АРХИПЕЛАГ № 6 (4)

Матрос Игорь.

В один из ясных майских дней дневальный крикнул Мирона на выход. На улице его ожидал незнакомый матрос. Звали его Игорем, родом он был из города Одинцово Московской области. Служил он адъютантом Начальника политотдела новоземельского полигона контр-адмирала Дьяченко.

Оказалось, что недавно, из очередной сводки происшествий, составленной для командования гарнизона, контр-адмирал узнал об избиении новобранцем старослужащего, закончившееся членовредительством, вернее лицовредительством последнего, о чем к сводке прилагался доклад из госпиталя. По этому поводу он потребовал к себе с подробным докладом Начальника политотдела Спецстроя, капитана первого ранга Мелешко. Все-таки случай был необычный. До этого пострадавшими всегда значились новобранцы, а не наоборот. Вот чем, оказывается, был вызван тот интерес Начальника политотдела Спецстроя к Мирону в клубе.

Конечно драка в армии это ЧП, но Начальник политотдела полигона правильно оценил ситуацию и приказал к Мирону не применять никаких санкций.

Игорь, как его адъютант, был в курсе всего происходящего. Личность Мирона вызвала у него живой интерес. Призвался Игорь в одно время с Мироном, успел тоже поконфликтовать с матросскими дедами, служившими в типографии гарнизонной газеты «За Родину», куда он был прикомандирован. А эта типография была совсем неподалеку от третьей роты, через клуб части и баню. Но ему было проще, дедов в подразделении было всего три матроса и не все из них решались видеть в контр-адмиральском адъютанте салагу. А самое главное, оказывается он до армии тоже занимался карате, но нелегально, где-то в подвале у человека, который тренировался тоже в Центральной школе карате. Кстати, Мирон как-то видел этого товарища на воскресных тренировках школы карате на Цветном бульваре, которые вел сам Алексей Штурмин.

Обоим было приятно знакомство с коллегой. У Игоря было предложение: он решит вопрос о совместных регулярных тренировках в спортзале гарнизонного бассейна через своего начальника, контр-адмирала Дьяченко, но для этого надо всего лишь малость, согласие Мирона. Конечно Мирон с радостью согласился.

Совершенно неожиданным оказался для командования части приказ сверху: по выходным дням отпускать Мирона в увольнение на тренировки в спортзал гарнизона. В части в увольнение категорически никого не отпускали, ни под каким предлогом. А тут каждые выходные. Даже замполит Павлов, зная, от кого исходит распоряжение, с трудом заставлял себя подписывать увольнительные. А пару раз специально отсутствовал в части, чтобы не выдавать его и тогда тренировка срывалась. Игорь не преминул пожаловаться на это контр-адмиралу. Видимо последний так осерчал, что Мирону в части, от греха подальше, немедленно выписали постоянный пропуск на выходные в гарнизон маршрутом до спортзала. И после этого уже ничто не мешало регулярно посещать тренировки.

Спортзал располагался в центре гарнизона, рядом со школой, на втором этаже здания бассейна. Это был настоящий полноценный спортзал. В начале, за не имением кимоно, тренировались в военном обмундировании, но босиком, как положено в карате. Затем выручил Эдик, выделивший из запасов санчасти новые простыни, из которых портной Кузенков быстренько скроил и сшил всем кимоно, в том числе и самому Эдику, который, с неимоверным трудом, тоже добился у замполита Павлова разрешения на посещение тренировок. А вскорее к ним присоединились два офицера из НИЧа: старлей математик и капитан приборист, молодые симпатичные ребята с интеллектом, не испорченным повседневной армейской действительностью. Жизнь стала веселее.

Хотя у новоявленных каратистов, кроме Игоря, с физподготовкой и растяжкой было не ахти как, все с неимоверным энтузиазмом стали постигать азы карате и в скором времени добились в этом деле неплохих результатов. Таких результатов, что через полгода командованием было велено на ноябрьские праздники подготовить показательное выступление по карате.

И вот на праздничном концерте седьмого ноября в Доме офицеров неискушенная публика, состоящая из представителей высшего света гарнизона, впервые увидела доселе невиданное, для того времени, боевое искусство с таким загадочным, но в то же время приводящим многих в восторг, названием карате.

Вначале была групповая демонстрация пяти начальных ката. Затем Игорь выполнил уже более сложную ката, в котором демонстрировалась сложная техника ударов ногами. За ним Мирон выполнил ката с названием «Гром», которая, обычно никого не оставляет равнодушным, так как при ее выполнении демонстрируются очень сложные удары руками, удары ногами в прыжке, эффектные блоки и передвижения с пируэтами. Короче говоря, целый спектакль схватки с воображаемым противником.

Затем была не менее захватывающая инсценировка боя с одним, двумя, тремя и четырьмя противниками, когда друг по другу наносятся практически настоящие удары. Эффектные удары, эффектные падения и у публики создавалось ощущение, что они стали свидетелями настоящей драки. Особенно в восторге от всего происходящего были присутствовавшие в зале дети.
И в конце, уже к восторгу всех присутствующих, Мирон с Игорем в большом количестве разбили различными ударами рук и ног деревянные доски толщиной до пяти сантиметров.
После этого выступления у командования части уже не возникало желания чинить какие-то препятствия для посещения спортзала Мироном и Эдиком.

 

ЛЕТО. ГОД ПЕРВЫЙ.

Разгрузка транспортных судов.

Наконец пришло лето, которое, казалось, никогда не наступит. Снег небольшими пятнами белел только в низинах. Но лед в заливе продолжал стоять.

В начале июня в залив вошел ледокол Мурманск, который, разбивая многометровый лед, проложил дорогу для транспортников до причалов. Около причалов он поелозил из стороны в сторону, взад вперед, выворачивая огромные глыбы льда, которые с грохотом падали назад в воду, поднимая тучу водяных брызг и мелких ледяных осколков. Вслед за ним осторожненько прошли транспорты – дизель-электроход Обь и БМСТ Яуза в сопровождении сторожевого корабля. На Оби доставили стройматериалы и разгружали его стройбатовцы, а на Яузе в основном было продукты и другие товары, а разгружали ее матросы.
То, что привезли свежие продукты, стало заметно по появлению в супах в столовой части свежей капусты, вместо кислой квашеной. По своей сути эти супы все равно оставались, как и раньше, почти прозрачной пустой болтушкой. Но едва заметный навар свежей капусты придавал им такой необыкновенный вкус, что вопреки обыкновению солдаты сметали этот суп полностью, не оставляя ее в котелках ни капельки. Кто не ел месяцами кислую квашеную капусту во всех блюдах подряд, тому не понять вкуса навара свежей капусты в супах.

Когда наступила очередь разгружать вино-водочные изделия, то в каждый грузовик, рядом с матросом водителем, посадили сопровождающего из числа прапорщиков. Глядя на полные грузовики с различным алкогольным питьем, задействованным на разгрузке судов стройбатовцам и матросам приходилось только облизываться. Близок локоток, да не укусишь его.

Одному из стройбатовцев стало настолько невмоготу, что он отправился к матросам на переговоры. Те тоже не менее остро мучались вопросом экспроприации столь вожделенного зелья. Но ситуация была тупиковая, если конечно не сбросить в залив всех сопровождающих прапоров. Из глубокой задумчивости представителей сухопутных и морских сил вывело неожиданно раздавшееся шипение, с которым пар стал вырываться из шланга на стоявшем тут же, рядом с судами, сторожевом корабле. Это один из матросов сторожевика с помощью струи пара наводил марафет на палубе родного корабля. И тут стройбатовца осенила замечательная идея и он с матросом отправился на сторожевик, где быстренько обо всем договорились с обладателем парового шланга о совместных действиях.

Когда подъехал очередной грузовик с сопровождающим на погрузку алкоголя, матрос со сторожевика занял позицию. Когда погрузили последний ящик со спиртным, матрос открыл на полную катушку кран на шланге с паром и стал старательно им манипулировать, якобы наводить лоск на своем корабле, а на самом деле очень умело стал создавать дымовую, то есть паровую завесу вокруг и над грузовиком со спиртным. А в это время стройбатовец быстренько заскочил сзади в кузов грузовика и стал из нижних ящиков набивать за пазуху своего бушлата бутылки с водкой. На все это сквозь клубы пара, с высоты палуб разгружаемых судов, с изумлением взирали солдаты, матросы, офицеры и гражданские из экипажей судов, но никому даже в голову не пришло, как-то пресечь это воровство. Более того, все они дружно выдохнули с облегчением, когда воришка, вскорее превратившийся в этакую беременную бабу в солдатской форме, поставив для сокрытия преступления на выпотрошенный ящик соседний полный ящик с бутылками, неловко сполз через задний борт грузовика и поддерживая руками снизу бушлат, быстренько поднялся по трапу на Обь и исчез в трюмах транспортника.

