Картина снежной бури

Ночь на привале — Картина снежной бури.—Обед под снегом.— Убежище в снегу.— Приключения. — Отчаянное положениe и выход.

Заснувши крепко съ вечера, я проснулся только въ полночь,и то потому, что не могъ выдержать какой-то тяжести, которая меня давила, и холода, который морозилъ мои ноги. Согнавши съ себя собакъ и подобравши въ малицу ноги, я снова погрузился было въ сонъ, но сна прежняго уже.не было. Меня теперь беспокоили: то ветеръ, который, забравшись какимъ-то образомъ въ малицу, бродилъ тамъ и щокоталъ тело, то храпъ соседа, то nepeбегавшие по мне псы. Сонъ заменился какой-то тяжелой дремотой; с горъ доносился порою явственно гулъ ветра, словно тамъ шумелъ водопадъ; но въ долине еще было тихо, и только по временамъ туда забегалъ вихрь, рылся в платье и забегалъ ко мне подъ теплую одежду. Мои соседи тоже что-то ворочались и ворчали. Передъ утромъ сонъ взялъ свое, и я проснулся только тогда, когда страшно замерзли ноги и въ малице стоялъ настоящш морозъ. Это меня сразу подняло на ноги.

Чуть-чуть заметный серенький рассветъ зимняго дня, снегъ кажется белее обыкновеннаго, въ воздухе колышутся большие ХЛОПЬЯ снега, СЪ ГОРЪ ДОНОСИТСЯ ШУМЪ, НО ВЪ ДОЛИНЕ тихо.

Пора вставать и итти дальше. Но только что я направляюсь будить самоеда, какъ вдругъ откуда-то съ горы сорвавшийся вихрь пошатнулъ меня, на минуту скрылъ все окружающее, защекоталъ сносной пылью лицо и быстро куда-то скрылся, оставивъ въ воздухе одни хлопья снега. Я догадался, что на дворе начинается буранъ. Самоеды были уже занесены снегомъ, собакъ было вовсе не видно, и въ стороне стояли одинокия санки, уже на половину занесенный снегомъ. Я не хотелъ верить глазамъ, но справка съ барометромъ меня ужаснула: еще вчера вечеромъ было 744, а теперь уже 735. Барометръ быстро падаль— признакъ бури. Самоеды недаромъ упорно отлеживались въ снегу. Я наскоро выпилъ коньяку, чтобы согреться, и сталъ будить самоеда. Онъ, вероятно, услышавши знакомый запахъ, тотчасъ же приподнялся и сталъ заботливо спрашивать: не замерз ли я? Я сказалъ, что вотъ уже отогреваюсь, и предложилъ ему выпить.

Но только что он сталъ подносить стаканчикъ къ губамъ, предупредительно до смешного вытянувши ихъ изъ-подъ мохнатаго воротника своей малицы, какъ зашумело въ ушахъ, кто-то, словно нарочно, бросил намъ въ глаза по горсти снега и скрылся, оставив насъ въ недоумении. Въ одинъ моментъ, стаканъ былъ полонъ cнега, и самоедъ поторопился его опрокинуть въ ротъ вместе со снегомъ, чтобы не лишиться и остального.

— Погода будетъ,—сказалъ онъ мне, отдавая стаканъ.—Да? спросилъ я.—Слышишь, шумитъ какъ? — Я говорю, что давно уже слышу, но что же делать? спрашиваю.—Давай, вались еще спать; можетъ, къ вечеру стихнетъ,—успокоилъ меня самоедъ, и мы повалились спать еще, закрывшись поплотнее отъ ветра.

Опять дремота, опять безсвязные сны, а вихри, слышно, все чаще и чаще забегаютъ въ долину и все сильнее и настойчивее роются въ платье, и будятъ, и не даютъ спать. Порой слышатся жалобный взвизгивания собакъ, они торопливо перебегаютъ съ места на место, ища защиты, они роются, они забегаютъ на меня, скребутся в моей малице и, не добившись ничего, снова куда-то скрываются, въ заботе скрыться отъ ветра...

Но вотъ какъ будто становится теплее, кажется, что кто-то прикрылъ меня, шумъ ветра съ горъ уже не слышенъ, вихри перестали набегать и рыться въ малице и я сладко засыпаю. Замечательно крепко, долго спится въ непогоду; кажется, что можно проспать не одинъ день, а два, три... если не больше...

