быть среди этих фигур нарисован начальник предоставленной Бэру морским ведомством шхуны „Кротов", метеоролог и новоземелец лейтенант А. К. Циволка. Скорее же всего две коренастые фигуры, стоящие спиной, представляют собою поморов-моржепромышленников, ревностных участников экспедиции, Еремина и Челюзгина, спасших Циволку и его сопутчика Пахтусова от верной гибели на Новой Земле в 1834 г."

Т.3 Пролив Маточкин Шар на Новой Земле. Matotschkin-schar auf Nowaja Semlja.

Войдя в устье Маточкина Шара, бросили якорь. Эту стоянку, надо полагать, и изобразил Редер со шхуны „Кротов" (Т.3). Здесь налево нарисована стоящая на якоре трехмачтовая ладья, повидимому, „Святой Елисей", принадлежавшая Еремину и законтрактованная у него Бэром.' К ладье направляется шлюпка с тремя членами экспедиции, возвращающимися вероятно с мыса Маточкина."

Fisch

Т.5 Гора в проливе Маточкин Шар. Berg an der Matotschka in Nowaia Semlia.

"Таблица 5-я представляет южный берег Маточкина Шара при входе с западной стороны. В средней части картины изображено идущее под парусами двух-мачтовое судно, надо полагать — шхуна „ Кротов ".
Собираясь в путь, Бэр просил дать ему судно побольше, так как он предполагал привезти из своего путешествия обильные сборы: помимо скелетов и чучел, также трупы крупных животных для анатомических изысканий, но ему в этом отказали. Шхуна была действительно мало вместительной. Бэр в письме от 18—19 VI, накануне отбытия из Архангельска, смеется над своим наивным проектом взять на судно живую корову для свежего мяса: „погрузить живую корову на „Кротова!" С тем же успехом можно было бы погрузить „Кротова" на живую корову"

Т.6 Семья самоедов.Samojeden familie.

"На одной из таблиц (Т.6) нарисована семья низкорослых новоземельских самоедов в их своеобразных нарядах — малицах. Позади виднеется чума, покрытая оленьими шкурами.
„В этой портретной работе Редер оказывается слабее, чем в предыдущих вещах перспективных. Типаж дан остро в антропологическом и этнографическом разрезе, но в смысле движения и выразительности многого недостает" (П. К.)."

Комментарии к картинкам из статьи: М. М. Соловьев.НОВЫЕ ДАННЫЕ О ПУТЕШЕСТВИИ АКАДЕМИКА БЭРА НА НОВУЮ ЗЕМЛЮ. ВЕСТНИК АКАДЕМИИ НАУК СССР, 1934, № 5

Fisch

Общественно-политическая газета «Няръяна вындер» (Красный тундровик).Выпуск № 132 (20191) от 4 декабря 2014 г.

Арктические миры Степана Писахова

В октябре этого года исполнилось 135 лет со дня рождения известного писателя, художника и этнографа Степана Григорьевича Писахова.
Сын архангельского ювелира и женщины из староверского рода довольно рано покинул отчий дом и прожил долгую, полную удивительных событий и встреч жизнь. По словам Писахова, он никогда не жалел ни об одном прожитом дне, дарившем ему новые встречи и открытия. Особенно тепло Степан Григорьевич отзывался о людях, с которыми судьба связала его в начале XX века. В то время все прогрессивное человечество грезило открытием новых арктических трасс и островов, и Писахов, начинающий художник, любознательный и влюбленный в Север, не стал исключением.

Полярная Одиссея Степана Писахова

Именно арктическому Северу и Новой Земле посвящены страницы его дневника: «1905 год. Я весь отдался Северу. Север (Арктика) – строгий, светлый, огромнейший кафедрал. Простор напоен стройным песнопением. Свет полный, без теней. Мир только что создан. Для меня Арктика – утро Земли. Жизнь на Земле только что начинается. Там теряется мысль о благах обычных, загораживающих наше мышление...». И далее: «Север своей красотой венчает земной шар... Здесь на Новой Земле я впервые услышал песню старого ненца. Он пел на своем гортанном, непонятном мне языке, и я попросил спеть эту же песню только по-русски. И он согласился. Слова песни поразили меня своей философской глубиной и спокойствием.

Вышел я ночью на гору.
Смотрю на солнце и море.
А солнце смотрит на меня
и на море.
И хорошо нам втроем:
Солнцу, морю и мне...

Здесь беспредельно царствовал полярный день, солнце быстро оторвалось от горизонта и устремилось ввысь. Я шел дальше от берега, оглянулся, чтобы ненец не слышал меня, и запел его странную песню:

Хорошо нам втроем:
Солнцу, морю и мне...

Степан Писахов, видевший много разных стран, объездивший Египет, Сирию, Турцию, Ближний Восток и его Библейские места – Иерусалим и Вифлеем, а также Италию и Грецию, в итоге своих поисков вновь обращает свои взоры на Север. Он приходит к выводу, что нет ничего чище и беззащитнее, честнее и открытее, чем далекая и пугающая многих суровостью Арктика и ее люди. Арктика – «Мир только что создан», место отдохновения его души, территория очищения от скверн и пороков.

Первый раз попав на Новую Землю в 1905 году, он навсегда был очарован ею, считая архипелаг своей творческой Меккой. Затем были поездки в 1907, 1910 и 1931 годах – все не расставаясь с мольбертом. Все посещения Новой Земли и путешествия по Баренцеву и Карскому морям для Степана Григорьевича были связаны не только со знакомством с загадочной и мало изведанной территорией, но и встречами с людьми, волей судьбы попавшими в Арктику.