А в это время ничего не понимающий и ничего не видящий сквозь клубы пара сопровождающий прапор наконец-то дождался, когда выключат пар и дал команду водителю ехать на склад.

После этого сотрудничество между матросами и стройбатовцами приняло постоянный характер. Поздней осенью, когда наступала полярная ночь и грузовые суда забрасывали в гарнизон провизию на всю долгую предстоящую зиму, матросы кооперировались со стройбатовцами и это приносило свои плоды. Дорога с причалов на продовольственный склад проходила рядом с БРУ. По уговору, когда грузовик, в кузове которого находилось спиртное, проезжал мимо БРУ, матрос как бы невзначай переключал ближний свет на дальний, что не вызывало никаких подозрений у сопровождающего прапора и максимально сбавлял ход на разбитой дороге. Стройбатовец, сидевший в это время рядом с дорогой в засаде, забирался сзади в кузов грузовика и утаскивал, сколько мог, бутылки со спиртным. Потом он честно делился трофеем с матросом водителем. Недостача списывалась по акту, так как определить, где пропали эти бутылки было невозможно. То ли в порту погрузки, то ли на переходе, то ли на разгрузке.

Так ковалась дружба и сотрудничество между различными родами войск. Как поется: и хлеба горбушку, и водку бутылку, все по братски пополам.

 

Солдаты, выпивка и тигра.

Тягу русского человека к выпивке ничем нельзя искоренить. В отсутствии доступа к продажному алкоголю, его изощренный ум способен на великие открытия в попытке получить доступ к вожделенному зелью.
Время от времени командование части проводило тотальные проверки всех объектов, на которых несли службу солдаты. Когда находили брагу в самых укромных местах, то тогда процесс его изготовления переносили в огнетушители, расположенные на своих штатных местах. Когда и это обнаруживали, то пытливый солдатский ум приспосабливал для этих целей радиатор отопления, предварительно заглушив подводку к нему, а после очередного разоблачения прятали брагу в горелках во внутренних полостях дверей под носом у начальства. Это было бесконечная игра в кошки мышки тех, кто очень хотел выпить и тех, кому по долгу службы было предписано этого не допущать. И это бесконечная борьба шла с переменным успехом, без всякой перспективы для обеих сторон, о чем говорили десятки литров вылитых на землю браги и в то же время с завидным постоянством появляющиеся под хмельком солдаты в казармах.

Если кому-то из солдат удавалось на ЦМСе незаметно слить из бочки ведро клея БФ, то это становилось большим праздником. В ведро с клеем высыпали пачку пищевой соли и деревянной палкой размешивали клей до тех пор, пока на этой самой палке не образовывался большой ком сопли, которая составляла клеевую основу БФ. Оставшуюся мутную жидкость фильтровали через тряпочку и фильтрат, разведенный водой, употребляли вовнутрь. Пить было противно, все равно разило клеем и невозможно драло горло, но желаемый эффект наблюдался. Правда все это сопровождалось сильнейшим похмельным синдромом на следующее утро.

В один из ноябрьских ночей дежурный по части, при обходе, обнаружил запах ацетона во всех трех казармах, о чем наутро доложил в своем рапорте начальству. На следующий день, на вечерней поверке, во всех трех ротах старшины обнаружили под изрядным хмельком большинство старослужащих, от которых несло запахом все того же ацетона. На попытки узнать об источнике суррогатного зелья, все замеченные в его употреблении стойко хранили молчание, никакие угрозы не могли их заставить признаться. Командованием был введен режим ЧП, никто даже пукнуть не мог, чтобы об этом не узнало начальство. Но по прошествии некоторого времени, когда все успокоилось, снова и снова стали появляться веселенькие солдатики в парах ацетона. И это повторялось до тех пор, пока начальство не обнаружило на свалке автобазы источник этого суррогата, наполовину пустую двухсотлитровую железную бочку.

Оказывается, эту бочку с жидкостью, используемую авиацией как противобледенительное средство для самолетов, обнаружили на аэродроме двое водителей из первой роты, куда их послали за грузом с очередного борта прилетевшего с материка. Они незаметно, ценой неимоверных усилий, сумели вдвоем загрузить бочку на УРАЛ, привезти на автобазу и спрятать ее на свалке, среди заброшенных автомобилей. Так как жидкости было двести литров, то они щедро поделились ею со всеми сослуживцами в части, кто пожелал ее вкусить. Самое удивительное, что никто, из огромного числа дегустаторов, не раскололся перед начальством, как бы те не старались, пока они сами не обнаружили эту самую бочку. Но еще большее удивление вызывало то, что ни у кого из употребивших эту жидкость не было явных признаков отравления этим суррогатом, хотя смесь была очень гремучей.

Но больше всего везло тем солдатам, которые по роду службы имели контакты с вольнонаемными, чаще всего с молодыми женщинами, которые почему-то проникались особыми симпатиями к солдатам. Через них, время от времени, удавалось купить вино или бутылки с питьевым спиртом, изредка водку. Последняя пользовалась таким успехом, что сметалась сразу же после доставки в гарнизон с прилавков магазинов населением и продажа ее, даже офицерскому составу, была ограничена.

***

С водкой в гарнизоне была связана одна забава среди молодых офицеров. Суровый климат, однообразная служба, холостяцкая жизнь в общежитии, почти полное отсутствие свободных представительниц прекрасной половины человечества, так как практически все женщины в гарнизоне, способные вызывать сексуальный интерес у сильной половины человечества, были чьими-то женами и бдительно оберегались от посягательств молодых самцов их законными мужьями. Такая жизнь навевала на них беспробудную скуку. А от скуки русский человек начинает пить. Пить крепко. А так как молодой ум начинает искать смысл жизни во всем, в том числе и в питье, то им была придумана игра в тигра.

Несколько молодых офицеров с оказией покупали ящик водки и собирались у кого нибудь в комнате за столом в офицерской гостинице. Каждый клал на стол десять рублей, благо здесь зарплата даже молодого лейтенанта, с учетом северных коэффициентов, была приличная, наливали по двести грамм водки в граненые стаканы, выпивали и под команду кого нибудь из участников забавы:
- Тигра! – залезали под стол. А затем вылезали из под него обратно и снова усаживались за столом. Немножко пообщавшись, повторяли снова всю процедуру с деньгами, водкой и тигрой.

И так до тех пор, пока из под стола выползал только один, а остальные, спрятавшись под столом от очередного тигра, уже были не способны вылезть по причине чрезмерно большой дозы принятой водки. Этот последний и считался победителем, ему доставались все деньги на столе.

 

Буковина, БПК, БДК. Командировка в п. Северный.

К середине августа ранее пустынный залив гарнизона Белушья Губа стал местом паломничества почти всех кораблей Северного флота, да и не только.

Вначале пришел белый красавец, пассажирский круизный лайнер Буковина. В гарнизоне местные обитатели констатировали: наука приехала. Наука – это все те, кто был откомандирован на полигон для выполнения ядерных испытаний от разработчиков оружия.

Большинству из них строго настрого запрещалось сходить с корабля, даже на пристань, не говоря уже о визите в гарнизон. Для пущей строгости, у трапа Буковины неотлучно дежурил матрос из караульной роты с карабином.

Буковина обычно стояла недели две, пока не отправлялась дальше, к поселку Северный, непосредственно к месту испытаний. Наука шалела от безделья и замкнутого пространства. Большинство из них все эти дни беспробудно пьянствовало на борту. А с берега на них с завистью взирали солдаты и матросы. Им казалось, что там, на борту этого белого корабля, бурлит красивая и беззаботная жизнь под аккомпанемент модных шлягеров, обслуживаемая симпатичными официантками в кокошниках, которые действительно время от времени мелькали с подносами в иллюминаторах корабля.

А на самом деле официантки, в большинстве случаев, обслуживали только избранных, а основная масса устраивала междусобойчики у кого-нибудь в каюте, употребляя заранее припасенные на материке поллитровки под самый нехитрый закусон, разложенный на газете. Все-таки научные сотрудники в СССР были далеко не самые обеспеченные люди. А красивую музыку, с утра до вечера, заводил по своей инициативе радист-энтузиаст по внутрикорабельной трансляции.

Но пила наука крепко. С берега часто наблюдали еле ползающие по кораблю экземпляры. Однажды такое чудо, в невменяемом состоянии, свалилось с корабля на пристань, чуть не угодив в ледяную воду залива между кораблем и пристанью. Но увидев бегущего к нему караульного матроса с карабином наперевес, он мгновенно протрезвел и с ловкостью обезьяны заскочил обратно через высокий борт на корабль.
Затем прибыл Большой десантный корабль (БДК) в сопровождении Большого противолодочного корабля (БПК). БДК с ходу уткнулся носом в берег, открыл передние аппарель и с него на берег съехали УРАЛы с высокими кунгами, которые отправились на спецобъект ДАФ. В гарнизоне многозначительно перешептывались:
- Изделия привезли. Повезли на окончательную сборку.

