АРХИПЕЛАГ № 6 (3)

Войсковая часть. Командиры.

Войсковая часть, где предстояло нести службу, тоже была военно-строительной и она, в числе трех военно-строительных частей, входила в структуру Спецстроя - 700.

Во время прохождения курса молодого бойца командование Спецстроя выявляло гражданские специальности у новобранцев. Было много новоиспеченных водителей, буквально перед призывом прошедшие соответствующие курсы в ДОСААФ по направлению военкоматов, были еще сельские трактористы,  крановщики, автослесари, токари, электрики, сварщики, строители, плотники, столяры, но все невысокого пошиба. Не успели поднатореть в силу своего юного возраста. Был дипломированный художник, окончивший художественное училище, был недоучившийся доктор, отчисленный с третьего курса медицинского института. Их сразу определили в штаб, как ценные кадры. Они составляли примерно половину всего призыва. Другая половина была без специальностей. В соответствии со специальностями и с потребностями полигона новобранцев, после принятия присяги, распределили по частям.

Первая рота  в войсковой части была автомобильной, соответственно в нее попали все те, кто имел хоть какое-то отношение к автомобилям.

Во вторую роту отправили крановщиков, механизаторов-трактористов и всех причастных к ним. Также в этой роте числился хозвзвод, в состав которого входили повара, свинари, кочегары, кладовщики и другой хозяйственный люд.

Третья рота несла службу на Деревообрабатывающем комбинате (ДОК), Бетонно-растворном узле (БРУ) и Кислороддобывающей станции (КДС).

Приятным сюрпризом было то, что Спецстрой платил зарплату приданным ему солдатам. В зависимости от специальности и квалификации, некоторые военные строители зарабатывали к концу службы, с учетом северных коэффициентов, до двух тысяч рублей, что по тем временам были большими деньгами, если учесть, что средняя зарплата по стране, на гражданке, была чуть больше ста рублей в месяц. Так что священный долг перед Родиной совмещался с неплохим материальным стимулом. Правда этот стимул, во время службы, только начисляли и лишь потом, после увольнения, присылали переводом по месту жительства. Только тогда можно было получить их на руки. Зато целее были.

 

***

 

Изредка, по воскресеньям, Мирону удавалось встретиться и пообщаться с Димой Персиком в клубе во время очередного обязательного просмотра патриотического фильма. И здесь Дима рассказал о кошмарном случае, свидетелем которого  стал он сам.

Всех водителей из нового призыва, и его том числе, повезли в Рогачево, где должны были пройти дополнительный курс по повышению водительского мастерства, познакомиться с обязанностями военного водителя. Также командование хотело оценить мастерство вождения автомобилем каждого из них, в соответствии с которым и должны были распределить их на службу.

В этой команде оказался один солдат, который действительно неплохо водил автомобиль. Но по натуре он оказался очень хвастливым фруктом. В очередном заезде на грузовике ЗИЛ-130, на котором все тренировались, он решил выпендриться и разогнавшись, резко затормозить в последний момент перед стоявшими поодаль группой ничего не подозревающих солдат, ждавших своей очереди. Решил блеснуть мастерством, а заодно попугать других. Ему казалось, что это будет очень весело. Все, кто видели летящий на них грузовик, успели броситься врассыпную, кроме одного, стоявшего спиной к надвигающемуся грузовику и потому ничего не видевшего. Тяжелый грузовик, с пневматическими тормозами, просто не был приспособлен для таких выкрутасов. Колеса заблокировались, грузовик заскользил по накатанной снежной площадке. Стукнув несчастного, он протащил его еще метров пять и припечатал своим стальным бампером к стене каменного гаража, перерубив солдата буквально пополам.

Вот так повеселился. В результате цинковый гроб на родину к родителям, понижение в должности командовавшего в этот день офицера. И это все на пустом месте из-за этого козла, которого впоследствии сослали в дисбат. Только парня этим уже не вернешь.

А так у Димы было все нормально. Дали ЗИЛ-130, но не тот, который погубил парня. Другие получили кто ЗИЛ, кто УРАЛ, а кому-то повезло стать персональными водителями на УАЗиках командиров самых различных рангов, начиная от Начальника Спецстроя -700 и кончая командиром части.

