Русская Лапландия и Новая Земля

ПУТЕШЕСТВИЕ АКАДЕМИКА БЭРА.

Новая Земля – соседка северного полюса, отечество стужи и смерти, не была еще описана достаточно учеными наблюдателями. Между тем эта страна достойна любопытства испытателя природы, и надобно столько же удивляться, сколько и быть благодарными усердию нашего знаменитого натуралиста и его товарищей к науке, которое побудило их посетить в прошлом году негостеприимные берега самого северного из русских владений. Читая отчет, представленный г. Бером Императорской Академии Наук, вы уже мерзнете среди лета, при виде этой мучительной борьбы, которую органическая жизнь, возбужденная мимолетным лучом солнца, должна там выносить с враждебными стихиями и вечными льдами. При всем том, подобное зрелище не чуждо занимательности. Страдания природы в области полунощной стужи столь же любопытны, как и торжественный пир ее под золотым шатром светлого юга.

 

Отправление ученой экспедиции на берега Новой Земли решено было еще в 1836 году. Академия наук определила нужную сумму на ее издержки. Морское ведомство поспешило предложить для этого полезного предприятия одно из архангельский судов, и начальство над ними вверено было опытному и искусному офицеру, господину Зивольке2, которому география уже обязана начертанием первой полной карты Новой Земли, карты, составленной по данным смелых его предшественников, Литке, Пахтусова, Размыслова, Башмакова, и по собственной съемке господина Цивольки. Он исследовал берега этого острова от Маточкина Шара до 750 широты, и карта его, изданная академий при Bulletin scientifique 1836 года, представляет Новую Землю длинным и узким островом, простирающимся почти прямо от юга к северу и слегка согнутым дугою, которой выпуклая сторона обращена к западу. Остров начинается Никольским Шаром, почти под 70⁰40' широты, и оканчивается Мысом Нассау под 76⁰30'. Эта длинная полоса земли перерезывается поперек, у Маточкина Шара, между 73⁰ и 74⁰, весьма узким проливом, так, что Новая Земля – собственно состав двух отдельных островов. Верхняя оконечность ее, или Мыс Нассау, есть одна из самых северных точек, до каких проникала смелость человека: этот мыс отстоит только на тринадцать с половиной градусов, то есть, почти на тысячу триста верст, от полюса. По железной дороге, при хорошем паровозе, можно с Новой Земли в пятнадцать часов езды быть на полюсе.

 

Благодаря противным ветрам, которые остановили наших путешественников в устье Северной Двины, они имели время ознакомиться с ее берегами и островами. Несколько прибрежных растений рассеяны по этим островам, которые кажутся частью материка, отрезанного рукавами реки, разливающейся от тающих снегов во время летних бессонных дней, как назвал бы Байрон эти безночные сутки. Изменения в величине островов ясно показывают их наносное образование и общее происхождение. Берега их обнажены. Северные ветры истребляют растительность; надобно отойти несколько верст, чтобы встре[3]тить дерево. Но где только высокий берег защищает землю с севера, везде является удивительная растительность, какой вовсе нельзя ожидать, судя по географической широте места. Наши путешественники выехали в начале весны, когда только что начинали цвести черемуха, первое дерево, приветствующее белыми кистями своими наступление лета в нашем климате: они нашли здесь венерину колесницу (aconitum septentrionale) в полном развитии синих цветов своих и величиной в рост человека. Эго непостижимо! У нас, на юге, в Петербурге, венерина колесница цветет почти не ранее осени. Но в окрестностях Двины встречаются места, где природа истощает последние силы свои, решительно разоряется, чтобы несколько оживить и украсить эти мертвые страны. Например, луговая чина (lathyrus pratensis) бывает здесь вышиной в три фута: она даже и в теплых странах Европы не вырастает так высоко. Архангельцы гордятся тем, что у них есть даже комары: однако ж, число этих комаров не велико, но зато безотвязность нестерпима. При всей своей малочисленности они очень надоедали нашим путешественникам. Море здесь не так богато жизнью как земля. Попадались одни двустворчатые раковины, в которых у нас продают сухие краски, и только эти раковины; ни одной породы тростника, ни одного морского животного. Эта скудость моря происходит от пресной воды, вливаемой Двиной. На восточном берегу Белого Моря в Зимних Горах, под 65020' северной широты, где путешественники принуждены были пробыть целую неделю, нашли они те же растения. Вопреки грозному прозванию этих гор, растительность их напоминает о юге: на юго-западных покатостях их красуются роскошные пионы вышиной в четыре фута; борцы (aconitum) представляются на этих скатах в густой зелени, с листьями в полтора фута в диаметре. Но это прощальный взгляд природы, последняя улыбка ее; перед смертью, она еще пестрит голову свою на покатости гор красивыми цветами дикой розы (rosa spinosissima) и нежными голубыми гроздьями болдырьяна. Но ступите еще шаг далее на север, и все конечно, все мертво и бесцветно. Вершины Зимних Гор подымаются до двух сот футов над уровнем моря, и тут низкие леса сменяют эти полуюжные растения. Море выбрасывало на берег только то, что оно долго носило по волнам своим; измятое, истертое и совершенно измененное.

 

Коротко ознакомившись с окрестностями Зимних Гор, путешественники переехали море, и пристали к западному берегу,у Пялицы, под 65⁰11' широты. Берега Лапландии вовсе не похожи на восточные берега Белого Моря. Как будто волшебная сила перенесла вас в новый мир, Издали эти берега, кажется, покрыты растениями; но по берегам разбросаны только морской тростник, и в нем множество раковин. Часто попадается даже скорлупа морского рака. Но вся эта роскошь морской жизни – не здешнее произведение. Это милостыня, приносимая Лапландии волнами, из отдаленных стран, как будто нарочно, чтобы украсить обнаженное поморье. Здесь кроме морской звезды нет ничего замечательного. Растения делаются заметно слабее и мельче против тех, которые попадаются на восточном берегу. К южной стороне, от берега земля возвышается от 80 до 120 футов, и на этой покатости вы видите то снежные клочья, лежащие во впадинах, то зеленеющий ивовый кустарник. В первых числах июля этот снег еще не успел везде растаять. По другую сторону возвышенности стелется на необозримом пространстве море бесчисленных лишаев. На этих лишайных степях кое-где видны растения, но тощие и слабые. Даже можжевельник, который растет на самой сухой и бесплодной почве, имеет здесь желто-зеленый болезненный вид. Местами встречаются кругловатые кустарники: они не что иное как искривленные березки, которых ширина втрое превосходит высоту.

 

На языках южных народов нет слова для выражения этих лишайных степей. На финском языке называют их tuntur. Отсюда вероятно происходит наше слово “тундра”. Но тундрами мы называем все безлесные места, между тем так тунтуры зарастают не травой, а растениями, принадлежащими к классу тайнобрачных, то есть, поростами, мхами, и в особенности лишаями. Тунтуры разделяются на сухие и сырые. Сырые тунтуры, как жилы, пробегают по сухим лишайным степям. По стечении воды, в этих местах растет мягкий мох, в котором ноги путника вязнут по колена. Это оборотная сторона сыпучего песка африканских пустынь, которым сильно уподобляются здешние страны. Мох и лишаи сменяют один другого, так что Лапландию можно назвать землей мхов и лишаев, – холодной Сахарой. По словам Валенберга, лишаи летом так нагреваются, что почти обжигают ноги путешественника. Лишаи и мхи, как два союзных племени, ведут с прочими растениями беспрерывную наступательную войну. Распространяясь все далее и далее, они истребляют мало-помалу рощи, кустарники и даже небольшие леса. Так точно песок ливийской пустыни поглощает растительность в Африке, вторгаясь на крыльях знойного ветра в возделанные земли, часто до самых берегов Нила. Египтяне называли это Тифоном, и следственно мох и лишаи – Тифон Лапландцев.