Через несколько дней УРАЛы возвратились и загрузились обратно в БДК. И теперь БДК, в сопровождении БПК, Буковина и разная другая военно-морская мелочь вышли из залива и взяли курс на поселок Северный.

А пока в заливе находились Буковина, а тем более БДК с изделиями, у местного плавсостава наступали горячие деньки. Их бесконечное число раз поднимали по тревоге и они на Средних (СДК) и Малых десантных кораблях (МДК), на различных вспомогательных судах вместе с пришлыми гидрографическими, то бишь разведывательными судами, тральщиками, сторожевиками, вплоть до БДК и БПК, выстроившись в одну линию, утюжили водную гладь залива. В гарнизоне говорили:
- Наверное, американская подлодка где рядом шляется. Чуют, что изделия привезли. Интересуются.

 ***

К середине августа стало ясно, что недолгое северное лето близится к концу. Солнце уже стало задевать по ночам линию горизонта, температура воздуха стала понижаться. Бывалые автомобилисты приуныли. А причина их грусти оказалась очень простая, их ждала неминуемая командировка в поселок Северный, на забивку. И вот в конце августа пришел назад БДК, в который загрузили новенькие УРАЛы и ЗиЛы вместе с их водителями и другим людом и отправился назад на полигон.

Прибывших распределили по свободным местам в казармах, вперемежку с местными аборигенными разновидностями одичавших военных строителей. И начался аврал.

Непосредственно штольни и штреки под горой пробивали горняки из Украины – хохлы, как их было принято здесь называть. Затем прибывали наука на Буковине, изделия на БДК, военные специалисты, сотрудники НИЧа, и еще куча всякого разного народа, обеспечивавших безопасность и контроль испытаний, а также ответственные за проведение ядерных испытаний. В проливе и перед поселком стояла куча военных кораблей и невоенных судов, а вертолеты сновали непрерывно. Круглые сутки, и в дождь, и в снег, туда сюда, как муравьи, сновал самый разношерстный народ, метались по горной тундре автомобили и вездеходы самых разных калибров. Вообще создавалось впечатление, что именно сюда переместился, на это время, современный Вавилон. Контролировать личный состав командирам было весьма проблематично, дисциплина и распорядок дня приносились в жертву достижению только одной единственной цели – успешно и вовремя провести испытания. Поэтому в подразделениях был полный бардак, который, в порядке вещей, перманентно становился здесь нормой и в повседневной солдатской жизни между испытаниями.

Вначале, в конец штольни в горе, доставляли изделие, по-простому ядерный заряд. Затем, в боковые штреки штольни, устанавливали другие заряды, но чаще всего их было всего два, потом устанавливали контрольные и измерительные приборы, к которым протягивали десятки километров проводов и кабелей. После этого начиналась забивка штольни. Через определенное расстояние возводили бетонные гермостенки, пространство между которыми заполняли мешками с песком.

Забивка не прерывалась ни на минуту Заезженное донельзя местное БРУ работало круглосуточно. Если что-то ломалось, то все необходимое оборудование или специалисты мгновенно доставлялись вертолетом из гарнизона. Солдаты валились с ног от усталости и недосыпа. Доходило до того, что по воспоминаниям очевидцев однажды ночью у трех водителей, везших бетон в штольню, возникли галлюцинации. Один из них остановился ночью посреди дороги, так как вдруг обнаружил танцующую на капоте своего автомобиля девушку. Следовавшим за ним, двум другим водителям, тоже пришлось остановиться и после объяснений первого водителя о причине своей остановки, эти двое тоже увидели танцующую девушку. Все трое, забыв обо всем, устроились поудобнее, чтобы полюбоваться ею. Командирам срочно пришлось снимать ребят с автомобилей и отправить эту троицу отсыпаться.

До штольни ездили по тому, что трудно было назвать дорогой. Это была разбитая грунтовка, с торчащими повсюду глыбами камней. Новеньких грузовиков и самосвалов едва хватало только на одну забивку. Все торчащие на днище автомобиля элементы, особенно головки болтов и гайки, зализывало об валуны так, что ни за один из них нельзя было ухватиться ключами. Двигатели и трансмиссии надрывались до предынфарктного состояния. После забивки большинство этих автомобилей шло на списание. 

 

ОСЕНЬ. ГОД ПЕРВЫЙ.

Ядерные испытания на полигоне.

Когда забивка благополучно завершилась, синоптики, с учетом розы ветров, дали добро на проведение испытаний. Это на тот случай, если произойдет выброс продуктов взрыва через разломы породы, чтобы его отнесло ветром на север, подальше от цивилизации. По команде из Москвы произвели подрыв ядерных зарядов. Но перед этим науку посадили на Буковину, солдат, матросов и прочий военный люд на БДК и другие суда и вывезли по проливу Маточкин шар на безопасное расстояние, никого в поселке не осталось. В тот год, по данным американских источников, в конце сентября произвели два взрыва мощностью от 20 до 150 килотонн каждый. Как показала радиационная разведка с борта вертолета, зависшей над местом взрывов, все закончилось без видимых выбросов, только гора несколько просела после этого.

А раньше бывало, что через разломы в горной породе или устье штольни начинал валить черный ядовитый радиоактивный дым. Воздух вокруг разломов, пронзаемый заряженными элементарными частицами, образующимися в результате радиоактивного распада, начинал светиться голубым светом. В науке это называется эффектом Черенкова. Счетчики Гейгера начинали безумствовать, не трещать, а просто гудеть. Тогда окрестности горы закрывали для свободного доступа.

Раньше ядерные испытания проводили на южной оконечности архипелага, на полигоне Сухой Нос. Это были подводные, наземные и атмосферные испытания. Но и в те времена происходили нештатные ситуации, когда радиацией накрывало то, что не должно было накрывать. И тогда некоторые солдаты проявляли чудеса героизма, граничащий с безумием. Шли в самое радиоактивное пекло для выполнения задания. Такими были солдаты срочной службы Столетов и Попов, впоследствии первый стал Героем Советского Союза, а второй был награжден орденом Ленина. Правда, что сталось с ними потом, история об этом умалчивает.

Но в этот раз ничего закрывать не пришлось, разведка дала добро, всех высадили обратно на берег. Наука побежала снимать показания с приборов, местные военные аборигены разошлись по своим казармам отсыпаться, а прикомандированные водители с радостью вернулись на БДК в гарнизон, который по сравнению с поселком Северным показался им просто курортом. На доставленные назад те самые новенькие УРАЛы и ЗИЛы без слез нельзя было смотреть. Основную их часть сразу же отправили на свалку.

 

Дембель Рики и Сашки.

Не успели привыкнуть к лету, как пришла осень. Зарядили дожди, мгновенно стало промозгло, холодно и тоскливо. Служба шла своим чередом, будущие дембеля с нетерпением ожидали приказа об их увольнении.

И вот принесли долгожданную газету с текстом этого самого приказа. Деды, теперь уже дембеля, мигом поставили табуретку на стол в курилке, вручили одному из ушанов эту газету. Тот, взобравшись на табуретку, громко огласил текст приказа сгрудившимся вокруг него дембелям. На следующий день, во время завтрака, дембеля отдали ушанам свои законные порции масла. Это была издавна сложившаяся традиция, совершать такое жертвоприношение, если точнее маслоприношение, в день опубликования приказа. А еще каждый дембель был озабочен поиском газеты с приказом, чтобы вырезать его оттуда и вклеить на первую страницу своего дембельского альбома.

Для полноты картины не хватало только прибытия нового пополнения. А оно не заставило себя долго ждать. Через полмесяца гонцы из части, группы сержантов во главе с офицерами, или как еще их называли покупатели, отправились на материк за новым пополнением и вскорее доставили новых ушанов в часть. Глядя на них, несуразных, озябших и вусмерть перепуганных, опять каждый старослужащий считал обязательным непременно крикнуть:
- Ушаны, вешайтесь!

Все повторялось, ничего не могло измениться, жизнь продолжалась. Все с нетерпением стали считать дни, когда прибывшие примут присягу и распределятся по ротам. Это была новая веха в жизни у всех, каждый призыв поднимался вверх на одну ступень по негласной армейской иерархической лестнице: ушан становился молодым, молодой стариком, а старик дедом.

Первые ждали этот день с особым нетерпением, наконец-то им удастся распрощаться с ненавистной половой тряпкой, которая на целых полгода стала спутницей их жизни. Да и вообще, хотелось почувствовать себя уже человеком, ну хотя бы с совсем малюсенькими правами, но человеком.