Одним из таких людей стал молодой польский летчик Ян Нагурский.
Среди сотен картин, хранящихся в фондах Российского Государственного музея Арктики и Антарктики в Санкт-Петербурге, есть одна совершенно удивительная. На ней в мрачных тонах изображен скалистый берег северного моря, темные волны, бьющиеся о торчащие из воды остроконечные камни, а среди этого фантастического природного хаоса как какое-то совершенно инородное тело впечатался «образ» самолета. Картина «Самолет летчика Нагурского у берегов Новой Земли» была написана Писаховым в 1914 году в районе Крестовой губы.

С.Г. Писахов. Самолет летчика Нагурского у берегов Новой Земли

Позднее, познакомившись с пилотом Нагурским, Писахов говорил, что этот молодой человек из плеяды людей, беспредельно влюбленных в Арктику, не смотря на ее коварный и порой жестокий характер. «Меня поразили его слова, – писал позднее Степан Писахов, – «Земля айсбергов удивительна. Сверху они поражают своей божественной красотой, они сверкают, как бы обсыпанные миллионами бриллиантов в лучах незаходящего солнца. Удивительно, что эта неземная красота была способна погубить экспедиции многих и многих смельчаков».

Да, польский юноша Ян Нагурский, родившийся на берегах Вислы, с ранних лет восхищался смелостью и мужеством людей, жертвовавших всем ради постижения неизведанного. Его кумирами были легендарные первооткрыватели арктических трасс – Георгий Седов, Владимир Русанов, Константин Носилов. Нагурский совершенно искренне переживает, что многие арктические экспедиции бесследно пропадают на просторах ледового безмолвия. И в этом они были похожи с Писаховым, запечатлевшим легкий самолет, который во время сборки швыряло ветром из стороны в сторону. Казалось, еще немного, и ураганный ветер и шестибалльный шторм просто разорвут аэроплан в клочья, но Яну Нагурскому и инженеру Евгению Кузнецову все-таки удалось собрать свой аппарат.

Аэроплан-лодка взмыл в серое небо над Новой Землей 8 августа 1914 года. В записках Нагурского есть такие слова: «Сознание, что я первый человек, поднявшийся на самолете в этом суровом краю вечной зимы, наполняло меня гордостью и восторгом, но я ни на минуту не забывал, зачем я здесь у мрачных берегов Новой Земли...».

Писахов запечатлел на полотне исторический факт: на совершенно, казалось бы, безжизненном берегу архипелага, который художник Борисов в разговоре с Владимиром Русановым назвал «вратами ада», как в сказке появился символ тогдашней цивилизации, чудо техники – самолет Яна Нагурского. Не будь в это время на Новой Земле Степана Григорьевича, мы бы не смогли увидеть, как начиналась полярная авиация. Позднее художник создал и графический образ самого Нагурского, хранящийся в музее Писахова в Архангельске.

Образ Яна Нагурского надолго запечатлелся в памяти С. Писахова

Fisch

Встреча с Тыко Вылкой

Впервые прибыв на Новую Землю, Писахов знакомится с молодым человеком, «носившим очень странное имя – Тыко Вылка». Правда, позднее Степан Григорьевич узнал, что у этого представителя ненецкого народа есть еще и другое имя, более понятное человеку русской культуры – Илья. Писахов был первым, кто подарил Тыко Вылке краски и карандаши – поистине царский подарок в то время в тех условиях. И Тыко твердо решил, что драгоценными красками он начнет рисовать лишь тогда, когда станет «ученым художником».

Писахов же в своих дневниковых записях отметил: «Работы Вылки поразили меня своей «неровностью», в них удивительно сочетается детская неумелость и сила, полнозвучие и утонченность европейских мастеров. Откуда у него это!».

Степан Григорьевич пытается отговорить Тыко Вылку ехать в большие города учиться живописи и пишет в дневнике: «Он слишком самобытен, своим природным чутьем Тыко сам найдет свою дорогу. Он сможет показать Новую Землю такой, какой мы, приезжие, ее никогда не увидим...». Писахов объясняет юноше, что его картины – это то, чем можно жить, на что можно выменивать или покупать вещи и еду. Для Тыко Вылки это стало еще одним открытием.

В 1910 году Архангельский губернатор Иван Сосновский приобрел у Вылки несколько живописных работ и подарил их императору Николаю II. Картины очень понравились государю, и через три месяца он отправил Вылке ответный подарок – пятизарядный винчестер с тысячью патронами, а архангельский губернатор от себя добавил к царскому подарку еще 600 рублей ассигнациями. Вот тут-то Илья Константинович и понял, что картины, как и фотоснимки, могут стоить немалых денег и приносить реальный доход семье.

А семья Вылки в это время была большая. После гибели брата Андрея на плечи молодого 23-летнего юноши легли заботы о его семье – жене Парасковье и шестерых детях: Анне, Александре, Елене, Пелагее, Ирине, Ольге и, позднее, младших сыновьях – Афоне, Осипе и Иване. Писахов писал, что очень сожалел о том, что тяжелые семейные обстоятельства не позволили талантливому Тыко создавать свои уникальные картины в том количестве, в каком мог бы ему позволить его неуемный характер и природный дар.

В 30-х годах Писахов еще дважды посещал Новую Землю, встречался с Вылкой и членами его семьи. Степан Григорьевич делает множество графических портретов жителей Новой Земли – рисунки, как и фотографии, сохранили образы тех, с кем встречался художник.

Его очень радовало, что семья Ильи Константиновича уже крепко стояла на ногах, дети подросли, старшие работали на промысле. А сам Вылка стал на Новой Земле человеком уважаемым и значительным. Он снова взялся за карандаш и начал фиксировать все жизненные изменения на острове – начиная от первых электрических лампочек в 30-е, до первых вертолетов, прилетавших на архипелаг в 50-х.