Мне спалось на этотъ разъ чудесно. Я проснулся лишь тогда, когда на щеке очутился какимъ-то образомъ комешекъ снега и стал медленно, медленно таять, посылая каплю за каплей мне прямо за воротникъ. Мне показалось, что я долго, долго спал и что пора вставать, такъ какъ ветеръ стихъ и не слышно погоды. Я попробовалъ привстать, но меня что-то давило; я пошевелился энергичнее, и на лицо полетели комья снега, и я догадался, что меня просто замело снегомъ, я в снегу.

Боже мой, что такое я увидалъ на дворе, когда сбросилъ съ себя это толстое снежное покрывало!

Въ воздухе было темно оть снежной пыли, передо мной была только видима одна небольшая площадка белаго снега, все остальное уже исчезало въ десяти шагахъ. Эта маленькая видимая площадка служила теперь какой-то ареной состязаний вихрей. Они бросались на нее с боковъ, неожиданно падали сверху, разстилались, схватывали снЕгъ, кидали его в стороны, кружились другъ за другомъ и такъ же быстро, неожиданно исчезали, оставивъ въ воздухе одну снежную пыль. Черезъ секунду, две они снова нападали на нее, рвали снегъ, метали его въ разные стороны или, кружась, преследуя другъ друга, пробегали по ней съ бешенымъ свистомъ. Я едва могъ очищать глаза отъ снега, я едва могъ дышать отъ быстроты движения воздуха, но я невольно залюбовался этой картиной, и мне вспомнилась другая картина, виденная мной на северномъ Урале. Я виделъ тогда подобные вихри на перевале одного небольшого хребта горъ; они такъ же быстро кружились, и пара молодыхъ домашнихъ оленей, заинтересованная ихъ игрой, любопытно забавлялась съ ними, подставляя имъ свои пушистые рога прыгая съ ними въ воздух, вставая на дыбы, намереваясь сокрушить ихъ силой удара, когда вихрь, крутясь, приближался все ближе и ближе... Это была любопытная картина, и я долго ею любовался, и мне даже самому хотелось тогда поиграть съ вихрями. Но теперь было уже не до игры. Я, къ ужасу своему, заметилъ, что я совершенно одинъ среди этой бешеной игры снега и ветра; ни санокъ, ни чего не видно; я попробовалъ было крикнуть, но не могу: вихри не даютъ даже вздохнуть, набрать воздуха; я пробую двинуться въ сторону, но меня тащитъ назадъ и роняетъ въ снегъ: я со¬бираюсь съ силами, встаю и, пользуясь мгновеннымъ затишьемъ, бросаюсь въ ту сторону, где должны быть санки, затемъ за что- то запинаюсь, падаю и чувствую, что подо мной кто-то шевелится. Оказывается—самоедъ, мой соседъ; его такъ занесло снегомъ, что я его и не заметилъ. Мы сели другъ противъ друга и, уткнувшись лицо въ лицо, попробовали говорить, но и тутъ ничего нельзя было сделать: ветеръ шумелъ въ ушахъ, въ рот кидало горстями снегъ, глаза запорашивало, и я слышалъ, что онъ только прокричалъ мне подъ ухо: «Вались въ снегъ, пропадешь». Но мне не хотелось этому верить, я готовъ быль даже побравировать погодой, въ радости, что нашелъ человека, и предложилъ ему выпить. Средство испытанное и более всего действующее на самоедовъ. Противъ этого онъ ничего не имелъ; мы вытащили изъ снегу сакъ, достали бутылку водки, стаканъ, пироги. Слыша, что мы возимся и пыхтимъ, догадался встать и другой изъ подъ снега, и мы, усевшись вкругъ, прижавшись другъ къ другу, загородившись отъ вихрей, открыли трапезу. Живительная влага, какъ тебе обязанъ человекъ въ такомъ положении !!! Мы пьемъ съ жадностью целымъ стаканомъ водку, съ волчьимъ аппетитом поедаемъ закуски, не замечая cнега ,обтираясь только по временамъ, когда намъ порошить имъ въ лицо, и черезъ несколько минуть уже согреты, одушевлены, смеемся надъ своимъ положением и надъ бешеной игрой бури. Я предлагаю угостить и хозяйку, но она занесена совсемъ снегомъ и лежитъ тамъ, согревая около груди ребенка. Мы готовы уже снова забраться въ cнег, где можно еще отлеживаться, но ея положение заставляет задуматься: она заморозить такь ребенка. Решили сделать въ сугробе убежище и туда забраться всемъ, пока насъ не заморозило. Такъ отлеживается въ погоду песецъ, сова, такъ существуетъ здесь почти все живое зимой на этомъ полярномъ острове.