 

Вы видите на горизонте лес: он кажется густым, но, по мере приближения, деревья редеют на сухой лишайной почве. Передние ряды дерев уже давно вымерли, и их белые суковатые стволы стоят, как мумии, в этих растительных песках. За этими рядами поднимаются деревья, более выпрямленные с несколькими клочками зелени на ветвях; а, наконец, являются и совершенно прямые: там уже почти нет лишаев. Это чисто лесная полоса. Между деревьями растет редкая трава, испещренная ранункулами и купальницей. За этим скудным лесом почва снова стелется мягкой постелью мхов. Ужасная страна!

Берега Лапландии можно сравнить с тем поясом альпийских гор, который начинается у подошвы вечных снегов. В этом поясе растут одни кустарники и влажный мох. Таким образом, на Альпах вы можете видеть Лапландию. Весь северный берег Белого Моря, виденный путешественниками, имеет этот характер. Часть Лапландии, принадлежащая России, кажется, не столь лесиста как норвежская. Говорят, однако, что в самой середине страны есть леса, откуда Береговые жители добывают материал для строения жилищ. В русской Лапландии нет гористых мест, как в скандинавской. Две самые длинные реки нашей Лапландии, Поной и Варзуга, вытекают из высокого болота, лежащего во внутренней части земли. На западной границе оканчиваются последние возвышения скандинавских гор. Означенные на некоторых географических картах, горные хребты в восточной стороне русской Лапландии, кажется, созданы воображением. В странах, посещенных нашими путешественниками, нет и следов хлебопашества. Далеко к западу, у залива Кандалакша, есть хлебные посевы. Но в Норвегии найдете их даже под 71⁰ широты. У деревни Пялицы вместо полей есть несколько огороженных лужаек, с которых сбирают сено для небольшого числа коров.

 

Самое очертание берега имеет здесь большее влияние на растительность. На высоких береговых покатостях у Трех Островов и на берегах Поноя, то земля далеко вдается в море, то море далеко врезывается в землю. Во входящих углах этих заливов, снег долго сохраняется, и путешественники видели тут 10 июня значительные снеговые глыбы. Но где земля выдается в море, и таким образом более испытывает действие солнечных лучей, там на берегах расстилается зелень, украшенная цветами.

 

В этих выдающихся мысах почва была нагрета до пяти градусов Реомюра. У снеговых масс температура почвы не превышала нуля. По мере приближения к снегу и растительность уменьшается, так, что в двух саженях от снеговой глыбы, травы подымаются только на один дюйм. Зима, так сказать, силой удерживается на этой земле, как бы стараясь дожить до следующего возврата стужи. Однако ж при возвращении путешественников 8 сентября снега уже не было и береговые покатости зеленели.

 

Русскую Лапландию можно назвать плоской возвышенностью. Г. Леман, сопутствовавший ученой экспедиции в качестве геогнозиста, так описывает Лапландию: “В нескольких верстах к югу от деревни Пялицы выходят скалы на несколько футов из земли. Они покрыты глинистым песком, содержащим в себя железо, и так растрескались, что с трудом можно рассмотреть их склонение и падение нетолстых слоев этой формации. Главная составная часть их – прозрачный красноватый альбит: он содержит в себе немного кварца и роговой бленды. Другие промежуточные слои состоят из кристаллов роговой бленды, перемешанной с зернистым кварцем и кристаллами полевого шпата. Часто, среди слоев сиенита, появляются жилы, толщиной в два и три фута, крупнозернистого гранита. Берег и устье небольшой реки, текущей по деревне, через скалы, состоят также из этой горной породы. Остров Сосновец есть утес, прикрытый тонким слоем мха и лишаев. Этот утес состоит из сиенита. В слоях его попадается иногда черная слюда и лучистый камень. От этих примесей сиенит обращается в гнейс. Три Острова состоят из огромных скал кварца, сероватых, растрескавшихся.”

 

По берегам Белого Моря, до устья реки Поной, не увидите утесов. Но отсюда гряды скал тянутся по восточному и северному берегам Лапландии. До устья реки почти не встретите хвойных растений: вместе с появлением утесов они становятся многочисленнее и разнообразнее. Земля у Трех Островов как будто начинает скудеть, но в море является много животных и растений. В этих водах стоит исполинский тростник. Г. Бер насчитал тринадцать видов его, и между ними fuccus digitatus, в двенадцать футов вышины, и fuccus saccharinus почти в восемнадцать футов. В этом лесу морских растений обитает множество животных низшей организации.

 

Между тем как путешественники осматривала берега, ветер сделался попутным. Они должны были поспешить в Новую Землю. “Знакомство наше с Лапландиею, говорит Г. Бер, было неожиданно. Противные ветры задержали нас на берегах Белого Моря, и мы только налету обозрели эту страну. Оттого трудно нам указать для будущих путешественников места, в которых бы удобно было собирать коллекции растений и животных. Западный берег Белого Моря уставлен скалами; на нем вы не скоро отыщете хорошее якорное место. Корабли обыкновенно пристают в устьях рек”.

 

Белое Море, оживляющее всю северную часть европейской России, заслуживало бы, однако ж, внимательного исследования. Прилив и отлив в нем чрезвычайно сильны. Величайшей скорости и высоты достигает прилив в устье Белого Моря, то есть, при соединении его с океаном. Необычайная сила приливов происходит, вероятно, оттого, что вся вода океана, назначенная для прилива в Белое Море, идет через один узкий рукав, где она, накопляясь, сильно возвышается. При отливе, идя по этому же рукаву, она образует ток, которым быстро уносится вся прибыльная вода. Белое Море, судя по вкусу, так же солено как и Ледовитое, и еще более, нежели Немецкое. Вот почему в нем и гораздо более животных, нежели в Немецком, но менее чем в Средиземном.

 

В лапландских тундрах обитает много пеструшек, но менее чем в Новой Земле; и много лисиц, которых меха вместе со шкурами бобров и выдр составляют главный предмет отпускной торговли. Чем берег утесистее, тем более на нем морских птиц. На тундрах почти нет пернатых. Восходит солнце; зеленые растения напоминают вам весну с ее пестрыми цветами, с песней жаворонка; вы подходите к лесу, но он безмолвен: один только ветер насвистывает унылые мелодии, а однообразный крик совы производит грустное впечатление. Эта птица водится даже за 66 градусом северной широты. Но скудость певчих птиц в лесах вознаграждается многочисленностью птиц куриного рода. Их так иного, что эти леса можно назвать запасными хранилищами диких кур для отдаленных городов. По сведениям, собранным путешественниками от местного начальства, промышленники скупают в архангельской губернии дичи на 20,000 рублей, из которых кольскому уезду достается не более ста рублей. Это происходит от редкого народонаселения, а не от большой отдаленности Колы, потому что, если туда доходят сто рублей, то могла бы дойти и тысяча. К тому ж самый дальний на востоке уезд, мезенский, получает за продажу дичи шесть тысяч рублей. Змей много на всем западном берегу Белого Моря, но путешественники не могли узнать, водятся ли они в русской Лапландии. Лягушек нигде не видно, да и в шведской Лапландии, в которой климат благоприятнее, лягушки, по словам Линнея, уже почти вовсе не попадаются.