Среди писаховской графики предвоенного десятилетия сохранился и образ жены Тыко Вылки – Парасковьи Ивановны. Она любила в редкие свободные минуты заходить в Красный уголок островного Совета, где был установлен радиоприемник, и слушать музыку. Особенно женщине нравились песни – Парасковья Ивановна надевала наушники и, казалось, полностью отключалась от внешнего мира, уносясь куда-то далеко от продуваемой всеми ветрами Новой Земли. Ведь за свои 40 лет Парасковья Ивановна никуда не ездила и ничего, кроме детей и семейного очага, не видела. И вот однажды в Красном уголке ее, увлеченную «голосами Большой земли», увидел Писахов и сделал наброски на пожелтевшем листе оберточной бумаги.

Парасковья Ивановна слушает московское радио и не замечает Степана Писахова

Позднее Писахов вспоминал, что образ этой усталой женщины врезался ему в память надолго. «Если бы я мог написать ее настоящий портрет, он стал бы отражением лика всех ненэцких женщин: трудолюбивых, сдержанных и молчаливых, беспредельно преданных своей семье. Иногда они кажутся забитыми, но это не так, за грустным образом скрываются сильные и цельные натуры. ...Видели бы вы, как та же Парасковья и ее землячки ходят на охоту с карабином, как метко стреляют по морскому зверю, как лихо умеют справляться с карбасом и в то же время остаются просто женщинами!».
Так случилось, что судьба еще несколько раз сводила Писахова и Тыко Вылку. После переезда в Архангельск они неоднократно встречались и вместе вспоминали Новую Землю, годы, проведенные на архипелаге, и людей, навсегда там потерянных.

Писахов, Коковин и Тыко Вылка. Архангельск, 1959 г.

В 1960 году не стало и Ильи Константиновича Вылки, и Степана Григорьевича Писахова, они покинули этот мир практически одновременно друг за другом. Памятью же об этих уникальных людях и удивительном времени, связавшем их, остались старые фотографии, картины художников, дневниковые записи Писахова и звуковые файлы, сохранившиеся в фондах окружного радио.

Ирина Ханзерова

http://nvinder.ru/article/vypusk-no-132-20191-ot-4-dekabrya-2014-g/5726-arkticheskie-miry-stepana-pisahova

Fisch

ЧЕЛОВЕК-ЛЕГЕНДА

Называли его в шутку новоземельским королём, а иной раз новоземельским президентом. На самом деле он был больше, чем король или президент, - он был председателем островного Новоземельского Совета депутатов трудящихся, председателем тридцать два года кряду, пока на склоне лет не переехал на жительство в Архангельск. Человека с таким стажем председателя Совета вам встретить едва ли ещё когда приведётся. Явление чрезвычайное.

Впрочем, и сам Совет депутатов трудящихся на далёкой, малоисследованной, малодоступной, обледенелой Новой Земле, лежащей в арктических широтах, между семьдесят вторым и семьдесят седьмым градусами, явление чрезвычайное в такой же степени, в какой и его бессменный председатель - ненец Тыко Вылко.

До революции ненцев звали самоедами. Почему так - никто толком объяснить не может. Ненец в переводе на русский язык значит - человек, значит, ненцы - люди. Увы, той простой истины, что ненцы - это люди, царское правительство и его чиновники ни признать, ни понять не хотели, и по причинам неведомым, а скорей всего - из презрения к «дикарям-инородцам», наделили их нелепым прозвищем - самоеды. Эта безобразная и бессмысленная кличка утвердилась постепенно и в официальных документах, и в литературе, и в быту.

Недавно, перечитывая северные сказки, собранные Н. Ончуковым, я наткнулся на сказку, записанную от Григория Кашина из посада Нёнокса - «Забытый на Новой Земле». В примечании к сказке Кашин говорит: «Слышал от стариков. Это было давно, когда ещё на Новой Земле не жили самоеды».

Когда же это было? И когда самоеды, то есть ненцы, появились на Новой Земле? И почему именно на Новой Земле? На эти вопросы, хотя они кажутся и трудными, ответить можно довольно четко. Можно даже назвать дату появления поселенцев-ненцев на Новой Земле, даже имя первого постоянного жителя Новой Земли. Это был Фома Вылко. И случилось это в 1869 году.

Был ли этот Фома Вылко дедом или прадедом героя нашего очерка, что из сопоставления дат появления Фомы на острове и года рождения Тыко можно было бы предположить? Едва ли. По-видимому, Вылко было распространённым родовым именем среди ненцев (то, что мы зовем фамилией), таким же распространенным, как Хатанзеи, Тайбареи, Ледковы. Поэтому вернее всего Фома Вылко был просто однофамильцем Тыко.

Почему и по каким причинам живущие на Большой Земле, по берегам Ледовитого океана и северных морей ненцы выселились на Новую Землю? Они убегали от не дававших им житья царских чиновников, от сборщиков подати, под видом сбора ясака просто-напросто их грабивших, от кулаков, закабалявших не только их самих, но и детей, переводя на них долги, числившиеся за отцами. Бежали ненцы куда глаза глядят, лишь бы подальше от разорявших хозяйства их грабителей, бежали на необитаемые острова, где не могли достать их длинные загребущие руки чиновников, сборщиков ясака, и кулаков.

Так постепенно заселялись сперва прибрежные, а потом и дальние пустынные острова. Так заселена была и Новая Земля. Так батрак Фома Вылко, забрав семью, собак, разобранный чум и весь скарб, ушел тайком от хозяина на своём карбасе в неведомые морские дали искать пристанища и после многих мытарств нашёл его на Новой Земле. Сюда же некоторое время спустя выселились ещё несколько ненецких семей.

Кстати, русские поселенцы пришли на Новую Землю двадцатью годами позже ненцев тем же путем, и гнала их сюда с материка та же горькая нужда и тот же нестерпимый кулацко-чиновничий гнёт.

Виктор Страхов - уроженец Пинеги, много путешествовавший по Северу, рассказывает в книге «На лесной реке» о встрече своей в 1924 году с русским поселенцем на Новой Земле, своим земляком-пинежанином Яковом Запасовым.