Эта новость мне, приятна, но такъ какъ для этого требуется время, а я не могу помогать, то мне советуютъ лечь на конецъ паруса, завертываютъ меня въ него, прокативши по снегу, берутъ за ноги и голову и волочатъ куда-то въ яму, словно какой трупъ. Теперь я лежу наглухо закупоренный, обтоптанный кругомъ снегомъ и думаю, какъ будетъ хорошо въ снежномъ убежище въ эту бурю.
Черезъ часъ меня будятъ, развертываютъ и говорятъ, что «готово».

Я пробую встать на ноги, но меня мягко подталкиваетъ ветромъ, и я валюсь; у меня совсемъ нетъ силъ противъ вихря, онъ рветъ меня, поднимаетъ, волочить, придавливаетъ, крутить, не даеть взглянуть, вздохнуть, вмигъ запорашиваетъ мне лицо, и на немъ уже ледяная корка. Свистъ, шумъ, вой, тьма, ужасъ... Меня тянуть въ сторону, и я ползу, держась за ногу самоеда. Вотъ передо мной на секунду мелькнула стена cнега, мы вползаемъ въ нее черезъ какую-то узкую дыру, полземъ дальше и попадаемъ въ просторное помещение, где ужасъ бури кончился, где ея не слышно, где тихо и темно. Мне даютъ место у стены, рядомъ съ самоедкой, я обтираю обледенелое лицо, сажусь усталый к стене и отдыхаю. Я долго не могу проговорить ни одного слова. Самоеды смеются; плутамъ смешно, что меня встрепнула буря, но говорятъ, что надо привыкать ко всему, что зимой увидимъ еще не это... Однако, въ хижин темно, хоть выколи глазъ; я чувствую, что въ воздухе стоить пар, что отъ моего маленькаго соседа несетъ чемъ-то неприятнымъ... Я предлагаю достать свету. Свеча вынута, но спички сыры. Начинается операция съ трутомъ, летятъ искры, зажигается понемногу трутъ, и огонь добыт. Но что это? Огонь чуть виденъ, онъ не освещаетъ и аршина въ окружности, лучей нетъ, виденъ только самый огонь въ виде краснаго язычка и кругомъ его круги розоватаго света. Это вызываетъ общий смехъ. Мы пробуемъ посмотреть другъ друга, но для этого нужно чуть не ткнуть свечой въ лицо; мы хотимъ посмотреть, гдЕ мы, но ничего нельзя видеть; свеча почти не нужна, мы гасимъ ее, решаясь сидеть и безъ такого освещения.

Мы сидимъ въ снежной яме похожей на медвежью берлогу; она просторна и сверху закрыта парусомъ, заложена снегомъ, и, чтобы онъ не провалился, сверху положены крестъ-на-крестъ шесты, ружья, санки. Намъ совсемъ не слышно шума бури, словно на дворе стало тихо. Мы рады этому помещению и покою и решаемся поесть, закусить. И вотъ мы чавкаемъ въ темноте и пьемъ ту же водку, вместо воды, мешая ее со снегомъ. Является потребность узнать время, справиться съ барометромъ. Опять возня съ трутомъ и, въ заключении мы узнаемъ, что восемь часовъ вечера и барометръ палъ еще ниже. Значитъ, въ будущности еще целая ночь и вторыя сутки въ снегу. Пробуемъ завязать разговоръ, но разговоры все про ту же бурю, про то, какъ самоеды когда-то где-то также отлеживались по неделе въ снегу, какъ звери. Видимо, впечатления сильны, и отраднаго не можетъ дать и выпитая водка. Скоро разговоры затихаютъ и слышится храпъ. Нужно найти сонъ еще на вторыя сутки.