А в это время дембеля, небольшими группами, стали убывать из части. Их, таких нарядных и обалдевших, еще не совсем поверивших в свое счастье, после прощания с сослуживцами заводили в штаб части, где они подписывали обязательства о неразглашении, сверяли их вещи с заранее составленным списком. Затем, уже никого к ним не подпуская, сажали на тот самый УРАЛ, на котором их когда-то в первый раз привезли в часть и увозили под завистливые и тоскливые, особенно ушанов, взгляды остающихся. И каждый из дембелей обязательно считал нужным крикнуть остающимся:
- Мужики! Не горюйте! Когда нибудь и у Вас будет дембель! Это я Вам говорю!

Рики и белобрысый Саша, который на спор забирался на башенный кран, тоже готовились к дембелю. Обычно дембеля, перед самым увольнением, становятся пушистыми и белыми, милейшими людьми, они уже мыслями там, в другой жизни. Но этот Саша, в силу своего говнистого характера, решил устроить беспредел и стал лично гонять ушанов, всячески над ними издеваться. Даже другие дембеля, в том числе и Геша, косо смотрели на его выкрутасы. Стал он время от времени задирать и Мирона, видимо все же, вопреки печальному опыту других, он не мог смириться с фактом присутствия в роте непокорного ушана. Мирону пришлось предупредить Сашу:

- Послушай, тебе сейчас надо просто радоваться предстоящему дембелю и жить этим, а не доставать нас всех. У тебя и так много врагов среди нынешних дедов, которых ты гнобил полтора года назад. Ты для них до сих пор, как красная тряпка для быка. Они и сейчас с радостью оприходуют тебя, при первой же возможности. Но вместо них это могу сделать я. Но я не буду тебя шибко бить. Я просто поставлю тебе аккуратненький фингальчик под глазом перед самым твоим увольнением, можешь даже заказать под каким. Для меня это не проблема, ты ведь знаешь. Так что подумай.

Видимо Саша очень хорошо подумал. Перспектива заявиться в родную хату из армии пред родительские очи, перед своей девушкой и друзьями с фонарем под глазом не очень то его обрадовала. Он до самого отъезда из части был тише воды и ниже травы.

***

Не прошло и двух недель, как в роту привели новых ушанов. И снова деды, старики и молодые словами, кулаками и пинками доходчиво и быстро объяснили бывшим ушанам, а теперь молодым, что с этого момента их предназначение быть цепными псами и гонять новых ушанов на мытье полов, заправку постелей и т.д., и т.п. А если кто-то, в силу своих интелегентских наклонностей или пацифистских убеждений, пытался увильнуть от этих новых обязанностей, то его заставляли драить полы вместе с ушанами. Одного раза такой профилактики хватало за глаза, чтобы самый миролюбивый новоявленный молодой начинал с остервенением пинать и гонять ушанов. А часть как жила, так и продолжала жить своей повседневной обыденной жизнью, все шло своим чередом.

 

Аристархов. Драка со стариком.

В один из осенних дней часть взбудоражило известие о том, что какой то ушан из второй роты побил старика. Все подумали, что-то многовато на просторах нашей Родины развелось каратистов, теперь ушаны только и будут делать, что гонять и бить старослужащих. А как же армейские традиции, уважение к дедам и, в конце концов, кто же теперь будет нести службу, если старослужащих ни во что не ставят? Начались разборки на уровне командования части.

Оказалось, что в осенний призыв попал некий Аристархов Слава, из Свердловска. Он к своим молодым годам уже имел уголовный опыт, отбыл срок. То есть, в отличие от основной массы солдат части, он был вполне сформировавшимся взрослым человеком с определенным жизненным опытом. Попав во вторую роту, он сразу же сказал дедам, что он после зоны, но знает свое место в армейской иерархии, будет делать все, что положено ушану. Только просил не бить и не унижать его. Из уважения к его прошлому и учитывая, что к тому же он был женат, деды порешили на том и остановиться.

Но во время этого разговора отсутствовал один из стариков из хозвзвода, кладовщик, который в роте появлялся только на вечернюю поверку и поспать, поэтому был не в курсе дела по поводу Аристархова. Рыженький, несколько возомнивший о себе ефрейтор, так как кладовщик в части был уважаемым человеком, он на свою беду случайно увидел в столовой невысокого полноватого ушана, а это оказался Аристархов и решил припахать его:
- Эй, солдат, а ну ка быстренько в кладовку и подмети там полы – и для придания ускорения дал ему пинка.

Ответ последовал незамедлительно, в виде увесистого хука в левый глаз рыжего кладовщика, отчего тот немедленно закатился под стол и вылез откуда лишь после того, как на шум прибежал дежуривший по столовой прапорщик. А вылез кладовщик из под стола уже с солидным фингалом под глазом.

На этот раз командование части приняло соломоново решение. За неуставные отношения наказало обоих. Одного за то, что дал новобранцу пинка, а второму за то, что поднял руку на старшего по званию. Их отправили совмещать время с пространством. Но после этого Аристархова зауважали, уже никому в голову не приходила мысль придавать ему ускорение каким то способом.

Впоследствии Аристархов пошел в гору, дослужился до младшего сержанта, но кончил плохо, видимо дало о себе знать его уголовное прошлое.

 

Персик, предводитель бритоголовых.

Служба у Димы Персика в первой роте шла не шатко не валко. От основной массы своих сослуживцем от отличался начитанностью и приличными манерами. До призыва в армию он дружил с ребятами из группы «Машина времени» и другими знаменитостями, вообще был еще той столичной штучкой. Отец у него были потомком героя революции. В спортивных кругах родители Персика были довольно известными людьми, так как состояли в руководстве спортивного комплекса Лужники в Москве, а жили они в номенклатурном доме в начале Кутузовского проспекта.

Но в то же время Персик был великим пофигистом, невоздержанным на язык, что в сочетании с его начитанностью в армейской жизни не всегда шло ему на пользу. Благодаря своему острому языку и дерзости по отношению к командирам, он первым среди ушанов побывал на губе, где впоследствии стал одним из его постоянных клиентов.

Большое недовольство у командования части вызвало то, что он стал родоначальником движения бритоголовых. А дело заключалось в том, что у ушанов, через тройку месяцев после начала службы отросли волосы. К прическе, конкретно к длине волос, как и к подворотничкам и начищенности сапог, у старшин рот было особое отношение. Если подворотнички без труда перешивались, а сапоги начищались самостоятельно, то постричь самого себя было весьма проблематично и упросить кого либо это сделать было сложно, никто из своих не решался взять на себя такую ответственность, не было таких умельцев. Старослужащие же были не в счет, кто из них захочет постричь ушана.

После нескольких выговоров и нарядов вне очереди от старшины роты за прическу, Дима плюнул на все и сам постриг себя наголо, причем решил шикануть и дополнительно побрил бритвой голову до блеска. Глядя на него, большинство ушанов первой роты сделали то же самое. Пример оказался заразителен. Страдающие от тех же гонений от своих старшин рот по поводу причесок ушаны двух других рот проделали то же самое.

В воскресенье в клубе, к своему изумлению, замполит Павлов обнаружил почти треть части обритых наголо, под Котовского. Это непонятное для него явление он воспринял как некий знак несанкционированного протеста вверенного ему подразделения, как вызов ему лично и учинил скрупулезную разборку. Досталось всем, и старшинам рот, требующим, но не обеспечившим пострижку, и Персику, как зачинщику движения бритоголовых ушанов, и всем бритым ушанам. В результате Персика отправили на губу, как возмутителя спокойствия, всех лысых ушанов на целую неделю вечерами выводили на прогулку строем и с песней на плац на перевоспитание, чтобы никому впредь неповадно было.

***

В октябре, когда стукнули морозы, приехали хохлы долбить шурфы для свай. Все более или менее капитальные строения на вечной мерзлоте строят на бетонных сваях, которые вмораживают в эту мерзлоту. Если ставить обычный фундамент, то под воздействием тепла от здания мерзлый грунт начинает таять и расползаться, а само здание перекашиваться и разрушаться.
Для того, чтобы построить одно здание, надо было установить десятки, если не сотни свай. А для этого вольнонаемные хохлы долгими полярными ночами долбили вечную мерзлоту, сантиметр за сантиметром, специальным снарядом-ковшом. Затем в этот шурф ставили бетонную сваю и закрепляли его там. Летом этого нельзя было делать, потому что верхний слой мерзлоты, при плюсовой температуре, превращался в болото и любую выемку, в том числе и шурфы, быстро заливало грязной жижей.

Обычно у хохлов был свой вольнонаемный водитель и им выделялся УРАЛ, но в этот год почему-то этого не случилось. Поэтому командованием Спецстроя было решено прикрепить к ним водителя из части. Решили, от греха и от Персика подальше, откомандировать именно его к хохлам, чтобы поменьше мозолил глаза всем своей бритой головой. А для верности еще перевести его в третью роту, казарма которого стояла на самом отшибе, вне расположения части. Так Персик опять появился на горизонте у Мирона, чему они оба были несказанно рады, чего нельзя было сказать о командовании третьей роты.