 

Народонаселение в русской Лапландии весьма незначительно. Русские живут более на берегах и на почтовой дороге в Колу, в больших друг от друга расстояниях. На северном берегу они обитают только в Коле, на южном всего более у залива Кандалакша. Внутренность земли мало обитаема; только одни Лапландцы кочуют по тундрам; но и они в летнее время переходят к берегам ловить рыбу. Не земля, а море, доставляет здесь пищу человеку, в особенности русскому. Земля кормит только оленя, составляющего обыкновенную мясную пищу в этом климате. Олень удовлетворял все нужды Лапландцев, до тех пор, пока они не познакомились с европейскими потребностями; но он никогда не мог удовлетворить наших соотечественников. В Лапландии Русские живут не беднее, а даже богаче, нежели в других местах России: разве только сочтем то за бедность, что они едят более овсяный и ячменный хлеб, нежели ржаной. В деревне Поной нет лугов: она обнесена грудой скал, окружена лесом, и три четверти года завалена снегом. Между тем она очень красива и лучше выстроена, нежели большая часть деревень по рижскому тракту, между Стрельной и Нарвой. Из этой похвалы должно исключить несколько лапландских хижин, более похожих на звериные норы, чем на обиталище человека. Роскошь и промышленность главных городов дают Русским возможность хорошо жить в Лапландии потому, что в архангельской гавани и на шунгской ярмарке они променивают на хлеб добычу, которую доставляет им море. На южном берегу Лапландии в конце зимы, с первым движением льдов Белого Моря, собирается множество тюленей: особенно несметными стадами приплывает сюда с Ледовитого Моря тюлень гренландский. Тогда начинается на плавучих льдинах так называемая весенняя ловля, которая по своей опасности может только сравниться с ловлей птиц на Щетландских и Оркадских Островах. Весной северный лосось, или лосось благородный, густыми стадами входит в реки, а летом Лапландцы и некоторые обитатели беломорского прибрежья ловят много трески и камбалы у северных берегов Лапландии, и еще более у берегов Норвегии, где они рыбу меняют на рожь. Все эти промыслы сопряжены с опасностями, и Русский, который в Лапландии ежедневно отваживает жизнь свою для ее сохранения, более земледельца дорожит настоящей минутой. “Кто бы подумал, говорит Г. Бер, что у крестьянина, который сроду не пахал земли, утомленные долговременной ходьбой по тундрам и промокшие до костей от проливного дождя, мы найдем не только отдых, но и роскошное угощение! Сначала хозяин повел нас в баню, где мы славно выпарились; потом в просторной, светлой, опрятной, даже нарядной комнате, с приготовленными для нас постелями, напоил превосходным чаем с хорошим сахаром и ромом. Огромный и блестящий самовар клокотал между приборами. На другой день то же изобилие при завтраке, поданном на прекрасном фаянсе. Правда, что хозяин этого домика слыл одним из богатейших жителей страны, но все вообще жители этой деревни, которых мы видели на другой день, ни мало не казалось бедными.”

Одними словом, Плиний, который говорит, что Аравия Счастливая потому называется “счастливою”, что оттуда привозят перец и имбирь, назвал бы Русскую Лапландию “Лапландией Счастливой”, потому что в ней пьют чай. Новая Земля, куда отправились путешественники наши из этой блаженной страны, далеко не обещала им таких наслаждений. Тут уже они находились за пределами вселенной, – потому что “вселенная” значит “населенная”, а этот остров – вовсе необитаемый.

 

Взглянем сперва на геогностическое положение Новой Земли. “Западный берег ее, говорит господин Бер, окружен множеством утесов, или торчащих над поверхностью моря, или скрытых под водой. Южная часть, которой мы не видали, должна быть низменна, а на берегах Нехватовой Реки, текущей в Костяном Шаре, длинная равнина обставлена отдельными грядами скал, в две тысячи фут вышины. Далее к северу эти горы становятся выше, и у пролива, известного под именем Маточкина Шара, долин уже не видно”.

 

Г. Зиволка измерил высоты самых значительных западных гор Новой Земли, и нашел, что Митюшев Камень возвышается на три тысячи двести футов. Эта гора величественно поднимается у самого берега на Серебряной Бухте, к северу от западной части пролива. Высота другой горы, на южном берегу Маточкина Шара, простирается до 3,475 футов. Самая высокая гора находится у восточного устья пролива и отличается своей огромной, куполообразной вершиной. Мы подошли к этой возвышенности случайно, без инструментов, и потому не могли ее вымерить, и не имели случая в другой раз осмотреть ее; но я думаю, что она имеет до 4,000 футов высоты. Снежные глыбы ослепительной белизны покрывают ее вершину, и широкими полосами тянутся вниз по крутым косогорам. Подле них темно-серые камни кажутся совершенно черными. Во многих местах находится глинистый шифер, столь черный, что наши минералоги, рассматривая его в отдельных кусках, полагали, что в нем содержится уголь.

 

“Вообще вид Новой Земли сходен с видом западных берегов Шпицбергена; только горы Шпицбергена стоят отдельно и они гораздо остроконечнее, а на Новой Земле они семейно тянутся грядами и редко имеют острые вершины. Г. Литке и Г. Циволька в последнем своем путешествии нашли горы на западного берегу и далее к северу. Но там они постепенно понижаются, а долины, которые примыкают к берегу и содержат в себе ледники, часто изменяют свои направления. На восточном берегу вовсе не видно гор”.

 

“Горы Новой Земли, говорит Г. Леман в геогностическом очерке этой страны, преимущественно состоят из формации глинистого шифера и, судя по всем явлениям формации, должно счесть ее за переходную. Каждый пласт имеет свой собственный цвет и резко отделяется один от другого, а иногда эти пласты связаны конгломератами.

 

Наружный вид гор чрезвычайно разнообразен. Всего чаще встречаются горы, сложенные из талькового или глинистого шифера: их округленные, вытянутые, вершины подымаются иногда на значительную высоту. Вдоль покатостей тянутся щели, по большей части наполненные вечным снегом, тающими и текущими ручьями в короткое летнее время, а между тем на закраинах роскошно прозябают цветы альпийской флоры. Горы зернистого камня являются или в виде крутых скал, изрезанных полосами по разным направлениям, или в виде грозных нависших утесов; путь к их вершинам загорожен острыми глыбами, скатившимися сверху и разметанными по косогорам. Камни по большой части не могут здесь сопротивляться разложению, – естественное следствие сырости в летнее время и лютой зимней стужи…… Западные горы около Маточкина Шара состоят преимущественно из талькового шифера, иногда перемешанного с глинистым шифером и с тальком. В тальковом шифере находятся металлы, и во всех почти слоях его содержится много окристаллизованного колчедана. Змейки кварцевых жил также перерезывают тальковый шифер, в котором являются подчиненные слои белой шпатовой извести. Часто железистый колчедан влиянием атмосферы превращается в бурое железо, и даже совершенно разлагается. В таком случае в слоях образуются пустоты, от которых обрушиваются целые скалы..... Металлический, глянцевитый тальковый шифер в Серебряной Бухте от снежной воды рыхлеет и наконец рассыпается в мелкий порошок, который с первого взгляда чрезвычайно похож на серебряную пыль. Этому обстоятельству бухта обязана своим названием.”