Я тоже укладываюсь поудобнее рядомъ съ соседкой, которая совсемъ теперь не представляется такой милой, благодаря запаху ея где-то схороненнаго въ теплой пазухе сынка, которому уютно, которому одному неизвестно это ужасное положенie въ бурю.

Спать недурно, если бы не этотъ сырой, спертый воздухъ, которымъ совсемъ нельзя дышать, и не этотъ влажный снегъ, смачивающий одежду, подтаивающей подъ нами, проваливающейся и превращающейся медленно въ слякость отъ испарений и дыхания. По временамъ все пр0сыпаются отъ дремоты, слышатся разговоры, появляется предложоше выйти на дворъ, посмотреть, не стихла ли погода; это заинтересовываетъ всехъ, кто-нибудь отправляется на рекогносцировку, долго скребется въ выходе занесенномъ уже давно снегомъ, наконецъ чувствуется тяга воздуха, дышать легче, и лазутчикъ появляется запыхавшись и долго не можетъ проговорить слова и только ворчитъ на погоду. Самоедъ не любить говорить, когда можно понять и безъ разговоров, что плохо.

Порой пищитъ въ запазухе ребенокъ, соседка начинаеть ворочаться, вытаскиваетъ, и передо мной, въ воображении встаетъ картина его развертывания, очищения снегом, и я впередъ зажимаю носъ и убираюсь съ головой въ свою малицу...

Время тянется медленно, и короткое бодрствование постоянно см еняется сномъ. Вдругъ, я чувствую сквозь сонъ, что что-то упало, тяжелое, громадное, мне на голову и такъ придавило ее, что она проваливается въ снегъ, и я не могу даже пошевелиться... Я кричу, барахтаюсь, и наконецъ общими усилиями съ меня спихиваютъ громадный комъ снега, который, подтаявъ снизу, отвалился отъ стены и палъ прямо мне на голову и плечи. Сколько было хлопотъ очистить лицо и руки отъ снега и повытаскать те комышки снега, которые попали за воротъ и тамъ уже начали таять.

Такъ какъ подобный же сюрпризъ грозилъ и другимъ, то было решено лечь головами въ середину, предоставивъ давить, такимъ образомъ, одни ноги. Мы сдвигаемся въ кругъ на середину, на меня наваливается самоедъ, а я присланиваюсь къ моей прелестной соседке, отъ которой пахнетъ теперь уже не однимъ, а целой дюжиной ребятъ, если не больше.

Только что мы заснули, какъ снова несчастье,—кричать проводники... Новая беда хуже старой: на насъ валится нашъ потолокъ. Немудрыя сооружения не выдержали тяжести наметеннаго cнега, шесты гнутся, трещать, и насъ грозить задавить, какъ теперь въ ловушке... Мы вскакиваемъ на ноги, упираемся со всей силой спинами въ падающие, наваливающиеся на насъ медленно потолокъ и стоимъ, едва сдерживая его тяжесть... Женщине кричат, чтобы она скорее вылезала вон, она не можетъ с испуга отыскать выход, занесенный снегом, я лезу за ней, и вотъ мы на дворе.

Светло, ветеръ ревет, но снегу уже не так много в воздухе, и видны ближайшие скалы. Передо мной на снегу лежитъ самоедка, бросишись на него, словно убитая, навзничь, и не движется. Позади меня вылезаютъ, все в снегу, самоеды... Сырая одежда превращается въ ледъ, приставший к ней снег еще усиливаетъ ея тяжесть, рукава уже не сгибаются, подол уже как кора; я как сижу, так и застываю в неподвижности...

Я стараюсь двинуться, но не могу; я чувствую, что леденеет одежда, что холодный ветеръ гуляетъ под малицей и щиплетъ тело; я чувствую, что безсиленъ, что я не могу ни укрыться, не могу даже придумать себе спасения; я уже продрог. Самоеды тоже, казалось, поражены неожиданностью и жмутся другъ около друга, не зная, что делать. У меня застыли ноги, руки, стынетъ до боли голова, только тепло около груди, там еще горитъ жизненный огонь; нельзя ли его еще чем раздуть... и мысль о водке приходит, как луч, в голову. Самоеды делаютъ последния усилiя, вырываютъ водку, сакъ, и мы пьемъ съ жадностью, не зная, что будетъ дальше. Выпитый стаканъ опьяняетъ только на пять минуть, словно это вода, а не водка, не спиртъ. Мы выпиваемъ две бутылки разомъ и чувствуемъ, что появляется теплота, оживаетъ духъ, пробуждается энергия. Мы готовы на все, чтобы спасти другъ друга и прибегаемъ к ужасной мере. Мы разрываемъ ножами мерзлую одежду, сбрасываемъ с себя малицы на снег и, в однихъ комнатныхъ костюмахъ, набрасываемся на малицы и начинаемъ их топтать, мять, катать, бросать, бить до тех поръ, пока они не делаются более мягкими, когда можно их надеть снова. В несколько минуть дело сделано, мы завоевали у холода движения,—это уже прогрессъ, это уже надежда.