Батрак Запасов, бежавший от своего хозяина-кулака, прибыл на Новую Землю после тяжкого и опасного восьминедельного плаванья вдоль побережья Северного Ледовитого океана на вёсельном карбасе, как и Фома Вылко, как и другие новоземельские ненцы, в числе которых был и Константин Вылко - отец Тыко.

Тыко родился уже на Новой Земле и прожил на ней семь десятков лет. Я не бывал на Новой Земле и видел Тыко Вылко только однажды на выставке его картин. Это было в 1911 году.

Я учился тогда в реальном училище и увлекался рисованием. Целые вечера просиживал я за большим, покрытым старенькой протёртой клеёнкой обеденным столом с итальянским карандашом или с кисточкой для акварельных красок в руке, рисуя то усатого Шевченко, то измождённого Достоевского, то перерисовывая левитановские пейзажи, а то и просто поставленный на стол стакан с ромашками, что, кстати сказать, было делать трудней и пышных шевченковских усов и впалых щёк Достоевского.

Возможно, увлечение моё рисованием и усидчивость моя не были бы такими стойкими, если бы рядом со мной за тем же столом не сидел мой закадычный друг и товарищ Ванюша Быков, увлекавшийся рисованием столь же страстно, как и я.

Ванюша был года на три старше меня и работал учеником в часовой мастерской. Сколько долгих зимних вечеров просидели мы за памятным большим столом в нашей убогой квартире на Поморской улице десять, счесть невозможно И о чём только ни говорили мы, склонясь каждый над своим рисунком в эти тихие вечера, в которые зародилась и окрепла наша мальчишеская дружба.

Она крепка и сегодня, хотя теперь мы, увы, далеко уже не мальчишки и хотя я живу в Ленинграде, а Иван Иванович Быков всё там же, в родном своём Архангельске, где не так давно отпраздновал своё семидесятипятилетие, а вскоре после того и пятидесятилетие пребывания в партии.

Кстати, в работе моей над этой книгой Иван Иванович немало помог мне. Он присылал мне альбомы Архангельска, книги, справочники, переснятые фотографии старого Архангельска, хранящихся в областном краеведческом музее, сообщал нужные мне сведения в частых и обстоятельных письмах.

Именно с Ванюшей Быковым были мы, помнится, в числе первых посетителей открывшейся в Архангельске выставки картин «самоедского самородка с Новой Земли Ильи Вылки». Илья - было русское имя Тыко, данное ему при насильственном крещении ненцев царским правительством.

Посетителей на выставке было не слишком много, но зато здесь присутствовал сам Тыко. Он скромно стоял в углу первой комнаты, и возле него был только один человек - маленький рыжебородый, длинноволосый. Его я знал, как знал его весь город. Это был Архангельский художник Степан Писахов. Он познакомился с Тыко Вылко на Новой Земле, хотя тогда я и не знал этого.

Я во все глаза глядел на Тыко. Он, как и Писахов, был мал ростом, но более худощав, скуласт и темен лицом.

Впервые в жизни я видел ненца в европейской одежде. До сих пор, если я и встречал ненцев в Архангельске, то только в малицах, в мягких меховых пимах, и только зимой, когда они появлялись под городом и катали архангелогородцев по просторам заснеженной Двины на лёгких высоких нартах с четырьмя крепенькими невысокими оленями в запряжке.

Это было для меня, как и для всех архангелогородцев, зрелищем привычным. Но ненец в пиджаке, брюках и ботинках, да еще ненец-художник - это было совершенной, невиданной диковиной, и я не знал, на что мне смотреть - на него или на его картины.

В конце концов страсть к рисованию, приведшая меня на выставку, взяла своё, и я, правда, с трудом оторвавшись взглядом от Вылко, обратил внимание на его картины. Это были новоземельские пейзажи - лёд, заснеженные горы, море. Деталей тогдашних картин я не могу сейчас передать: шестьдесят прошедших с тех пор лет стёрли подробности, притушили краски, сгладили очертания. Ожили они для меня тогда, когда я недавно, попав в ленинградский музей Арктики и Антарктики, снова встретился с Тыко Вылко и с его картинами…

Тыко уже десять лет не было в живых, и я стоял перед его портретом. На нем - Вылко в морском кителе, у него густые тёмные усы, отброшенные с высокого лба назад тёмные с проседью волосы, пристальные глаза. Умное лицо сильного мужественного человека, прожившего трудную, большую жизнь.

Как тогда в Архангельске, много лет назад, я, поглядев на Тыко, обратился к его картинам и рисункам. Их было не так много - всего пятнадцать: акварель, пастель, итальянский карандаш по большей части с подцветкой акварелью или цветными карандашами. Все картины невелики по размеру, но вмещают в себя целый мир - огромный, неведомый нам, первозданно прекрасный, но уже обживаемый человеком.

Обживание обледенелого мира Новой Земли, пожалуй, главная тема работ Тыко Вылко. Чистых пейзажей, где была бы природа, но отсутствовал человек, у Вылко немного. Из пятнадцати работ, выставленных в музее, таких всего три. Все три как будто схожи друг с другом, но все три очень разные. На переднем плане у них во всю ширину - море, на заднем - гряда невысоких гор мягких очертаний. На двух - плавающие айсберги, на третьем- вместо айсбергов словно рукой исполина брошены в море причудливые обломки скал.

Об этом последнем, поражающем воображение пейзаже хочется сказать отдельно. Он выделяется какой-то фантастической сказочностью. Дикие скалы омывают воды удивительной, завораживающей глаз синевы. Такая яркая синь не совсем обычна для пейзажей Вылко. Как правило, у него нет ярких цельных тонов. Все картины Вылко сдержанны по колориту, скромны, некричащи; в них преобладают нежные зеленовато-голубоватые и желтовато-сероватые тона с неприметными переходами один в другой. Выделяется на них отчётливо только белизна снега. Белый цвет, пожалуй, самый яркий цвет в колорите картин Тыко Вылко.