 

Серый известняк, не содержащий в себе окаменелостей, лежит поперек всего острова от запада к востоку и образует подчиненные слои между глинистым и тальковым шифером. Около Костина Шара это господствующая порода. Ее перерезывают весьма широкие жилы белой шпатовой извести, и часто на этом известняке видны темно-серые глинистые желваки. На Новой Земле путешественники видели любопытное явление, замеченное уже фон Бухом и Гаусманом в Норвегии и опровергающее теории нептунистов, которые все каменные пласты земли производят из осадков моря. Порфир огромными горами лежит на известняке, содержащем в себе множество окаменелых раковин, белемнитов, энкринитов, пектинитов, теребратул, туррилитов, миллепоров, и прочая. Приводя это замечательное обстоятельство, мы никак не думаем подтверждать им систему вулканистов, которая нам кажется еще неосновательнее.

 

“Верстах в тридцати к северо-востоку от устья Нехватовой нашли мы много авгитового порфира. Кажется, он-то и покрывает известковые окаменелости раковин и образует среднюю часть острова. В Маточкином Шаре насупротив горы Седло лежит твердый камень, который, однако, скоро выветривается; составных частей его нельзя явственно распознать, но, кажется, его можно отнести к породе авгитового порфира.”

 

Почти утвердительно можно сказать, что горы Новой Земли суть продолжение Урала. Это предположение, занимавшее многих ученых, доказывается многими выводами наблюдений,сделанных экспедицией. Г. Шренк, состоящий при Императорском Ботаническом Саду, объезжал самоедские тундры на самом Урале, и доходил до Вайгачского Пролива. Здесь, на Вайгаче, по словам его, слоится такой же серый, без примеси камня известняк, какой наши путешественники видели и на Костином Шаре, и который отсюда тянется до южной оконечности Новой Земли, не слишком высоко поднимаясь над поверхностью моря. Вообще все наблюдения на Костином Шаре сходны с теми, которые были сделаны на Вайгаче. Во многих местах по морскому берегу, например у Серебряной Бухты и близ западного устья Маточкина Шара находится каменный уголь. Лепехин видел его в Безыменной Бухте и в других местах, а Scoresby находил его на Шпицбергене, где, по словам его, Голландцы запасались каменным углем. Отдельные куски угля, раскиданные по берегам Новой Земли, вероятно выброшены морем. В восточной Гренландии, где Jameson предполагал богатые копи каменного угля, вероятно уголь находится еще в большем количестве. Очень может быть, что где-нибудь и ближе таится слой каменного угля, потому что и Зуев на берегу Карского Моря, близ устья Кары, находил большие глыбы этого минерала, выброшенного морем. Наружный вид, положение Новой Земли и связь ее с островом Вайгачем, доказывают, что вся эта цепь островов есть продолжение Уральских гор. “Можно предположить, наверное, говорит Г. Бер, что между Вайгачем и Новой Землей тянется цепь возвышенностей, которые скрываются под водой и задерживают лед, плывущий к западу от Карского Моря. Далее, в узком и извилистом Югорском Проливе, уже более глубоком, льды нисколько не останавливаются. Поэтому весьма странно, что Г. Лудлов, единственный минералог и геогнозист, прежде нас наблюдавший Новую Землю, не почитает этой страны продолжением Урала. Наше предположение подтверждается, между прочим, и рассказом Зуева о северной части уральского хребта. Даже отдаленный Шпицберген, в геогностическом отношении имеет большое сходство с Новой Землей, как это можно доказать описаниями Scoresby и Jameson’а и тем, что скалы Новой Земли чрезвычайно похожи наружностью на шпицбергенские. Мы не заметили такого сходства между восточной Гренландией и Шпицбергеном, какое имеет этот остров с Новой Землей. Хотя Шпицберген обращен ближе к западному направлению, а цепь Урала большей частью тянется по меридиану, однако трудно объяснить скопление льдов там, где горы на западном берегу Новой Земли, протягиваясь к северу, заметно понижаются у мыса Нассау. Здесь Литке, в обоих своих путешествиях к северу, нашел спершийся лед, и это самое место моржевые промышленники называют непроходимым. Вспомним, что непрерывная ледяная стена между Новой Землей и Шпицбергеном помешала Hudson'у, van Hoorne'у и Wood'у открыть северный проход. Vlaming, которому посчастливилось дойти далее к востоку, на семьдесят миль от Оранских Островов, нашел только около пяти сажень глубины и предполагает, что близко должна быть земля. Вероятно и здесь также цепь гор, скрытая под водою, протягивается к Шпицбергену. Если подводное протяжение уральского хребта, к югу от Шпицбергена, защищает общее хранилище вод ото льдов Северного Океана, пропуская одни только разбитые глыбы, то с другой стороны самый Урал можно почесть величайшим благодетелем Европы, которую он оберегает от сибирского холода. Только этим обстоятельством могу я объяснить себе, отчего почва Шпицбергена так хорошо нагревается от течений залива”.

 

Перейдем к почве Новой Земли.

“Низменности Новой Земли вовсе не похожи на лапландские. Здесь, на громадах скал не видно тундр, ни сухих, ни влажных. В некоторых местах вязнет нога: туда, от недавнего разложения скал слилась вязкая черноватая глина; или может быть снежная и дождевая вода, беспрестанно стекая с покатостей, издавна образовала наплывы, покрытые редким мхом. Хотя ноги путешественника и промокнут на этой влажной почве, однако он смело может идти по ней: твердый грунт лежит под ней неглубоко, и вообще здесь земная оболочка еще как будто готовится к принятию органического образования. На Новой Земле нет ничего похожего на наши луга; нет места, покрытого сплошной зеленью или даже густым мхом. Одно только плоское пространство, известное под именем Гусиной Земли, которую мы видели издали, покрыто травой гуще прочих окрестностей. В странах пустынных малейший след жизни кажется роскошью, и, чрезвычайно любя зелень, мы с Г. Леманом привыкли называть там “лугом” всякое место, на котором видели хоть немного зелени. Издали нам казались зеленеющими полянами пространства, покрытые бедной осокой, иногда даже каменьями, вовсе не зеленого цвета. Только покатость у Трех Островов нас не обманула: она действительно была облечена зеленью.

 

“Самые листовые поросты, столь тучные и обильные в Лапландии, скудно здесь прозябают. Зато каждая глыба авгитового порфира обложена похожими на струпья лишаями и как будто обрызгана разноцветными пятнами. Не так много этих наростов на шифере и извести, может быть потому, что усеянные ими поверхности скоро расслаиваются. Один сероватый дерн и устеликамень (dryas octopetala) облекают сухие горные покатости, которые составились из обрушенных скал. Только эти прозябения, в дюйм вышиною, и напоминают о лапландских тундрах; только они и сроднились с почвой Новой Земли. Мы не заметили даже и вереска, свойственного степям европейским, и не мудрено: он редко попадается уже и в русской Лапландии.