Теперь мы принимаемся бегать взапуски. Ничего, что нас кидаетъ ветеръ, бросаетъ на снег,—мы согрелись. Нам ни¬чего не остается делать, как бежать въ колонию но с нами женщина. Нужно запрячь санки. Собакъ нетъ, они все в снегy с третьяго дня. На поверхности не видно ни одного признака их присутствия. Мы начинаем разыскивать их ногами, топчемся, пинаем и находим наконецъ их убежище; oни все сбившись в кружок, казалось, спокойно спали в cнегу и были не особенно довольны, что мы их отрыли. Мы потащили их силой к санкам, всунули в лямки, подтащили санки к неподвижно лежавшей женщине которая, я былъ уверенъ, давно была мертвой, втащили ее на сани и, положивши в томъ же положенш, в какомъ она лежала все время—навзничь, привязали и бросились бежать, пустивъ санки внизъ по долине с собаками.

Мы бежимъ, подталкиваемые порывами ветра, вдоль по долине падаемъ, встаемъ, снова бежимъ и, пробежавъ съ версту, укрываемся въ ледяной пещере. Короткий отдыхъ, несколько глотковъ водки, и мы снова бежимъ, запинаемся, падаемъ, встаемъ и несемся, подгоняемые ветром, все впередъ и впередъ.

Въ следующей ледяной пещере мы уже можемъ вздохнуть свободнее, нам тепло. Женщина тоже подает голось, ее растрясло, но она не чувствуетъ давно ни ногъ, ни рукъ. Собаки тоже согрелись.
К вечеру мы в колонии, там рады нашему, хотя и жалкому, появлению, там уже решились, какъ только стихнетъ погода, отправиться нас отыскивать и спасать.
Так печально кончилась эта поездка.

Мы долго досадовали, что неудачно выехали в путь, долго жалели, что нам не удалось достигнуть Карскаго берега; но когда черезъ месяц пришли оттуда раньше ушедшие туда самоеды и принесли весть, что олени перекочевали к северу, что море замерзло, что там выпалъ глубокий снег и невозможно ходить, что они потеряли половину собакъ, умершихъ с голоду, что сами, наконец, выбрались оттуда только какимъ-то чудомъ, то я не разъ поблагодарить судьбу за то, что она насъ не пропустила за горы, где нас ожидало еще худшее.

Теперь мы, попрежнему, дружески собираемся по вечерамъ къ самовару, беззаботно слушаемъ знакомую намъ бурю за окномъ кабинета и записываемъ те чудныя самоедския сказки, легенды, которыя такъ складно поетъ и разсказываетъ намъ старикъ Самдей... Я непременно разскажу когда-нибудь эти чудныя самоедския сказки вамъ, читатель.

Весной, когда стало посветлее и потеплее, мы послали спасать нашу кладь изъ-подъ снега. Она была брошена нами на произволъ судьбы, и ее занесло. Но не многое мы достали. Лукавые песцы проведали о нашихъ запасахъ сухарей и, несмотря на то, что они были соленые, поели не только ихъ, но даже одежду, мои теплые сапоги, корешки книгъ, пустивши по ветру целый томъ путешествий Норденшельда, и я получилъ только пару стелекъ отъ сапогъ, корешокъ книги да несколько кусковъ сукна отъ костюма... Тамъ нашли въ снегу и нору песцовъ, которые, оказалось, совсемъ прекрасно тамъ устроились, благодаря готовымъ припасамъ, и, вероятно, недурно провели за нашъ счеть зиму...

Носилов К.Д., глава из книги "На Новой Земле.(Очерки и наброски)"

читать  он-лайн