Мы привыкли считать, что белый цвет это почти не цвет, во всяком случае не живописный, не сильный цвет. И вдруг, он оказывается определяющим главное в колорите, и притом он живописен, очень живописен.

В чём же тут дело? В чём причина особой роли и особой живописности белого цвета в работах Вылко? Прежде всего в том, что это не только элемент колорита, но и совершенная реалистичность. Ведь всё, что изображено художником, это подлинные картины жизни, картины природы Новой Земли. Они знакомы Тыко Вылко до мельчайших мелочей, знакомы с колыбели; они вросли навечно в его плоть и кровь, в его сознание, в его биографию. Изменить им, лгать, представлять их иными, чем они есть, было бы противно природе художника.

Итак, реализм. Да, так. Но и не совсем так. Реализм Тыко Вылко не исчерпывается верной, правдивой передачей картин природы и деталей новоземельского быта. Белый снег в горах - это не просто белый снег. Это и очарование белого безмолвия, подобное жестокому очарованию джеклондоновского Великого безмолвия Севера, его особая атмосфера, его поэзия и романтика.

Я стою перед пастелью, названной художником «Становище на Новой Земле». Это работа 1921 года. Она многопланова, сложна по композиции и превосходна по выполнению. Перед нами залив с далеко вдающимся в него мысом. На мысе - высокая башня: маяк или здание какой-нибудь научной станции. Справа, на подходах к башне, видится угол низенького дома - возможно, жилья работников станции. На переднем плане - крыша другого дома с трубой. По дуге вдающегося в сушу залива - вытащенные на берег лодки и рыболовная снасть. Залив оживлён. На нём бот с двумя мореходами, лодочка с гребцом в ней, на двух задних планах - идущая под парусами ёла и дальний низкий берег. Залив спокоен, и рубка бота вся отражена в недвижной воде.

Однако и спокойствие вод и спокойствие людей, занятых своими обычными делами, сразу может показаться ненадежным и трудным, когда взглянешь на грозовые тучи, зловеще клубящиеся над ними. Сделаны эти причудливые клубки туч великолепно. Это самый живописный план картины, но дело тут не только в их фантастической живописности, но и в смысловой нагрузке, которую они несут. Эти грозовые тучи над тихой водой и мирным становищем настораживают, напоминают о злых силах природы, которые противостоят созидательным усилиям людей, обживающих этот суровый край.

Я уже говорил о том, что обживание этой дальней, неласковой к людям, голой земли составляет главную тему картин Тыко Вылко. Человек и его дело на Новой Земле присутствуют почти в каждой картине, в каждом рисунке Вылко.

Если Вылко пишет или рисует море, то по просторам его или бежит корабль или хотя бы малая лодочка. Если по заливу плывут утки, то неподалеку обязательно стоит целящийся в них охотник.

Сами названия, данные художником своим работам, сразу же заявляют о занятиях новоземельцев, их жизненных интересах. Вот некоторые из названий: «Бот на Новой Земле», «Постройки на берегу залива», «Рыбаки на берегу», «Охота на морского зверя», «Корабль в море». Даже рисуя птичий базар на береговых скалистых террасах, Тыко по заднему плану пускает дымящий пароход.

Тема освоения Крайнего Севера не случайно пронизывает всё творчество Тыко Вылко. Для того, чтобы понять это, надо приглядеться не только к картинам Вылко, но и к его жизни. Вот как рассказывал о ней Тыко в разговоре с Михаилом Скороходовым:

«Жили мы в чуме. Грязь, дым. Били морского зверя, белых медведей, добывали песца, ловили гольца и треску. Голодали часто. Особенно плохо было с тысяча девятисотого года по тысяча девятьсот седьмой год. Ружья у меня не было, стрелял гусей из лука. Стрелял метко… И знал, что если не подстрелю птицу, вся семья будет голодать…»

Скороходов делает к этому рассказу Вылки следующее примечание: «Безоленные ненцы, не имевшие никаких средств к существованию, уходили на «едому». Снежная яма или жалкое подобие чума из рваных шкур и бересты, нищенствующая ненецкая семья, не имеющая ни одного оленя, - вот что такое «едома». Илья Константинович говорил, что одно это слово когда-то наводило ужас на ненцев».

Хлебнул этой доли и Тыко Вылко, как сам рассказал:

«Раньше я в снежной яме жил. Старую нерпичью шкуру ел. Сначала на огне нагревал, чтобы мягкой стала, и ел. Голодали ненцьг, многие умерли…»

Многие, очень многие умерли. Зарегистрированное количество ненцев на русском Севере с 1899 до 1912 года уменьшилось с восьми тысяч до двух тысяч. Оно бы, вероятно, дошло и до нуля, если бы не Советская власть, спасшая ненцев от полного вымирания и давшая им новую жизнь.

Но пока не пришла эта новая жизнь, чего-чего не натерпелся Тыко. Сколько раз мужество, находчивость, нечеловеческая выносливость и меткий глаз охотника спасали жизнь ему, его семье, его спутникам. Кормила только охота, а она на Новой Земле часто была сопряжена со смертельной опасностью.

Вот два примера, взятые из дневниковых записей Тыко Вылко и приведённых в книге К. Коничева «Люди больших дел». Первая сделана Вылко в 1906, вторая в 1908 годах.

«…В августе трое братьев ехали на охоту на высокую гору. Нашли три оленя. Убили всех. Ехали домой, ледяное поле, поехали полем, встретилась скала. Были выше облака. Стали опускаться. Я сказал братьям: «Давай пустим сани без собак». Сани задели камень. Камень провалился. Шум. Все камни с горы полетели. Гора трясётся. Камни нас не убили. Мы кое-как спустились… Ехали на собаках на Карскую сторону Новой Земли. Градусник был, лопнул от холода. Зарылся, лежал под снегом четверо суток. Половина собак погибла от холода…»

«…1908 г. В октябре на охоту. Проехали 60 верст, нашли рыбную реку. Поставили юрту. Пили чай. Вдруг ветер сильный. Мы не заметили, как вылетели из юрты. Ни чашек, ни чайника, ни ружья, ни саней, ничего нет, все ветром унесло. Друг друга не видим. Кроме своих рук, ничего не видим. Я крикнул спутникам: «Где вы!» Они собрались, кричали собак. Тут всю ночь сидели».