Служить водителем было почетно, многие им завидовали. Но это была очень нелегкая служба. Вопреки сложившему на гражданке мнению, что в Арктике двигатели автомобилей заводят в конце осени, а выключают только с наступлением весны, оставляя их работать без  перерыва всю долгую зиму, в части этого никто не делал.

Здесь в радиаторы автомобилей заливали воду, а не тосол. В конце дня эту воду обязательно сливали, чтобы по утру не увидеть в сосульках растрескавшийся двигатель. Аккумуляторы снимали и относили в теплое помещение, чтобы не умерли за ночь на морозе. Конечно, вода в радиаторе на таком морозе – это что-то из хроники времен героической Отечественной войны. Но был в этом и  свой резон.

Утром сооружался факелок из ветоши, смоченный солярой, которым минут десять грели поддон двигателя с маслом, разжижая его. Затем, не закрывая сливного крана, непрерывно заливали горячую воду в радиатор, пока весь двигатель не становился почти горячим. Закрывали сливной кран, быстренько притаскивали теплый аккумулятор, ставили его на место. Пристраивали кривой стартер и теплый уже двигатель, с полтычка, заводился при сорокаградусном морозе. И конечно же успеху операции непременно способствовал наш неизменный родной мат. Чем круче загнешь, тем больше надежды, что двигатель заработает.

А попробуйте завести на таком морозе родной отечественный грузовик, заправленный тосолом. Даже самый изощренный мат ни за что не оживит задубевший на морозе двигатель.

Правда иногда, если не найти правильного соотношения температуры заливаемой воды и  скорости ее залива в радиатор к температуре окружающей среды, блок двигателя мог запросто треснуть. Тогда над гарнизоном долго разносился  совсем другого рода мат, генерируемый начальником автобазы.

Вся эта процедура сопровождалась клубами пара над капотом, долго находиться в котором было крайне опасно. На сильном морозе, при повышенной влажности, любые мало-мальски открытые части тела незаметно белели, обмораживались. Если вовремя этого не заметить, то недалеко было и до беды.

Затем морда автомобиля заботливо укутывалась старыми одеялами и другим тряпьем, как впрочем и весь капот. Иначе не было никакой надежды поддержать рабочую температуру двигателя для его нормальной работы и нагнать тепло в кабину, чтобы не примерзнуть одним местом к сиденью. В кабине, на боковые дверные стекла, наклеивали пластилином по периметру куски гидрофобного плексигласа. Это нехитрое приспособление позволяло всегда иметь не заиндевевшие прозрачные окошечки по бокам кабины.

Но на этом трудности не кончались. Все эти автомобили имели обыкновение совершенно непрогнозируемо ломаться, в самый неподходящий момент. А ремонтировать их, кроме как водителю, было некому. Так что поневоле приходилось становиться мастером на все руки.

Зато потом, когда автомобиль начинал бодро урчать, выдавалась путевка на выезд. Водители, в отличие от других солдат, могли хотя бы проездом бывать в цивильной части гарнизона, в поселке, где достаточно бурно кипела жизнь с участием его гражданского населения. Эта смена обстановки, происходящая за лобовым стеклом автомобиля, выходить из которого в поселке, а тем более разгуливать по нему было строжайше запрещено, делала их как бы сопричастным к этой жизни. Остальные солдаты видели гарнизон только издалека, при перемещении строем из роты на объект и обратно. Та жизнь в поселке казалась им заманчивой и загадочной. Поэтому они всегда, с неизменным интересом, слушали рассказы водителей обо всем увиденном в гарнизоне.

Большинство солдат со второй роты выделялись своим замасленным видом. Следы машинного масла были видны практически на всем, начиная от шапки и кончая сапогами. Руки всегда были в масляном макияже, их ничем нельзя было отмыть. Но зато трактора, бульдозера, грейдера, кроме компрессоров, в самые морозные ночи разрешалось не выключать.

Но была во второй роте и белая кость. Это крановщики башенных кранов. Считалось, что у них самая интелегентная специальность, они всегда были чистенькими, ведь электродвигатель не чадил и не требовал постоянной возни со смазкой.