 

“Отсутствие всякой растительности составляет отличительную черту Новой Земли: кое-где виднеется разбросанный одинокий иванов цвет. Мы обыкновенно называем девственными почвы Бразилии и многих других стран, почвы, еще не взрытые лопатой и плугом, хотя густой лес, перепутанный лиассой и сплоченный в одну массу, и толстые слои чернозема, не согласуются с девственностью. Поэтому Новая Земля находится не только в девственном, младенческом положении, но даже в состоянии зародыша. Там повсеместно торчат скалы, или обнаженные, или засыпанные собственными своими обломками, между которыми небольшие, ранее распустившиеся, частички земли, смешанной с камешками, образуют род хряща, или каменной осыпи. Обыкновенная личиница (verucaria geographica), замеченная Гумбольдтом в снежной линии Чимборасо, находится и на Новой Земле, и чрезвычайно пестрит многие места. Эти поросты медленно съедают камень. Хотя стужа и другие разрушительные действия природы могут расщепить скалу на насколько отдельных кусков, однако растрескавшаяся поверхность этих глыб еще очень долго сохраняется. Таковы горы авгитового порфира, на обеих сторонах Нехватовой, глубоко расколотые по всем направлениям: они кажутся огромными грудами отдельных кусков, различной величины, наваленных одни на другие. Кроме поростов, почти ничего не прозябает на этих глыбах. На каменной осыпи заметно более растительной силы, особенно в тех местах, которые не принимают от гор нового запаса этой осыпи. Там встречается род дерна. Нередко снежная вода, сбегая с гор, размывает эту смесь земли и камешков, и тогда в углубления сливается черная глина, но в особенности глинистый шифер составляет большую часть этой смеси. Летом она улегается, высыхает и трескается на тысячи многоугольников, отделенных друг от друга щелями в два и три дюйма шириной. Некоторые растения скрываются в этих расщелинах, между тем как другие стелются на сомкнутых многоугольниках. От растений, вьющихся по поверхности, происходят многие другие, дернообразные, у которых ежегодно на каждой веточке являются два листика с цветком или без цветка. Эти самые растения, по истечении года, возвращаются в землю в виде назему. Кажется, природа только этим и питает здешнюю почву. Только самая нежная ткань листьев может истлеть осенью того же года, в который они родились. У весьма многих растений листья сохнут: когда влага испарится, поблекнувший лист остается на ветке, и многие растения одеты сухими листьями, прозябавшими за насколько лет, а зеленеет только родившийся в настоящее лето. Эти листья-мумии также могут подвергнуться гниению; но сорванные и развеянные ветром, они редко доставляют пользу родимой земле.

 

“Со всем тем на Новой Земле встречаются места, где Флора, кажется, рассыпала все богатство своего пестрого царства; только эти нежные цветы, облитые живой краской, очень низки и едва показываются из земли. В первый день приезда мы увидели подобное место на юго-западном берегу при подошве шиферной горы, от которой ярко отражались солнечные лучи. Здесь между прочими цветками дружелюбные незабудки расстилались как пестрый ковер, или, лучше сказать, как сад, устроенный искусной рукой хозяина в этом ледовитом краю. Эта картина возбудила живой восторг в Г. Лемане, молодом товарище, разделявшем мои ботанические труды. Очарованный новостью зрелища, я сам не мог дать себе отчета, отчего на таком месте, окруженном бесплодными пустынями, раскинулись цветы правильно протянутыми грядами.

 

“Сходство этих растений с альпийскими бросается в глаза, и часто тут были те же самые, какие я находил некогда на Альпах: но там они цветут гораздо обширнейшими купами. Эти горчанки, эти первоцветы, эти каменоломки (gentianae, primulae farinosae, saxifragae), расстилаясь на широкие пространства, цветут на Альпах роскошно, и издали все место кажется огромной пестрой тканью. На Новой Земле, напротив, породы цветов перемешаны: подле одного цветка является другой, совершенно разнородный, и между этими тощими растениями пролегают широкие полосы голой земли, так, что полосы, покрытые цветами, похожи на тщательно обработанные цветочные гряды, тем более, что здесь нет травы. Здесь, как и на Альпах, по[18]смотрев сверху, увидите бóльшую массу цветов, нежели зелени. На этих тучных полосах, в первое посещение, мы нашли тридцать различных видов: на полверсте сосредоточена была почти вся флора Новой Земли….. Кроме небольших оазисов около верхушек скал, нам попадались кое-где полосы, покрытые довольно богатым прозябением. Но это были места наклоненные, и оттого болье других согретые солнцем”. Не должно удивляться столь скудной растительности Новой Земли, вспомнив, что по наблюдениям Пахтусова, средняя температура там слабее, нежели в других полярных землях. Скорее спросим, что это за растения, которые могут прозябать в такой суровой стране? Это растения весьма короткой и следственно быстрой жизни, которые у нас отживают век свой уже в начале весны. Этим я не хочу сказать, что растения тем скорее умирают, чем ближе к полюсу: мое мнение даже противоречит этому предположению. Растения дальнего севера потому растут скоро и удивляют наблюдателя силой своей жизни, что они исключительно принадлежат к породам быстро растущим и в других, более южных, землях. Все думают, что в полярных странах, по чрезвычайной долготе дней и беспрерывному сиянию солнца в продолжение нескольких недель, растительная жизнь ускоряется. Scoresby, которому север известен лучше нежели кому-либо, утвердительно говорит, что на Шпицбергена растения поднимаются с необыкновенной быстротой. Я не могу согласиться, чтобы прозябение было химическим процессом, зависящим от количества действующей в нем теплоты. Не спорю, что в странах, наслаждающихся в продолжение лета достаточной теплотой, в странах, которые я считаю северными только по близости их к полярным кругам, некоторые растения имеют случай сильно развиться от долговременного сияния солнца в незакатные летние дни. Этим только и объясняется чрезвычайно богатая растительность у Холмогор и Архангельска, близ которого покатости невысоких холмов, кажется, похожи на злачные поля альпийские. Вовсе не то на дальнем севере. Здесь одни и те же быстро растущие растения и позже всходят и, несмотря на незакат[19]ное солнце, гораздо медленнее развиваются, нежели в странах более теплых. Перед отъездом из Петербурга я вел подробный журнал развитию листьев и цветков, растущих в окрестностях столицы, и даже посадил обыкновенный кресс, растение, прозябающее под всяким климатом, и каждый день следил за его успехами в жизни. Я хотел измерить по нему относительную скорость растительной силы на севере. Растения, собранные в половине июля у Маточкина Шара, и здесь посаженные, подымались втрое медленнее, нежели у нас в мае, и в четыре недели не могли развить другой пары листьев. По туземным растениям можно еще вернее вымерить эту относительную скорость, нежели по пересаженным. Девять десятых пород Новой Земли прозябает и в наших краях: все они распускаются у нас весною, и большей частью очень рано, живут скоро, и быстро совершают период своего бытия. Незабудка распускается позже. В Новой Земле она сохраняет то же самое свойство; и там она, даже на самых благоприятных местах, никогда не успевает вместе за другими растениями, она не может распустить всех цветов своих, а тем менее образовать семян. Chrysosplenium alternifolium, уже отцветавший во время нашего отъезда из Петербурга, на Новой Земле еще красовался в полном цвете; в августе малолиственный болотный пух, близ Петербурга при нашем отъезде уже облекшийся в свою нежную одежду, на Новой Земле еще не надевал ее, когда мы туда приехали. Eriophorum vaginatum, которого пух распускается еще ранее, в Лапландии был уже опушен вполне, а на Новой Земле в позднейшее время он только что расцветал или опушался. Из семян большой части растений, собственно арктических, цветущих даже близ Петербурга, на Новой Земле только редкие, и то на благоприятной почве, достигают полной зрелости и это развитие семени, кажется, более довершается под снегом. Семена ранних, обильно растущих, Polemonium richardsonii и lychnis apetala могут действительно кое-где вызревать таким образом. Но совершенно непонятно, как вызревают семена polemonium coeruleum, valeriana capitata и других растений, начинающих расцветать в половине августа. Может быть, все растения этого рода – пришельцы, и после годичного срока осуждены умереть без потомства; или какое-нибудь одно растение, живущее на скале, обогретой солнечными лучами, местами совершенно дозревает и обсеменяет потом ближайший места. Дознано опытом, что у некоторых растений цветки никогда не распускаются: они одеты только листьями. Здесь этим растениям мало пищи, и кажется достоверным, что растительное царство Новой Земли поддерживается приносными дарами соседних стран. Тот, кто никогда не видал этой земли, вероятно подумает, что семена и корни, приносимые морем, не могут доставить столь значительной доли, как туземные растения. Но, побывав в этих странах, он с удивлением увидит, что при одинаковом свойстве почвы, морские берега вообще богаче растениями, нежели внутренней части земли; и что берега, окруженные островами, не так злачны как те, перед которыми нет ни одного острова. Явно, что лед доставляет эти наносы, и после того нельзя дивиться, что на посещенных нами берегах Карского Моря растительности гораздо более, нежели сколько можно было ожидать от такой холодной и скудной страны.