Случилось однажды в голодный год, что, подстрелив чайку, Тыко кинулся за ней, но вместе с небольшой снежной лавиной полетел по обледенелому склону в пропасть. Гибель казалась неминуемой, и, может статься, другой на месте Тыко и погиб бы. Но Вылко, отличавшийся молниеносной реакцией на всякие неожиданности, какие могут встретиться на охоте среди новоземельских снегов и льдов, в последний момент изловчился и, успев выхватить из-за пояса крепкий охотничий нож, вонзил его в расселину и повис над пропастью, избежав неминучей смерти.

Fisch

Поворотным пунктом в биографии Тыко Вылко была встреча с Владимиром Русановым. Русанов бывал на Новой Земле пять раз. Впервые появился он здесь в 1907 году. Тогда Тыко и познакомился с Русановым, который, по его словам, был «… простой человек, старательный. Одет очень бедно, с лица добродушный… А знал он много-много. Сильно учёный был».

Русанов тогда взял в своё путешествие по Новой Земле проводником не Тьгко Вылко, который был ещё слишком молод, а другого ненца, бывалого, опытного охотника Ефима Хатанзея.

Во второй поход по Новой Земле в 1908 году Русанов взял проводником Константина Вылко - отца Тыко. И, наконец, в следующем 1909 году, приехав вновь на Новую Землю, Русанов взял себе в помощники и проводники уже Тыко Вылко и его двоюродного брата Санко. Тыко к тому времени имел свои собственные карты многих участков Новой Земли и побережья, которые он составлял во время своих охотничьих и обследовательских походов.

На этот раз Русанов вместе с Тыко и Санко отправился на лодчонке морем вдоль западного побережья северной части Новой Земли. Шли от Крестовой губы на север до полуострова Адмиралтейства. Путь предстоял не близкий - около полутораста верст, и опасности подстерегали путешественников на каждом шагу. «В ночное время, в туманы, в пургу, - рассказывал позже Тыко Вылко (рассказ записан К. Коничевым), - Русанов мне доверял командовать лодкой. Я по волнам определял, по качке - плывём ли мы мимо мыса или мимо залива или ударились в открытое море, - мне компас не надо. Компас нужен учёным - меня проверить. А я правлю без ошибки. Опять же Русанов часто удивлялся, как иногда, идя по берегу с ним, за сутки предсказывал, что скоро мы встретим стадо диких оленей и у нас тогда пища будет. Он удивлялся моему предсказанию, а ведь и угадать было просто: наши ненецкие собаки за много вёрст слышат по ветру запах оленя и вкусно нюхают воздух. Вот и вся премудрость…»

В другом месте рассказа Тыко о своих «угадываниях» говорит так: Русанов «учил, учил, да и сам иногда от меня учился. Бывало поспорим; он по старой чьей-то карте поглядит, скажет: «Должна быть бухта или должен быть остров». Я послушаю, пошевелю мозгами, доказываю: Нет, говорю, тут острова… И окажется - нет. Ему было любо, что я угадывал. А «угадать» мне нетрудно: во-первых, я много где сам побывал, во-вторых, старики ненцы сказывали».

О своём помощнике, товарище и проводнике в трёх новоземельских экспедициях Тыко Вылко Русанов был самого высокого мнения. Вот как отзывается о нём Владимир Александрович, рассказывая о своём плавании у берегов Новой Земли в 1910 году на «Дмитрии Солунском»:

«У полуострова Пять Пальцев «Дмитрий Солунский» только чудом не сел на подводные камни. Кстати сказать, что этот полуостров, как выяснилось, совершенно неточно обозначен на карте и очень верно был снят Ильей Вылко. В продолжение трёх лет занимался этот замечательный самоед съёмкой, малоизвестных восточных берегов Новой Земли. Ежегодно он продвигался на собаках всё дальше и дальше к северу. Терпел лишения, голодал. Во время страшных зимних бурь целыми днями ему приходилось лежать под скалой, крепко прижавшись к камню, не смея встать, не смея повернуться, чтобы буря не оторвала его от земли и не унесла в море. В такие страшные дни гибли одна за другой его собаки. А ненец без собаки в ледяной пустыне - то же, что араб без верблюда в Сахаре. Бесконечное число раз рисковал Вылко своей жизнью для того только, чтобы узнать, какие заливы, горы и ледники скрыты в таинственной манящей дали Крайнего Севера. Привязав к саням компас, согревая за пазухой закоченевшие руки, Вылко чертил карты во время самых сильных новоземельских морозов, при которых трескаются большие камни, а ртуть становится твёрдой, как сталь».

Русанов ценил не только мужество и преданность Тыко Вылко, он видел, ценил и старался развивать и художническое дарование своего новоземельского товарища и друга.

Рисовать Тыко начал с самых ранних лет.

На Новой Земле конца прошлого и начала нынешнего века карандаш достать было неоткуда, и приходилось Илье на первых порах обходиться подручными и более доступными средствами, рисуя… глиной, да-да - глиной.

Как я дознался об этом? Перелистывая в поисках материала для этой главы старые номера журнала «Известия Архангельского Общества изучения Русского Севера» за 1911 год, я наткнулся в «Разных известиях», помещенных в конце номера шестого, на «описание выставки картин художника-самоеда И.К. Вылко в Москве» в феврале того же одиннадцатого года.