***

Особенно близко к сердцу перевод Персика принял замполит третьей роты лейтенант Василий Годулянт.

Невысокий, тщедушный, с далеко шагающим впереди него тонким крючковатым носом, Годулянт, родом из Москвы и был еще тем фруктом. В нем одновременно присутствовали и наполеоновские амбиции, и непреклонная сталинская убежденность в своей правоте. Он, как Сталин, заложив правую ладонь под отворот френча, то есть кителя, любил покрасоваться перед строем и так же, как вождь народов, многозначительно и с расстановкой выдавал, как истину в последней инстанции, вполне обычные армейские установки. Как говорится, от великого до смешного один шаг.

Хотя ростом Годулянт не вышел, зато говнюком был изрядным, много попил он кровушки солдатской.

Так вот, этот самый Годулянт решил посвятить себя делу перевоспитания этого самого пресловутого Персика. Решил делать это весьма основательно. Для начала он стал доверительно говорить с ним за жизнь по душам, пытаясь вызвать того на откровенный разговор, чтобы понять мотивы такого поведения Димы. Так, наверное, учили его в военном училище, когда пекли из него замполита.

Диме это не шибко понравилось. С чего это какой-то замполит, к которому он не испытывал никаких симпатий, удумал поковыряться у него в душе? Поэтому Персик решил не терять бдительность и держать того на дистанции.

Но когда в октябре Годулянта отрядили в Москву за очередным призывом, Персик подошел к нему с грустным видом и печальным голосом спросил замполита:
- Товарищ лейтенант, могу я обратиться к Вам с просьбой?
- Смотря с какой. Но если это в моих силах, то я постараюсь его выполнить – обрадовался Годулянт возможности хоть как-то найти контакт с Персиком.
- Я слышал, Вы едете в Москву. Понимаете, не знаю почему, но уже больше месяца я не получаю от моей девушки писем. Я так беспокоюсь, может кто-то другой у нее появился или серьезно заболела? Она живет рядом со станцией метро Студенческая. Не можете ли Вы к ней заехать на пару минут, узнать, в чем дело и передать от меня букет цветов, я Вам денежек дам.
- Конечно Дима, я постараюсь обязательно увидеть твою девушку и узнать, что с ней случилось. А деньги спрячь, цветы за мой счет.
- Большое спасибо, товарищ лейтенант.

Через неделю Годулянт вернулся в часть с новым пополнением. На Персика он старался не смотреть. Но на вечерней поверке он все-таки не выдержал и прохаживаясь перед строем выдал:
- Персик, ты отныне у меня на особом счету, у меня на тебя вырос большой, нет огромный зуб. Больше ко мне с просьбами никогда не обращайся. Все понял?
- Понял, товарищ лейтенант – Персик еле сдерживал смех – Но Вы знаете, а ведь говорят, что чем больше зуб, тем легче его выбивать.

От такой наглости Годулянт потерял дар речи. Позабыв распустить роту на отбой, он стремительно прошел к себе в кабинет, громко хлопнув за собой дверью. И долго в тот вечер замполит оттуда не показывался.

На неудоменные вопросы друзей Персик загадочно молчал, а Мирону позднее, по секрету, рассказал, что решил разыграть Годулянта и дал адрес одной своей знакомой разбитной женщины, которая когда-то в его юные годы мимолетно преподала ему несколько уроков секса. Как оказалось, она давно уже была замужем, но очень обрадовалась, что ее не забыли поклонники, раз милый Дима, которого помнила довольно смутно, будучи в армии прислал ей через офицера цветы. Сам Годулянт, приехавший с букетом по указанному Персиком адресу, сразу понял, что его разыграли, как только он увидел эту шикарную мадам и ее мужа Стасика. А девушка Персика, как строчила ему письма чуть ли не через день с самого первого дня его службы, так и строчила еще целых полгода, что для большинства солдатских девушек уже было подвигом.

 

Пошел ты на х… .

История с цветами имела своеобразное продолжение. Уязвленное самолюбие маленького наполеона не давало ему покоя. Годулянт стал вымещать зло на личном составе третьей роты, на всех подряд. Стал придираться по мелочам, замучил всех построениями и поверками.

Он так стал доставать, что однажды каптерщик Сидоренко, который уже готовился к дембелю, не выдержал и послал его на х… . Годулянт взвился как ужаленный и потащил того в штаб. Здесь он написал рапорт о случившемся, стал требовать строжайшим образом наказать солдата, который так оскорбил офицера Советской Армии. А Сидоренко, глядя на начальство честными глазами, стал всячески все отрицать, благо свидетелей не было. Да и начальству не очень хотелось разбираться в этой солдатско-офицерской склоке и выносить сор из избы, чтобы потом не склонял кто ни попадя из вышестоящего начальства и не портил показателей. Поэтому оно предложили Годулянту самому разбираться с дерзким солдатом в рамках роты.

Уязвленный таким отношением командования части к его офицерскому достоинству, он помчался в политотдел Спецстроя, за поддержкой. Но и начальник политотдела отнесся к ситуации не в пользу Годулянта, мол сам должен разбираться, а не бегать по начальству с жалобами. Годулянт продолжал настойчиво требовать защитить честь и достоинство офицера Советской Армии и проведения всех необходимых процедур для наказания солдата Сидоренко, а заодно написал заявление в прокуратуру.

В роту зачастили представители политотдела Спецстроя, которые стали прессовать Сидоренко и Годулянта по полной программе. Но первый упрямился до последнего, не хотел признаваться в своем проступке, а второй настаивал на наказании Сидоренко. Это продолжалось до тех пор, пока стороны конфликта не сошлись на следующем: Сидоренко признается, что послал на х… замполита роты лейтенанта Годулянта, попросит у него прощения перед всей ротой и тогда Годулянт не будет иметь к нему претензий.

И вот Сидоренко, которому очень не хотелось отправляться в дисбат вместо такого близкого увольнения на гражданку, в присутствии представителя политотдела, перед строем личного состава третьей роты заставил из себя выдавить:
- Товарищ лейтенант, прошу извинить меня за то оскорбление, которое я Вам нанес своими словами. Очень сожалею об этом и даю слово, что больше этого никогда не повториться.
- Так ты признаешься, что позволил себе послать меня всем известным матерным словом из трех букв?
- Да, признаю.
- Хорошо, лично я принимаю твои извинения – а дальше, к изумлению всех присутствующих, в том числе и гонца из политотдела, продолжил - Но я не знаю, что в отношении этого решит военная прокуратура, я ведь им не указ.

Годулянт рассчитал все правильно. Он перед всеми добился признания от Сидоренко, который впоследствии сильно пожалел об этом, в нанесении ему оскорбления. В то же время Годулянт сдержал свое слово и, как договаривались, простил тому его проступок. Но последней фразой он ничего не изменил в участи самого Сидоренко, которому по прежнему продолжал светить дисбат. Ведь теперь Годулянт действительно представил прокуратуре доказательство вины Сидоренко, которая в этой ситуации уже не могла бездействовать, если только сам Годулянт не напишет заявление об отсутствии у него претензии к Сидоренко.

Больше всех негодовал начальник политотдела Спецстроя. Он пригрозил Годулянту, если тот не спустит все на тормозах, задержкой с представлением его к очередному офицерскому званию. В ответ Годулянт заявил, что он оставляет за собой право обратиться к защитнику всех несправедливо гонимых офицеров, к председателю КГБ СССР Андропову Юрию Владимировичу. Короче говоря, нашла коса на камень.

В конце концов, Годулянт вынужден был написать отказное заявление в прокуратуру, а начальник политотдела Спецстроя лично, для поддержания авторитета замполита, вручил Годулянту погоны старшего лейтенанта перед строем личного состава третьей роты. А не верящий в свое счастье Сидоренко забрался в кузов УРАЛа, который умчал его от всего этого кошмара вместе с другими дембелями на аэродром.

 

Выдача спецпошивов. Шуба Годулянта.

В середине сентября температура упала ниже нуля градуса. Уже давно всем заменили пилотки, которые удалось поносить всего лишь три недели, на привычные шапки. А в начале октября старшины получили на складе для ушанов новенькие спецпошивы. На каждом из них, с задней стороны воротника, раствором хлорки вывели фамилию каждого ушана, чтобы деды не позарились на обнову. Старшины бдили за этим строго, время от времени строили всю роту в спецпошивах, заставляли поднимать воротники и идентифицировали их владельцев. Иногда кое кто из дедов попадался на подмене, но плут всегда выходил из ситуации сухим, говоря с невинным видом, что мол случайно в сушилке надел не свой спецпошив. Заканчивалось это тем, что новый спецпошив возвращался к его законному владельцу.