Взвод хозслужбы, который тоже числился за второй ротой, появлялся там только на ночь, чтобы поспать. Они жили своей отдельной жизнью. У них была своя тусовка. Большинство из них насквозь пропахли кислой капустой и луком, короче говоря, кухней. Вопреки ожиданиям, все-таки санитария, они всегда имели весьма неопрятный и  замызганный вид. Остальные солдаты в части называли их партизанами.

В хозвзвод стремились очень многие, там была сытная и, в буквальном смысле, теплая жизнь. Там не надо было в любую погоду маршировать каждый день по десять километров по бетонке до места службы и обратно. Но был существенный минус. В отличие от других, они числились при части, не имели никакого отношения к Спецстрою, а потому вышеупомянутого стимула, в виде зарплаты, у них не было.

Первый взвод третьей роты нес службу на ДОКе. Солдат этого взвода можно было отличить по запаху древесной пыли, въевшейся в их обмундирование. ДОК, как и все другие службы, был необходим гарнизону, так как невозможно было каждую деревянную детальку везти с Большой земли, проще было оперативно изготовить ее на месте. Делали все, распиливали кругляк на брусья и доски, строгали и пилили их, делали табуретки, столы, двери, окна, да все что угодно.

Гарнизонное руководство старательно выискивало среди служивых талантливых умельцев, кто мог искусно вырезать из дерева подделки или делать красивую мебель. Тогда этих ребят не привлекали к основной службе, создавали соответствующие условия для творчества и они два года трудились во благо начальства, которые затем контейнерами отправляли продукцию на материк в виде презента еще более высокому начальству или себе домой, на свои дачи.

Свой родной БРУ солдаты второго взвода третьей роты в шутку называли Базой ракетных установок. Он был не просто бетонно-растворным узлом, а небольшим полноценным заводом железобетонных изделий. Там был арматурный цех, цех формовки и пропарки железобетонных изделий с мощными балочными кранами, котельная для выработки пара, маленькая электростанция. Солдаты, несшие здесь службу, вечно ходили припудренные, как мельники, только не мукой, а цементом.

КДС, на котором нес службу третий взвод третьей роты, раз в месяц занимался добычей кислорода и закачкой его в баллоны для нужд гарнизона. Процесс, связанный с производством  кислорода, требовал практически стерильной чистоты. Не дай бог, если оборудование или обмундирование будет в масле, даже в виде следов. Тогда вспышка была обеспечена. Поэтому командование тщательно следило за  чистотой на КДСе. Создавалось впечатление, что третий взвод, и так весь такой чистенький, только тем и занимается, что чистит перышки, в буквальном смысле этого слова, и наводит лоск на КДСе.

О том, что началась добыча кислорода оповещало громогласное бульканье огромного компрессора, которое день и ночь стояло над гарнизоном, пока шла компания. Сжатый до огромного давления воздух пропускался через систему форсунок, при прохождении через каждую из которых воздух расширялся и охлаждался все сильнее и сильнее после каждой очередной форсунки, до жидкого состояния. Затем, используя разницу между температурами кипения жидких кислорода и азота, их разделяли. Азот отправлялся назад в атмосферу, а кислород закачивался в баллоны. Вот и вся премудрость.

 

***

 

Командиры – это, объединенные в одно слово разношерстный тип начальствующих единиц в Вооруженных силах. Их всех объединяет наличие на погонах звездочек, самых разных калибров. Но начальниками в армии могут быть не обязательно только военные, но и гражданские лица, занимающие соответствующие должности. Но и те и другие стоят над солдатами, командуют ими, полностью отвечают за них, а последние обязаны беспрекословно подчиняться им.

На самой низшей ступени в командирской иерархии стоят ефрейторы, сержанты и старшины. Обычно ефрейтор - это солдат, назначенный на должность командира отделения или специалист, в подчинении которого могут находится несколько рядовых солдат. У ефрейтора есть все перспективы продвинуться по службе и закончить его сержантом или старшиной на должностях замкомвзвода, взвода или старшины роты.