Это описание даёт представление о ранних опытах юного художника-новоземельца, о том, в каких условиях приходилось ему работать в начале своего пути. Вообще эта корреспонденция, сама являясь сколком времени, о котором идёт речь, представляется мне в этом смысле весьма интересной, поэтому я позволю себе привести её почти целиком:

«В отдельной комнате московского земского кустарного музея выставлены рисунки и этюды молодого самоедского художника. Можно по ним проследить постепенное развитие его бесхитростного творчества. Вот первые пейзажи, сделанные простым карандашом и своей кропотливой манерой напоминающие работы японских мастеров.

Впрочем, это, собственно говоря, далеко не первые опыты Вылко. Начал он рисовать цветными глинами, которых много на Новой Земле, и разведенным в воде ружейным порохом. Но этюды, сделанные таким способом, оказались недолговечными: высохшая глина осыпалась с бумаги, а пороховой раствор раз даже взорвало, когда художник вздумал просушить своё произведение у огня.

Более совершенные рисунки получились у Вылко, когда одним из членов посетившей Новую Землю экспедиции ему были подарены разноцветные карандаши. В его этюдах начинают чувствоваться жестокий рельеф бурых скал, синеватая прозрачность ледяных глыб и мягкий румянец полярных зорь.

Когда же в руки самоеда от приехавшего в их края художника попали масляные краски и последний наскоро объяснил ему способ их употребления, Вылко сразу сделал большой шаг вперёд. В его этюдах, написанных, как и ранее, детской рукой, появился воздух, и от них повеяло жуткой мощью северной природы…

Между произведениями Вылко есть вещи, которые сделали бы честь настоящему учёному художнику. Таков тихий закат в Зелёной губе с причаленной к берегу моторной лодкой и полной жизни человеческой фигурой, склонившейся к корме; таков и вид зимовья норвежских хищников, в котором они убили 50 медведей, как свидетельствует надпись на этюде.

В настоящее время Вылко берет уроки рисования и живописи у Переплётчикова и Архипова…»

Итак, Вылко в Москве и берет у Переплётчикова и Архипова уроки живописи. Как же, однако, попал он с Новой Земли в Москву? Как стал учеником известных художников?

Этим, как и многим другим в своем развитии, Тыко Вылко обязан Русанову.

Заметя художническую одаренность своего друга, Русанов, уезжая осенью 1910 года с Новой Земли, берёт Тыко с собой в Архангельск, а оттуда везёт его в Москву. Русанов был в дружеских отношениях с живущим в Москве передвижником Переплётчиковым, и вместе с художником они решили, что нужно всерьёз заняться развитием и ученьем Тыко Вылко. Московские друзья Русанова и Переплётчикова принимают близкое участие в судьбе талантливого самородка и обучают его не только живописи, но также арифметике, географии, зоологии, картографии и другим наукам.

Долго, однако, продолжаться ученью Тыко Вылко не суждено было. На Новой Земле погиб Санко - двоюродный брат Тыко, и он должен был взять на себя заботы о его семье. В 1911 году он вернулся на родину.

Приехал снова на Новую Землю и Русанов, и Тыко, конечно, тотчас же включился в работу его четвёртой по счету экспедиции.

В 1914 году у Вылко произошло резкое столкновение с царскими чиновниками и попами. В этом году в Белушьей губе, где родился и жил Тыко, построили церковь. Вылко имел неосторожность высказать по этому поводу неодобрение, заметив, что вместо дома для бога лучше бы выстроить дома для ненцев, и прибавив к этому, что ненцам вовсе не нужна церковь, как не нужен и царь.

В этих высказываниях Тыко Вылко явно чувствовалось влияние революционера Русанова, который, случалось, сидя с Вылко у костра в тундре, распевал «Вихри враждебные», «Марсельезу» и другие революционные песни.

Крамольные речи Тыко Вылко скоро дошли до начальства, и ему грозили арест и высылка на Печору. Но он не стал дожидаться, когда его схватят, и убежал на север к Карскому морю, где и поселился, сколотив себе из плавника подобие избушки.

Узнав о бегстве Тыко, начальство рассвирепело и, не будучи в состоянии настичь непокорного, запретило всем ненцам сношение с ним и снабжение патронами и мясом, рассчитывая, что лишенный средств к существованию, Вылко смирится. Но расчеты эти не оправдались. Родичи и друзья Тыко не подчинились запрету и помогали ему. Решимость Тыко не покоряться царским чиновникам осталась непоколебимой, и вернулся он к себе в родное становище Белушье только в 1917 году, когда грянули первые громы революции.

Для Тыко Вылко начинается новая, совершенно иная, чем прежде, жизнь - для него и для всех ненцев как и для всех других народов, населяющих Россию. Тыко становится общепризнанным на Новой Земле вожаком ненцев, и его единогласно избирают председателем первого островного Совета депутатов трудящихся. Это случилось в 1924 году, и с тех пор до самого его отъезда на постоянное жительство в Архангельск, то есть до пятьдесят шестого года, Тыко Вылко остается бессменным председателем Новоземельского Совета.

Вот и близится к концу мой рассказ об этом удивительном человеке, о страшной и прекрасной его жизни, о жизни в двух эпохах. В первой эпохе он живал в снежной яме, случалось, ел разрезанную на кусочки нерпичью шкуру, бил гусей из лука деревянной стрелой и свежевал убитого оленя ножами, сделанными из острых камней, отбитых от скалы прикладом ружья. Русанов, который однажды был свидетелем подобной операции, сказал, смеясь, своему верному другу: «Ну, Илья, ты из каменного века».

Да, так оно и было на самом деле. Но грянула освежившая мир гроза пролетарской социалистической революции, и Тыко Вылко из каменного века шагнул прямо в век Октября, в век Советов, в век Человека.