 

Фон Бух уверяет, что растительное царство на островах чрезвычайно разнообразно. В самом деле, пестрая смесь растений Новой Земли подтверждает мысль об ежегодном естественном привозе иноземных семян, и мне кажется достоверным, что в этой стране, убогой собственными произведениями, очень заметно влияние посторонних наносов.

 

Я было подумал, что по крайней мере мох изобильно рассыпает здесь семена свои, но и тех было не много. Единственный род папоротника, замеченный здесь нами, поднимает еще свои опахала, когда снег уже несколько недель покрывает землю. Но семена этого папоротника, растущего между обломками скал, совершенно вызревают, хотя он более других боится мороза.

 

Невзирая на слабую теплоту атмосферы, равнины к концу июля освобождаются от снега. В Гусиной Земле, составляющей низменную полосу Новой Земли, мы на больших пространствах видели снег в середине июля, но шестого августа он исчез совершенно. При всем том не только горы и междугорья, но и низменности Новой Земли, почти все бывают покрыты вечным снегом. В глубоких заливах ветер особенно навевает так много снега, что в мгновенное лето он там не может растаять. Так, в конце августа, уже при наступлении новой зимы близ Костина Шара, мы у самого залива увидели толстые ледяные глыбы, а между тем это место согрето еще более прочих. В углублениях высочайших гор и в извилинах хребтов таится всегда очень много снега, к северу ли или к югу направляются эти извилины. Такие снеговые массы распространяют чрезвычайный холод по окрестностям, на которых именно оттого снег держится долее. При нашем переезде через пролив Маточкина Шара термометр упадал одним и двумя градусами ниже, когда мы проезжали мимо ужасной снежной насыпи, простирающейся на несколько миль и в две тысячи футов вышиной. И точно некоторые снежные массы от вершины гор расстилаются до самого моря. Но есть возвышенности в три тысячи футов и более, которые еще в июле, кроме немногих своих впадин, совершенно освобождаются от снега: это большей частью горы отдельные, со всех сторон согретые солнечными лучами; таких гор много близ западного устья пролива. При устье Маточки мы видели гору в две тысячи футов вышиной, на которой середи июля не было ни клочка снега, таившегося еще в нескольких расщелинах. На западной, ровной стороне этой возвышенности, похожей на шатер, снег быстро таял от солнца.

 

Обнаженные скалы, согреваясь солнцем, кажется, передают свою теплоту окружающему воздуху. Когда температура отделенных слоев воздуха ниже 0⁰, теплота, заимствованная скалами от солнца, растопляет снег, и согретые слои воздуха, покуда они находятся около камней, могут ускорить его таяние. Я думаю, что на этих плоскостях снег на солнце тает и в морозы, как у нас в феврале, и в начале марта; при двух и трех градусах холода он тает на крышах и потом опять замерзает сосульками.

“В узком морском проливе возвышаются две огромные горы, которые, кажется, посмеиваются над теориями естествоиспытателей, отыскивающих высоту снежной линии в атмосфере и на горах. Одна, в 3100 футов вышиной, с юго-западной стороны вся покрыта снегом, между тем, как на другой, высшей, в 3400 футов, но более открытой, снега вовсе не видно. Я видел только одну гору, близ восточного берега, которой вся вершина была покрыта снегом. Мы ее рассматривали в холодный день: вероятно ночью накануне шел снег. С помощью увеличительного стекла, на некоторых местах, сквозь тонкие слои снега можно было видеть поверхность самой горы. Кое-где заметны были небольшие неровности. К вечеру мы видели, как шел снег на некоторых возвышенностях, а между тем внизу был сильный дождь, а ночью снег покрыл и долины. Я вспомнил о словах Scoresby, который уверяет, что на Шпицбергене на вершинах гор не идет снег, когда льется дождь на равнинах. Впрочем, наблюдения Scoresby над снегом на Шпицбергене совершенно согласны с нашими.

“Желая определить внутреннюю температуру почвы везде, где только можно было прорыть землю, я находил ее замерзшей почти в три фута. Там слоился чистый лед, который может быть лежит тут многие тысячи лет, и на нем-то прозябает скудная растительность Новой Земли. Этот ледяной слой, который не без основания вместе с Линком можно счесть за горную породу, подобно скалам выходит на поверхность. Несмотря на сомнения Beechey о существовании таких огромных ледяных масс, открытых в проливе Коцебу Эшегольцем3, я удостоверился, что этот ледяной слой простирается-таки довольно далеко под растаявшей землей.

 

Я также старался определить температуру почвы на поверхности земли. Эта температура там и теплее, где более скал. Ими-то нагревается воздух и поддерживается растительность Новой Земли. Растительность не была бы так роскошна, если бы зависела от одной температуры воздуха, которая здесь в июле не превышает средней температуры Франции в январе.

 

Когда новая метеорология подчинялась господству меры и числа,многие годичной средней температурой воздуха данного места думали измерять силу растительности. Но зимний холод не имеет влияния на прозябение, которое поддерживается только более или менее продолжительной летней теплотой. До сих пор при всех наблюдениях не обращали должного внимания на сложную температуру почвы и воздуха. Валенберг предполагает, что лапландская растительность зависит от температуры почвы, определенной им по температуре источников. Но наблюдения его не могут быть точны. Растения согреваются и солнечной теплотой и теплотой почвы: стало быть, для точнейшего определения условий, от которых зависит растительность, надобно прикладывать термометр к самой почве, не отвращая его и от лучей солнца. Впрочем, ни Валенберг, ни я не выводим никаких общих правил из наших набдюдений….. По опытам, произведенным над ranunculus nivalis, я узнал, что некоторые растения могут жить при одном градусе Реомюра почвенной теплоты; но для большой части растений такой теплоты не достаточно.