Но все равно некоторым ушанам достались не новые спецпошивы. А происходило это по воле самих старшин. Они находили где-то на стороне более или менее сносные на вид ношенные спецпошивы, выписывали на их воротниках фамилии наиболее безобидных и забитых ушанов, а новые спецпошивы становились собственностью уже неизвестно кого, но только не солдат.

Грешил этим и старшина третьей роты прапорщик Войтович, но и не только этим. Он любил на вечерней поверке, чаще всего в подшофе, по отечески грозно наставлять личный состав на образцовую службу. При этом нередко, проходя вдоль строя, подкреплял свои наставления, опять таки по отечески, весьма болезненными тычками своей неслабой прапорщицкой рукой по причинным местам стоящих по стойке смирно солдат. Последние с болезненной миной, маскируя ее вымученной улыбкой, хватались за свои сокровища, что очень веселило старшину. Вот такие были вечерние забавы.

Время от времени Войтович, будучи в хорошем расположении духа после принятия на грудь изрядной дозы, любил хвастать перед дедами своими молодецкими подвигами периода молодости, подкрепляя слова демонстрацией многочисленных шрамов на своем торсе, якобы нанесенные его недругами ножами в драках.

Был у него и другой бзик. В отличие от старшин других рот, он всегда держал запертым бытовку, где солдаты должны были подшивать подворотнички, стричься и гладить свое обмундирование после стирки. Никто понятия не имел, для чего он это делает, все терялись в догадках. Просто запирал и все.

Одним из бедолаг, кому Войтович выдал старый спецпошив, был солдатик Вьюгин, призванный из Москвы. Вьюгин был немного неадекватен, просто диву даешься, как он мог пройти перед призывом медкомиссию, тем более в Москве. Таким теперь ставят диагноз - аутизм. Когда ударили настоящие морозы, то бедный Вьюгин стал нещадно мерзнуть в стареньком спецпошиве.

Однажды, когда в очередную метель часть строем двигалась на службу по бетонке, вконец окоченевший Вьюгин, незаметно для всех, выпал из строя и забежал погреться в первое из попавшихся на его пути здание, как потом оказалось, в штаб командования Спецстроя. Некоторое время, пока он тулился у чугунной батареи отопления, никто его не замечал, пока проходивший мимо начальник Спецстроя не обратил внимания на этого несуразного солдатика. Он решил выяснить, кто он такой и что он здесь делает. Вьюгин, с детской непосредственностью, рассказал ему, что в старом спецпошиве ему холодно на морозе, а потому он зашел погреться. Вот сейчас немного согреется и пойдет туда, куда ему положено.

Начальник Спецстроя, который был весьма далек от нужд и чаяний солдат, так как он был скорее начальником большого производства, чем армейским командиром, был поражен рассказом Вьюгина и приказал разобраться с обеспечением солдат соответствующей зимней экипировкой.

Почуяв неладное, старшина Войтович, вместо старых спецпошивов, быстро выдал Вьюгину и другим страдальцам новые. Откуда ни возьмись, из недр старшинской каптерки появились новые теплые шерстяные портянки и замечательные меховые рукавицы, вместо тонких пехотных трехпалых варежек. Проверка выявила только мелкие нарушения. На этот раз пронесло.

***

А замполиту Годулянту на складе нашлась новая черная блестящая шуба. По словам завсклада, эта шуба валялась там неизвестно сколько времени, так как была на очень миниатюрную фигуру и претендентов на нее до сих пор не было. А Годулянту она оказалась впору, сидела как влитая. Ему самому шуба очень нравилась. Во первых, редкий размер и если специально задаться целью, то навряд ли можно другую такую найти. Во вторых, она действительно замечательно на нем смотрелась. Годулянт очень любил в ней красоваться перед строем и редко менял ее на шинель, а тем более на банальный спецпошив. Это было заметно всем.

Тем временем, теперь уже старший лейтенант, Годулянт продолжал доставать всю роту. Последние события с Сидоренко только усилили его самооценку и наполеоновские замашки. Особую нелюбовь у него вызывал портной-закройщик Кузенков, который унаследовал от дембеля Сидоренко должность каптерщика. Видимо одно слово каптерщик вызывало у него изжогу. Цеплялся он к Кузенкову по любому поводу.
Как-то раз вечером Годулянт имел неосторожность оставить свою замечательную шубу в канцелярии роты и ненадолго отлучиться в штаб. Вернувшись назад, он провел вечернюю поверку, затем, зайдя в канцелярию, облачился в свою шубу и отправился к себе в домой. Как только он вышел на улицу, ветер подхватил полы шубы и как-то неестественно разметал их. Приглядевшись, Годулянт к своему изумлению обнаружил, что левая пола его шубы имеет дополнительный разрез, от самого низа и почти до пояса.

Быстренько вернувшись назад в казарму, он поднял уже засыпавшую роту из постелей, построил ничего не понимающих солдат в одних кальсонах и стал выяснять, кто заходил в его отсутствие в канцелярию и порезал ему шубу. Не без оснований, больше всех он подозревал в этом каптерщика Кузенкова. Но учитывая горький опыт своего предшественника Сидоренко, Кузенков ни в тот вечер, ни в последующие дни, как его не уговаривало начальство признаться во вредительстве, не раскололся. Так этим все и закончилось. Пришлось Годулянту облачиться в свою шинель, а в морозные дни в заурядный спецпошив, так как другой шубы такого же размера в гарнизонных складах больше не оказалось.

 

Письмо прокурору.

После истории со старыми спецпошивами, старшина Войтович совсем озверел. Он стал придираться к любой мелочи и раздавать направо и налево наряды вне очереди. В трезвом и нетрезвом состоянии старшина стал устраивать бесконечные построения и проверки и, якобы в шутку, непременно применял рукоприкладство по промежностям солдат, а иногда и под дых, отчего некоторые бедолаги с выпученными глазами просто стекали по стене. Рота стонала.

Теперь трудно сказать, кому из солдат первому пришла в голову мысль написать письмо в областную прокуратуру, так как местная все опять спустила бы на тормозах. Инициативная группа, примерно человек пять во главе с Персиком и Мироном, в свободное время стала собираться в Красном уголке роты и составлять письмо с подробным описанием неправедных деяний Войтовича. Когда письмо было готово, его набело переписал Персик, у которого был изумительно красивый каллиграфический почерк. Даже заглавные буквы в начале абзаца он выписывал виньеткой.

Теперь была другая проблема, как это письмо переправить на материк. Было известно, что ни одно солдатское письмо без проверки военных цензоров не уходило на материк. А письмо, адресованное в областную прокуратуру, тем более не имело шанса уйти дальше части. Командование части во всем постаралось бы само разобраться, не вынося сор из избы и спустить все на тормозах. Кто-то отделался бы выговором, а инициаторов написания письма прижали бы и на этом все закончилось бы.

Среди осенних дембелей был солдат по фамилии Файзаханов. Он отличался спокойным характером, добрым отношением к сослуживцам, заслуженно пользовался их уважением. Было решено отрядить Мирона и Персика на переговоры с ним с просьбой вывезти это письмо, спрятав его среди старых писем из дома, а в Архангельске вложить его в конверт, написать на нем адрес прокуратуры и бросить в почтовый ящик. Файзаханов долго тянул с ответом, но за день до отъезда согласился выполнить просьбу. Его Войтович тоже сильно достал.

С тех пор прошло полтора месяца. Ничего не происходило. Все уже сочли, что Файзаханов сдрейфил и выбросил письмо по пути на аэродром. Но через два месяца, неожиданно для командования части, в третью роту нагрянули сотрудники прокуратуры и политотдела полигона. Они удалили из казармы все ротное командование, засели в канцелярии и стали по одному вызывать солдат и до мелочей выпытывать у них подробности о жизни в роте, особенно их интересовал старшина Войтович.

Как впоследствии оказалось, Файзаханов все-таки отправил письмо по назначению. Но при этом непонятно почему, но он на прощанье сообщил о нем сопровождавшему дембелей до Архангельска прапорщику из части. Таким образом, когда нагрянула проверка, о причастности Мирона, Персика и других ребят к этому письму стало известно от этого прапорщика командованию части. Появился повод для беспокойства. Но Персик принял неожиданное для всех ребят решение. Он объявил своим друзьям:

- Мужики, не дрейфьте. Я все возьму на себя. Во первых, на письме мой почерк, так что отпираться мне будет бесполезно. Во вторых, если уж говорить серьезно, то в этой ситуации мои родители не дадут меня в обиду, у них есть много влиятельных друзей, в том числе главный редактор газеты Правда. Он член ЦК КПСС. Так что если что, мы еще посмотрим кто кого.