Теперь в этом другом веке, в этой другой эпохе он становится полновластным хозяином жизни, хозяином своей судьбы и судеб своих сограждан. Он строит на Новой Земле школы и больницы, жилые дома и посёлки, организует промысловые и оленеводческие колхозы. Его родной край перестаёт быть заброшенным, голодным и далёким. Самолет и радио сокращают расстояние, а дружные усилия вздохнувших свободно людей ликвидируют вековую нужду, тяготевшую над ними из рода в род. Создается Ненецкий национальный округ. Тыко Вылко заседает в Комитете малых народов Севера.

А однажды новоземельский президент является в Москву к всесоюзному президенту - Михаилу Ивановичу Калинину, и они долго разговаривают о Новой Земле, о делах и нуждах ненцев. Домой из Москвы Тыко Вылко вернулся с моторными катерами, строительными материалами, рыболовецким и охотничьим снаряжением для своих земляков-ненцев.

Я говорил, что обживание Новой Земли - главная тема художнического творчества Тыко Вылко. Оно было и главной жизненной заботой его. Все недюжинные способности его, все его усилия были направлены на то, чтобы обживание голой и холодной ненецкой земли шло быстрей и лучше, чтобы стала она обильной и щедрой и дарила людям свои богатства.

Тыко Вылко был не только художником, картографом, исследователем, мореходом, охотником, каюром, краеведом, просветителем, организатором. Ко всему этому он был ещё поэтом и сказителем. От него записано немало старинных легенд. Он и сам сочинял песни и легенды. Сам же их пел и рассказывал. И это было естественно, ибо сам Тыко Вылко - живая чудесная легенда.

Бражнин И.Я. Недавние были.(Архангельск: Северо-Западное книжное издательство, 1972)
http://coollib.net/b/100410/read

Fisch

Тыко Вылка .Баренцево море.Полуостров Адмиралтейства.

Тыко Вылка .Ледник.

Тыко Вылка . Место стоянки Русанова.

Тыко Вылка . Озеро Нехватово.

Тыко Вылка . Море.1950-е гг.

Тыко Вылка.Птичий базар.

Вылко И.К.Река Нехватова.1950-е гг.Холст,масло.

Тыко Вылка .Пейзаж с птицами

Тыко Вылка .Птичий базар.1950-е гг.

Fisch

Вылко И.К. На карской стороне,в районе зимовки Розмыслова.

Fisch

1900 г. А.А.Борисов в мастерской на Новой Земле.

Новая Земля. В «царстве смерти» глубокое небо

Живописец Александр Борисов знал секреты глубокого полярного неба

Русский художник Александр Борисов - ученик Шишкина и Куинджи. Его считают первым арктическим живописцем. В том смысле, что никто до него не пытался писать Арктику с натуры. А он это делал как раз на Новой Земле. Не самое лучшее место для этюдов, надо сказать. Мороз схватывал краски так, что и скипидар не помогал делать их жидкими. Сам художник так рассказывал: «Кисть приходилось держать в кулаке, прикрытом рукавом малицы, и изо всех сил прижимать к полотну, нанося на него краски. Кисть трещит, ломается, коченеющие руки отказываются служить»…
Когда же Борисов вернулся из своей творческой командировки, или даже правильнее сказать – зимовки, он выставил свои работы в европейских салонах и галереях. Европа была потрясена! И в частности, его полотном «В царстве смерти» (1903).
На этой картине - крупные заматерелые глыбы льда – не то стамухи, не то айсберги, и они отражаются в воде. Это первый план. А на дальнем - болезненно алая полоска зари, которая рассекает почти черное небо. Впрочем, оно даже не почти черное, а скорее густое фиолетовое. И льды у Борисова, к слову, вовсе не белые, а грязно-зеленых тонов.
Критики, искусствоведы ахали – они впервые видели такую Арктику, и она разительно «не отвечала» общепринятым представлениям обывателя. Кто-то ощущал в полотне русского художника переданное состояние тревоги, для кого-то оно звучало как реквием, были те, кто находил «особую философию в красках». Но сходились все они в одном – таких красок в Арктике не может быть. И они ошибались – может!

Борисов А. Страна смерти. Августовская ночь в Ледовитом океане.

С Ильёй Константиновичем Вылка – легендарным «президентом Новой Земли» - главой местных поселенцев, охотником-промысловиком и к тому же известным живописцем-самородком примерно такая же история. Карандаши ему, по разным сведениям, первыми подарили уже упомянутый Александр Борисов и путешественники из новоземельской экспедиции 1905 года, а краски ему дал якобы ссыльный Михаил Гольдштейн, тоже сумевший разглядеть дарование в молодом ненецком юноше.
Вылка и в самом деле писал своеобразно и тем давал искусствоведам богатую пищу для споров. Одни называли его работы примитивными, даже детскими, другие, напротив, сравнивали их с картинами художников ранних эпох и даже с творчеством великого Пиросмани, поскольку усматривали в них то же стремление раскрыть суть и чувства окружающего мира простым, но образным языком. И тоже ведь были критики, говорившие о том, что цветовой спектр или даже цветовая гамма, которой пользовался Вылка, совершенно немыслима для восприятия обывателями на материке. Так в том-то и дело, что в Арктике она от природы иная, нежели на Большой земле. Здесь всё иное – и вода, и суша, а особенно – небо. По высказываниям искусствоведов, у Вылка оно «иногда открытое глубокое («На промысле»), порой градуированное в тончайшей колористической гамме («Залив»), порой нарядное, фееричное («Северное сияние»), оно всегда огромно и прозрачно, оно всегда содержит как бы эмоциональный ключ к постижению целого».
Именно такое небо видел я на Новой Земле. Передать его на черно-белой фотографии просто невозможно. Однако есть выход из этого затруднительного положения: посетите в Архангельске Музей художественного освоения Арктики.

Олег ХИМАНЫЧ, Новая Земля – Северодвинск
http://www.vdvsn.ru
………………………….
https://fotki.yandex.ru/users/w-stiks/album/188436/?