 

Скажем решительно, что вся растительная жизнь на Новой Земле сдавлена между верхним слоем почвы и низшим слоем воздуха: за этими слоями температура понижается. Вот отчего растения мало поднимаются над поверхностью, и не глубоко уходят внутрь.

 

Обойдите всю Новую Землю, и вы не найдете ни одного дерева, ни одного порядочного кустарника, на которых бы взор мог остановиться. Только вблизи берегов и кое-где на покатостях видны зеленые клочки скудной одежды, в которую она на время одевается. Надобно быть тут, надобно видеть эти обширные, пустынные пространства, чтобы понять впечатление, которое производят на зрителя полярные страны.

 

Здесь, кажется, мертвеют самые чувства наши; вы идете, удваиваете шаги, и предметы остаются в том же расстоянии. Нет ни деревца, ни жилища человеческого, ни зверя, по чему могли бы вы заключить об отдалении. Вы видите перед собой гору, и не можете судить ни об ее высоте, ни о расстоянии. В этих беспредельных пространствах нет мерила для сравнения, и вам все кажется близким. Едва берег Новой Земли мелькнет на передней части горизонта, – вы смотрите, – видите, что корабль идет вперед, – и не верите: проходите версты, мили, – берег все в одном и том же отдалении. Приехав сюда, я понял, как экспедиция, отправленная из Дании Фридрихом II для описания берегов Гренландии, увлеклась этим оптическим обманом, и воротилась, не исполнив назначения. Нам, обитателям живой Земли, это покажется странным: Mogens Hanson, слывший прежде хорошим моряком, был начальником экспедиции. Завидев издали берега Гренландии, он прямо направил к ним свое судно: благоприятный ветер надувал паруса; несколько часов судно летело как птица, а берег стоял все в том же отдалении. Он думал, что какая-нибудь сокровенная сила на дне моря удерживает его корабль на одном месте, или незаметно относит назад. Испуганный этим явлением, он поворотил и явился в Данию с донесением, что, удержанный магнитной силой, он не мог достигнуть до берегов Гренландии. Я припомнил еще простосердечный рассказ Мертенса о Шпицбергене: “Мили кажутся, говорит он, не велики, но когда надобно пройти их по земле, очень скоро “устанешь”. Приготовленный к этому оптическому явлению, я ожидал его, но действительность превзошла мои ожидания. Рассудок никак не мог убедить меня, что эта кажущаяся близость расстояний обманчива, и я полагаю, что не одна беспредметность пространств составляет причину этого явления: оно, вероятно, зависит и от особенной прозрачности воздуха. В пасмурные дни этот оптический обман не в такой силе, как в ясные, и в гористых местах более поражает зрение, чем в плоских. Здесь в ясные дни воздух почти бесцветен. Смотрите на ослепительные белизной горные вершины, на которых местами прорезываются совершенно черные скалы, и вы не заметите ни малейшего цветного отлива воздуха. Оттого вероятно для глаз, привыкших видеть предметы в другой атмосфере, эти отдаленные горы кажутся и близкими.

 

Неизъяснимая грусть овладевает душой всякого человека, даже грубого матроса, при взгляде на эти обнаженные, безмолвные, безжизненные области, где нет ни дерева, ни кустарника, ни даже высокой травы. Сердце сжимается, но в этом грустном чувстве есть что-то великое, торжественное. Ступайте в средину Новой Земли: перед вами с одной стороны разливается вдалеке безграничное море, а с другой стелется на необъятное пространство, пустыня, которая ожидает еще жизни и жителей. Мне казалось, что настало первое утро сотворения мира, и юная земля, только что отделившаяся от вод, не успела еще одеться в свои пестрые и зеленые ткани и ожидала прибытия жизни. Но всмотритесь ближе. Здесь уже есть что-то похожее на жизнь, на движение. Вот вдали шевелится одинокий зверек, по воздуху изредка пронесется чайка, или пробежит по земле пеструшка. Да этого мало, чтобы оживить картину. Нет шума, нет настоящего движения жизни, – в особенности если посетите Новую Землю в то время, когда стада гусей, уронив у озер свои перья, улетят отсюда. Повсюду глубокое безмолвие. Птиц в этой земле очень мало, и они безгласны; даже насекомое жужжанием своим не напомнит вам о себе. Только по ночам слышен иногда крик полярной лисицы. Даже в долгие ясные дни напрасно вы станете прислушиваться: ни одного звука, – повсюду могильная тишина. Вся природа как бы в онемении. Смотря на кустарники, мы привыкли видеть их колеблющиеся листья и слышать их шелест. В Новой Земле растение прильнуло к почве так, что и дуновение ветра не досягает его. Оно совершенно неподвижно, как театральные декорации. Вы не отыщите на нем даже насекомого. Нам попался только один жук chrysomela, кажется нового вида. Но кто бы подумал, в летние дни, в местах, согретых солнцем, вы иногда увидите трудолюбивую пчелу! Она едва жужжит, как у нас в сырое время. Мух и комаров здесь поболее, но и их с трудом должно отыскивать. Они едва летают, едва живут. Не опасайтесь их докучливости: здешний комар потерял даже инстинкт, увлекающий его к человеческой крови, которой нет и в заводе на его полярной родине.

 

Других насекомых здесь так мало, что даже в убитом морже, который две недели лежал на берегу, мы не нашли и следов их яичек. Кости зверей, убитых за несколько лет, казались свежими; клочки мяса высохли, не сгнив от времени; их не тронули насекомые. Хотите ли, чтобы ваше тело не было снедью червей за пределами жизни? – приезжайте умереть в Новую Землю, велите зарыть себя в снегах Шпицбергена. В самом деле, здесь природа не творит и не разрушает: зарытые в земле трупы замерзают, не изменяются; оставленные на поверхности почти не разрушаются.

 

На Шпицбергене почти нет собственно так называемых насекомых, но в Новой Земле Г. Леман насчитал десять видов. Еще большее число видов собрал Фабрициус в Гренландии, где водятся даже бабочки. В восточной Гренландии Scoresby нашел еще более. Западная часть Гренлапдии, которая искони несправедливо слывет самой суровой северной страной, должна иметь, судя по его растениям, довольно умеренный климат. Там под 610 северной широты растут довольно толстые березы и рябины в две и три сажени вышиной. Egede для опыта посеял там под 640 широты насколько ржи: она прекрасно взошла, и 13 сентября на ней были уже зерна. Из этого можно заключить, что климат Гренландии несравненно сноснее климата Новой Земли; да и метеорологические наблюдения показывают то же самое.