Собранные проверкой материалы полностью подтвердили факты, изложенные в письме в прокуратуру. Разразился скандал. Никто еще не выносил так широко на суд высокого командования всю эту неприглядную сторону солдатской жизни. Было принято решение, ничего не заминать и показательно наказать Войтовича. Над ним состоялся офицерский суд чести. Солдатам не сообщили об этом и о принятом на этом суде решении, но оно, видимо, было настолько действенным, что Войтович с тех больше не позволял себе ничего, от чего раньше так страдали солдаты третьей роты.

Если офицерский состав части воспринял суд над Войтовичем в целом положительно, их оскорбило такое позорящее военного поведение, то прапорщики в части с тех пор возненавидели Мирона с Персиком.

 

ЗИМА. ГОД ПЕРВЫЙ.

Северное сияние.

В начале ноября наступила настоящая зима. Солнце лишь ненадолго показывалось из за горизонта. Ударили нешуточные морозы.

Но перед этим, в конце октября, стояли хотя и морозные, но очень погожие дни. По ночам на небе стало появляться северное сияние. Чистейший морозный воздух пропускал свет даже от самых далеких и маленьких звезд. На безоблачном небе их было видно невооруженным глазом значительно больше, чем на Большой земле, мириады. Все небо было усыпано звездами, а Млечный путь казался следом от реактивного самолета, пролетевшего на большой высоте.

И вдруг среди этой пронзительной ночной тишины, кто-то в мгновение ока невидимой рукой из далекой черной космической бездны опустил в тропосферу Земли замысловато изогнутую, гигантскую невесомую вуаль, окрашенную во все цвета радуги. Время от времени этот кто-то невидимый начинал дуть на эту вуаль и она быстро начинала колыхаться от одного края горизонта до другого, переливаясь самыми фантастическими красками. Казалось, что даже слышен легкий шелест колыхающейся от этого дуновения вуали, хотя на самом деле в это время стояла абсолютная тишина. Зрелище было фантастическое, но полностью описать его словами невозможно. Чтобы представить себе северное сияние и оценить его непередаваемую красоту, нужно обязательно самому его увидеть.

Но любоваться северными сияниями пришлось недолго. Морозы крепли, в огромных количествах начал валить снег, время от времени стали свирепствовать метели.

Впервые в жизни многие увидели такое явление, как световые столбы. Обычно территории всех частей и окрестности гарнизона всю зиму, постоянно освещаются различными прожекторами и лампочками. Их свет от отражателей всегда направляется вниз, на площадку плаца, дороги, дорожки и т.д., а не вверх, что было совсем ни к чему. Но когда морозы начинали крепнуть, а это обычно происходило в антициклон и поэтому метели затихали, над любым источником света, высоко вверх, поднимались световые столбы. Чем мощнее были прожектор или лампочка, тем мощнее и выше были световые столбы. И это был не оптический обман, а настоящий световой луч, направленный вверх, так как, если в это время шел снег, снежинки высвечивались в этих световых столбах. Какова природа появления этих световых столбов, никто вразумительно не мог объяснить. Но появление этих столбов однозначно указывало, что нужно ждать нешуточных морозов.

Обычно в сильные морозы было очень сухо и безветренно. Даже в сорокоградусный мороз бывалые солдаты прогуливались по расположению части, ходили в столовую без спецпошивов, в одних хэбешках и шапках, засунув руки в карманы брюк. И это было в порядке вещей, тонкая прослойка сухого воздуха между одеждой и телом хорошо спасала привыкших к холоду солдат. Главное, чтобы кто нибудь случайно не прижал кому то его раскаленную морозом одежду к телу, тогда эффект был сравним с ожогом, как от раскаленного до красна утюга. Некоторые иногда делали это нарочно, ради забавы.

Самая низкая температура, за время службы Мирона, была зафиксирована в районе минус пятидесяти трех градусов. В эти морозные дни командование благоразумно решило, не выводить личный состав, кроме групп живучести, на службу.

В сильные морозы нелегко было тем, кто носил очки. При длительном пребывании на таком морозе, обязательно надо было экипироваться по полной программе. Валенки, меховые рукавицы, ватные штаны, шапки с завязанными под подбородком ушами, поднятый воротник, надетый на голову капюшон и поднятый до самых глаз сопливчик спецпошива. При этом влажный выдыхаемый воздух выходил из под сопливчика на уровне глаз, отчего на ресницах и бровях, а если человек носил очки, то и на очках, вырастали густые заросли инея. Очкарикам, время от времени, приходилось чистить от этого инея стекла очков. Один раз у Мирона, при морозе под минус пятьдесят градусов, от прикосновения к стеклам очков пальцев руки, они мгновенно треснули в результате локального теплового расширения.

Совсем некомфортно становилось, когда приходил циклон с запада, принося с собой влажный воздух с Гольфстрима. Сочетание высокой влажности и небольшого, по северным меркам, двадцатиградусного мороза давал губительный эффект. Любая мало-мальски открытая часть тела, незаметно для его обладателя, быстро начинала белеть, обмораживаться. Будь то нос, щеки или нечаянно оголившаяся часть руки между рукавом спецпошива и рукавицей, ничего не щадил мороз. Поэтому, в такие дни надо было особенно бдить, вовремя замечать начало процесса обморожения, подсказывать другим об этом, если они этого сами не замечали. Надо было сразу растирать побелевшие места, затем прикрывать их чем нибудь и отогревать.

Одновременно с глубокой зимой пришла и полярная ночь, которая длится с семнадцатого ноября по двадцать шестое января. И хотя в отношении сна, по сравнению с полярным днем, все было более или менее в порядке, более чем двухмесячное отсутствие солнца наводила жуткую тоску. Только в полярную ночь человек начинает ценить ежедневное появление солнца на небосклоне, которое для большинства жителей планеты является непременным обязательным атрибутом повседневной жизни и принимается как данность, которая никогда и никуда не денется. А посему, они даже не задумываются о значимости этого явления в своей жизни, просто будет завтра, будет и день с солнцем. На крайнем севере первое недолгое появление солнца над горизонтом, после долгой полярной ночи, воспринимается людьми как большой праздник, чуть ли не как начало новой жизни.

 

Новый год. Патруль в ДОФ.

Приближался Новый год. Все ждали его с нетерпением. В штабе царила предпраздничное оживление. Гражданские, которые в основном состояли из женщин, получали от командования части поздравления и подарки, в радостном возбуждении обсуждали детали предстоящей встречи Нового года.

Это возбуждение передалось и солдатам. Большинство безнадежно мечтало о возможности чокнуться бокалами с веселящим напитком под бой курантов, другие предпринимали для исполнения этой мечты конкретные действия. Кто-то добывал в столовой дрожжи для браги, кто-то уже заранее припас флакушки с одеколоном, а кто-то упрашивал своих гражданских знакомых приобрести им спиртное в магазине гарнизона.

Дима Персик через своих хохлов раздобыл поллитра питьевого спирта. До поры до времени он хранил его у хохлов. Но встал вопрос, а где его спрятать в роте накануне Нового года?

Дело в том, что командование знало, что всегда кто-то из личного состава обязательно попытается раздобыть спиртное и тоже весело отметить встречу Нового года. Поэтому каждый год, тридцать первого декабря, сразу после обеда офицеры и прапорщики проводили полный шмон в казармах, ни одно самое укромное место не оставляли без внимания. Как саперы, они с щупами в руках обследовали каждый сантиметр сугробов вокруг казармы. И действительно, почти всегда они обнаруживали что-то из выпивки.

Затем, до самого отбоя, после встречи Нового года, и после него, никому не разрешалось отлучаться из казармы.

Обо всем этом рассказали накануне старики. И теперь оказалось, что помимо решения вопроса приобретения спиртного, надо думать о том, как обеспечить доступ к нему в нужный момент. Задача оказалась не простой. Тут требовался нестандартный и весьма неожиданный подход.

Предложений было много, но все они не отличались оригинальностью. Неожиданно Мирона осенило:
- Эврика! – и он выдал идею.

Надо спрятать бутылку на самом видном месте, прямо под самым носом у начальства. Тогда есть шанс уберечь его от бдительного ока начальства и получить быстрый доступ к ней, когда необходимо.

У любой казармы всегда есть два выхода, парадный, спереди и запасной, сзади. Они никогда не запираются на ключ, на случай пожара, их всегда тщательно, силами нарядчиков, очищают от снега. Но обычно на чистом крыльце, на месте примыкания его к стене казармы, всегда наметает тонкий слой снега, сантиметров десять, такая небольшая узкая полосочка, с которым бесполезно бороться. Только уберешь его, а через пять минут опять наметает. Так вот, Мирону пришла в голову мысль положить в эту полосочку снега бутылку со спиртом, припорошить сверху снежком и разровнять его. Как будто бы, так и было. Сказано, сделано.

Судя по тому, что в результате послеобеденного прочесывания начальством в казарме и вокруг него, среди обнаруженных алкогольных изделий бутылки со спиртом не оказалось, фокус удался.

На предновогоднем ужине царило оживление. Перед каждым солдатом на столе стояла тарелка, на котором красовались картофельное пюре и самая настоящая котлета с подливкой. Многие уже забыли, как она выглядит. Рядом с тарелкой, вместо привычной ложки, лежала вилка. Это тоже был сюрприз. И еще каждому солдату дали по яблоку и, вместо положенного по праздникам половины пачки печенья «Юбилейное», пачку вафель.

Командир части майор Казаков, в сопровождении начальника штаба капитана Либровского и замполита части капитана Павлова, пришел в столовую, поздравил личный состав с наступающим Новым годом, пожелал все, что полагается в этих случаях и триумвират уехал домой к своим семьям.

Длился праздничный ужин непривычно долго, минут тридцать, никто особо не торопил. Затем всех построили, привели в казарму, провели очередную поверку и дали разрешение на просмотр по телевизору «Голубого огонька». У телевизоров уселись в основном старослужащие, а ушаны разбрелись по своим койкам, чтобы улечься, забыться и наконец-то выспаться вволю.
В этот вечер в третьей роте, на всю ночь, остался дежурить замполит Годулянт. Он регулярно делал обход по казарме, зорко оглядывал все и всех вокруг. Не дай бог, чтобы кто нибудь посмел продолжить празднование уже со стаканом в руке.

Без нескольких минут двенадцать Мирон, Персик, Говорок и еще двое близких им по духу ребят по одному, с полотенцами в руках, потянулись в умывалку, а из него в темный коридор, ведущий в уборную. Когда по телевизору забили куранты, Говорок быстро открыл дверь запасного выхода из коридора на улицу и не выходя, пошарил рукой в снегу у стены на крыльце. Бутылка со спиртом была на месте. Мирону вручили эмалированную кружку, которую утащили с праздничного ужина в столовой.

Говорок быстро откупорил бутылку, взболтнул содержимое и налил в кружку примерно сто граммов спирта:
- Ну ладно. С Новым годом. Давай.
- С Новым годом – Мирон выдохнул и разом опрокинул в себя содержимое кружки.

Было такое ощущение, что вместо спирта в кружку налили расплавленный металл. А все потому, что на улице стоял мороз минус сорок градусов. За полдня, под тонким слоя снега, спирт остыл до такой же температуры. И эффект от такого ледяного спирта был просто обжигающим. Пока жидкость достигла желудка, она по пути четко обозначила все контуры пищевого тракта. Глотка, пищевод, желудок стали как бы стеклянными, инородными телами.

- Ну что, все нормально, годится? – остальные выжидательно смотрели на Мирона.
Ни выдохнуть, ни вдохнуть. В ответ удалось только кивнуть головой.
Толик быстренько налил следующему сто грамм, которые также быстро отправились по назначению. И так каждый по очереди. И гробовая тишина.
А затем у всех в желудках мгновенно вспыхнул пожар, а в головах сорвало все координаты и накрыло теплой приятной волной.

Когда наконец удалось выдохнуть, все ринулись в умывалку за глотком холодной воды. Разведенный водой в желудке спирт с удвоенной силой принялся за свое дело и пятерка впала вообще в блаженное состояние. Решили, что теперь можно пойти посмотреть «Голубой огонек». Но долго усидеть перед телевизором не удалось, начало развозить и непреодолимо клонить в сон. Под удивленные взгляды старослужащих, пятеро пьяненьких молодых, от которых разило за три версты, отправились спать.

Наутро Годулянт построил роту и прохаживаясь вдоль строя, грозно выдал:
- Вчера некоторые товарищи все же пошли на нарушение запрета на употребление спиртных напитков. Я знаю персонально каждого, кто это сделал.

Вся пятерка молодых и еще несколько дедов, которым тоже удалось весело отметить Новый год, напряглись. Видимо ночью замполит прошелся по роте между кроватями и принюхивался к дыханию спящих солдат.

Но надо отдать должное этому церберу, не все человеческое в нем умерло окончательно, потому что в следующий момент он продолжил:
- Но сегодня, раз они сумели вопреки нашим стараниям сделать это, ради такого праздника я не буду никого из них называть и наказывать. Но если кто нибудь, начиная с этого момента, будет уличен в пьянке, то пощады не ждите.

***

В этот день, после обеда, Мирона вызвали в штаб в парадной форме. Впервые за службу нарядившись в китель и шинель, Мирон отправился в штаб. В штабе его ожидали Колбин Эдик и молоденький лейтенант со второй роты. Всем троим выдали красные повязки с надписью «Патруль» и отправили дежурить в Гарнизонный дом офицеров на праздничном вечере.

Дом офицеров сверкал праздничными огнями. В фойе стояла наряженная елка, доставленная самолетом с материка. Играл вокально-инструментальный ансамбль.

Народу было не протолкнуться. Здесь были и галантные офицеры в отутюженных парадных формах, одни в черных морских, другие в армейских, и много народу в цивильных костюмах, иногда ведь хочется отдохнуть от надоевшей военной формы. Но больше всего привлекали внимание представительницы прекрасного пола. Это наверно единственный праздник в году, когда им можно было сбросить с себя ненавистный новоземельский унисекс и, не ограничивая полета своей фантазии, нарядиться в самые смелые наряды, соорудить на голове неимоверные прически, нанести фантастический макияж и блеснуть всем этим перед окружающими. Знакомые мужчины смотрели на них совсем другими глазами, не ожидали, что рядом с ними изо дня в день находятся такие шикарные красавицы.

Чуть ли не открыв рты, рассматривали их Мирон с Эдиком, пока не вернулся лейтенант с майором, начальником Дома офицеров, к которому ушел за распоряжениями. С недоумением посмотрев на Пата и Паташонка, неужели не могли прислать кого-нибудь поприличнее, майор повел их на второй этаж, указал на дальний диван рядом с огромным чучелом белого медведя и сказал ждать дальнейших распоряжений. На самом деле Мирон и Эдик действительно представляли собой довольно таки комичную пару. Один, небольшого роста, другой, высокий, оба худые и в очках. С того места, где стоял диван, не было видно, что происходило в фойе, а так хотелось полюбоваться красивыми женщинами.

Прошло достаточно много времени, патруль успел даже немножко подремать под музыку, доносящуюся снизу, как неожиданно раздалась команда:
- Патруль, быстро ко мне!

Вскочив с дивана, патруль, гремя сапогами, помчался на первый этаж. Оказывается, в это время в фойе, разбушевался подвыпивший морской офицер, кап три. Он был достаточно крепкого телосложения и тщетные попытки майора обуздать его и вывести из ДОФа были тщетны. Майор без особой надежды скомандовал:
- Патруль, я приказываю Вам задержать этого человека.

Пьяный дебошир, с усмешкой посмотрев на Мирона с Эдиком, со словами:
- Это что, это они меня будут задерживать? – двинулся на них, с явным намерением схватить за шиворот и что нибудь с ними сотворить. Публика в фойе разом притихла.

Мирон с ходу поймал правую руку моряка и дернул его на себя, отчего тот провалился мимо него вперед. Когда моряк при этом поравнялся с Мироном, он просто наступил сапогом ему сзади под колено, отчего тот припал этим самым коленом к полу. Одновременно он завел руку кап три ему за спину и взял кисть на излом. Тут подоспел Эдик и нейтрализовал другую, левую руку моряка. Сгоряча и под воздействием алкоголя, кап три не почувствовал боли в кисти, он попытался подняться с колени и освободить руку. Но как только стоило заломить кисть посильнее, как его лицо тут же исказила гримаса боли и он перестал сопротивляться. Держа всего лишь одной рукой коленопреклоненного дебошира, Мирон вопросительно посмотрел на майора.

Тот не веря своим глазам, что какой то солдатик так запросто скрутил взрослого офицера, растеряно сказал:
- Я сейчас вызову дежурную машину. Отвезите его на гауптвахту, пусть там комендант разбирается.

Поверженный кап три больше уже не пытался сопротивляться, насупившись, молча оделся и в сопровождении патруля пошел на выход по проходу, который образовали гости Дома офицеров. Одна из женщин, пораженная, как изящно был усмирен возмутитель спокойствия, захлопала в ладоши вслед патрулю, другие не преминули поддержать ее.

Всю дорогу кап три мрачно молчал и только когда его передавали дежурному по гауптвахте, к тому времени он успел несколько протрезветь, сказал Мирону с некоторой долей уважения в голосе:
- Ну, ты могешь!

Передав кап три на гауптвахту, патруль вернулся в расположение части.

продолжение

начало