 

В самой середине Новой Земли почти нет животных, но берега острова оживлены морскими птицами, и в некоторых местах они собираются большими стадами. Там всегда слышатся их пронзительные крики. В особенности много болотной птицы uria troile, живущей всегда стадами. Они всегда рядами сидят на черных длинных скалах, близко одна к другой. Места, усеянные этими птицами, называют базарами. Это персидское слово занесено русскими китоловами в самые полярные страны, и за недостатком людей оно прилагается там к птицами. На оконечностях отдельных утесов сидят одинокие чайки (laurus glaucus): голландские китоловы, не известно почему, называют их бургомистрами; вероятно из большого уважения к бургомистерскому сану. Эти бургомистры, единственные властелины здешних скал, питаются выброшенной на берег рыбой.

 

Большая часть животной жизни Новой Земли скрывается здесь под поверхностью океана. Бросьте в Море кусок мяса, и его в одно мгновение облепят короткохвостые раки. Черпая воду решетом, можно наловить тысячи этих раков. Но не так легко поймать речную рыбу. В Маточкином Шаре нам вздумалось закинуть насколько удочек: труд был напрасен; мы ничего не поймали. Моржевые промышленники нам это предсказывали; по их словам, рыба здесь вовсе не водится. К тому ж эти раки, которых называют копсаками, очень прожорливы, и они бы в самое короткое время съели рыбу, если бы она сюда попалась.

 

Множество пеструшек обитает на этом острове. Земля по всем направлениям прорыта норками этих крыс. Но по числу норок нельзя судить о числе пеструшек: большая часть норок пуста. Собака тотчас обнаружит вам это: она не дотрагивается до пустых норок. Впрочем, число пеструшек так велико, что, взглянув на скудную растительность, невольно рождается вопрос, чем они питаются. Не они ли и уничтожают растения Новой Земли? Действительно, если бы они питались корнями растений, то Новая Земля скоро лишилась бы своего тощего прозябения, и тогда сами пеструшки вывелись бы за недостатком в пище. Но природа удивительна в своих распоряжениях. Пойманные нами пеструшки не ели корней; даже голод не мог их к тому принудить. Они, вероятно, едят одни цветы и зеленые ветви. Вообще они кормятся одними растениями сосудчатыми, и никогда, даже в самый жестокий голод, не едят тайнобрачных, то есть, ячеистых растений. Жаль, что малое число собранных нами папортников не позволило нам предложить их в пищу пеструшкам: они решили бы спорный вопрос растительной физиологии. Начни они кушать эти растения, мы бы торжественно выключили их из списка тайнобрачных.

 

В Новой Земле два вида пеструшек, mus groenlandicus, или mus hudsonis, и другой, отличающийся цветом от пеструшки скандинавской. Пеструшки первого вида очень миролюбивы, никогда между собой не дерутся, и скоро делаются ручными. Другие, желто-бурые, довольно злы, и не скоро привыкают к человеку. Обе эти породы живут здесь с полярными лисицами, которые ловят прибрежных птиц и едят выброшенных на берег морских животных.

Во все лето вы не увидите здесь ни одного белого медведя. Боясь промышленников, они уходят на это время к отдаленным берегам, где скопляются льдины. По этой же причине и олени редко попадаются на западном берегу Новой Земли. Во все пребывание наше, нам удалось убить весьма незначительное число оленей. Даже и зимой попадаются они редко. Один промышленник, который зимовал здесь, рассказывал нам, что он в течение прошлой зимы не поймал ни одного оленя. Волков и обыкновенных лисицы также мало. Этим и ограничивается царство животных Новой Земли. Я забыл упомянуть еще о маленьком белом зверьке, которого видели здесь зимой господа Пахтусов и Циволька. Они в дневниках своих называют его мышью. Судя, однако, по величине этого зверя, нельзя принять его за видоизменение обыкновенной мыши, завезенной сюда на корабле, и я не знаю, к какому роду причислить это животное. Может быть это североамериканская пеструшка, которая водится и на Шпицбергене и зимой делается почти белой.

 

С берегов Белого Моря ежегодно отправляются в Новую Землю, для промысла, экспедиции, сопряженные с большими издержками. Успех этих предприятий, к несчастью, не всегда надежен. Это азартная игра: если море свободно ото льдов, то убыток промышленников часто очень значителен; но один день может вознаградить потери целого года. Оттого ловля возобновляется ежегодно, и успех одного дня заманчив. На другой год после одной прибыльной ловли, отправляется в Новую Землю множество кораблей, и убивает или разгоняет большое число морских зверей, которые обыкновенно ходят стадами. Ловли в 1834 году были очень успешны, потому что перед этим временем не было промыслов. В 1835 году снаря[29]жен был почти целый флот. Против мирных подводных обитателей отправилось восемьдесят судов, на которых верно было тысяча человек. В 1836 году число кораблей де превышало сорока. В прошлом отправилось двадцать, но одно только судно, пошедшее в Карское Море, получило значительную прибыль. Два судна едва покрыли издержки; остальные понесли убыток.

 

Цель всех промыслов – ловля моржей и дельфинов (delphinus leucas), или так называемых белых китов, которые однако, здесь известны под названием белуха или белуга. Между тюленями замечателен морской заяц, phoca leporina. Он по величине своей, большому количеству жира, и толстоте кожи, приносит большие выгоды промышленникам. Ловится также тюлень гренландский, phoca groenlandica. Это животное, смотря по возрасту и полу, имеет различные названия. Старый окрасившийся самец называется лысаном или лысуном, старая самка утельгой; годовалые тюлени, еще не окрасившиеся, серунками или серками, молодые, по различному цвету шкуры, плеханками, хохлушками, белками. Впрочем, эти имена даются иногда молодым тюленям, которые составляют другой вид. Взрослых тюленей этого вида называют нерпа.

 

Phoca cristata – четвертый вид тюленей, которые водятся в здешних морях, но только не на берегах Новой Земли, а на Тиманском Берегу и при устье Белого Моря, где его называют тевяк. Этот вид не многочислен. “В водах Новой Земли водится только один вид кита (balaenoptera), с короткими усами. Я видел его в Архангельске. У Новой Земли он очень малочисленен, но большими стадами приплывает к северным берегам Лапландии в Мотовский Залив. Прежде там его и ловили; теперь эта ловля, сопряженная с большими издержками и опасностями, оставлена.”

 

“Из птиц в Новой Земле видели мы северную сову (stryx nyctea), которая здесь и зимует, снежного подорожника и водяную курочку. В Костином Шаре есть один вид сокола, которого нам не удалось ни поймать, ни убить.

 

Может быть он то и есть тот самый орел, о котором говорит старинное предание. На лето, по крайней мере, к южным островам прилетает множество полевых гусей. Они здесь линяют. Промышленники следят за ними, собирая перья и пух. Ледяная утка и музыкальный лебедь довольно часто встречаются в Новой Земле. Водятся также гаги и еще один вид гуся, anser torquatus. На острове Колгуев, говорят, проживает несметное множество диких гусей и лебедей. Эти птицы питаются растениями, и потому в Новой Земле их не так много. Промышленники, лучшие естествоиспытатель полярных стран, усердно убивают и солят гусей. По словам одного архангельского купца, на острове Колгуев было убито в два года пятнадцать тысяч этих птиц.”

 

Примечания

1. Академик Карл Максимович Бэр — 1792-1896 гг., эмбриолог, антрополог, географ (прим. ред.)
2. Вероятно, русский исследователь Новой Земли А. К. Цивольке (прим. ред.)
3. Вероятно, российский путешественник Иоганн Фридрих фон Эшшольц (прим. ред.)