Но на сержантов обучают срочников и в специальных сержантских школах, где их нещадно муштруют в течении полугода. Еще не ясно, что легче пережить, эту сержантскую школу или ушанство. Зато после окончания этой школы любо дорого было смотреть на них на плацу: пятки вместе, носки врозь, выправка, грудь колесом, печатный шаг, зычный командирский голос, хоть сейчас на пост №1. Военные строители называли их строевыми сержантами, от слова строй. И на самом деле их роль в части заключалась только в том, чтобы построить взвод, роту на утренний развод части, возглавить парадный строевой марш взвода перед командиром части, приводить личный состав строем, без приключений, на место службы или возглавить дневальную службу. Их обычно назначали заместителями командиров взводов, командирами взводов или старшинами рот. Строевых сержантов никогда не отправляли на хозяйственные работы, начальство поддерживало их невысокий, но все-таки командирский статус.

Строевые сержанты держались особняком, не шибко смешивались с местными сержантами выдвиженцами, к которым они относились несколько свысока. Считали, что сержантские лычки надо заслужить потом и кровавыми мозолями на плацу. Их не касалась дедовщина, но сами они с дедами старались держать нейтралитет, всегда можно было нарваться на неприятности.

В таких случаях вдруг почему-то осмелевали вечно напуганные ушаны и в роте начинался бардак невиданного размаха. Конечно было понятно, что это происходило по негласной указке  дедов и скорее всего против воли самих ушанов. Ведь в конце концов именно последним приходилось потом отвечать за этот саботаж. Или что еще хуже, могли устроить темную, что было не только очень больно, но и унизительно, ибо слава об этом в части разносилась мгновенно и только ленивый не показывал пальцем и не хихикал вслед. Практика показывала, что строевые сержанты, да и весь сержантский состав, в случае необходимости, всегда участвовал, с подачи дедов, в усмирении непокорных ушанов, если была необходимость использовать командирский ресурс.

Совершенно особая каста среди командиров – это прапорщики, которых и командирами то нельзя назвать. Короче говоря, это недокомандиры. Они уже не солдаты, но и офицерские погоны им тоже никогда не светят. К ним одинаково пренебрежительно относятся как солдаты, так и офицеры. Это тупиковая ветвь в карьере кадровых военных. Обычная их должность – это старшины рот, иногда командиры взводов, до самой пенсии. Любой другой нормальный срочник, мечтающий о карьере военного, честно оттрубит положенный срок и пойдет в военное училище, чтобы затем стать полноценными офицером, не без основания мечтающий о генеральских погонах. И только, в большинстве случаев, убогие в своих амбициях недомерки, страстно желающие отслужить меньше положенного на полгода, отправляются в школу прапорщиков, чтобы затем стать маленькими царьками, хотя бы над восемнадцатилетними солдатиками.

Иногда в армии встречается такой пережиток прошлого, как офицер в звании младший лейтенант. В свое время практиковалась сверхсрочная служба, когда солдат добровольно оставался в армии, но получал за это зарплату, как  сегодня это происходит с контрактниками. Такого сверхсрочника могли отправить на краткосрочные курсы, после успешного завершения которых ему присваивали офицерское звание младшего лейтенанта, навечно. Карьерный потолок такого офицера - командир роты. Выбравшим такую своеобразную военную карьеру был командир третьей роты младший лейтенант Васильчук.

Основной офицерский костяк армии составляют кадровые военные, выпускники военных училищ, изначально связавшие свою жизнь со службой в Вооруженных силах. По окончании училищ, они сразу получают звание лейтенанта, а особо отличившиеся становятся сразу старшими лейтенантами. Если в дальнейшем все шло благополучно, то они получали, через четко отмеренное время, очередное звание, вплоть до майора, для моряков капитан третьего ранга, а после учебы в Военной академии и полковника, соответственно в морском эквиваленте капитан первого ранга, а дальше, как там бог положит.

Среди них были строевые офицеры, обычно командовавшие взводом, ротой, батальоном, полком и так далее, начальники штабов. Строевые офицеры на то и были строевыми, чтобы любить армейскую субординацию и дисциплину, рапорты и доклады, шагистику и чинопочитание. Создавалось ощущение, что у них и извилины в мозгах, в результате такого постоянного образа жизни, выстроились по ранжиру и совершают мыслительные движения только строем.

Но в армии были и офицеры, имевшие инженерную специализацию, вплоть до генеральских и адмиральских чинов, обычно закончивших военно-инженерные училища. Спецстрой – 700 сплошь состоял из них. Они входили в состав Северного Морского Флота, а посему носили форму военных моряков. Их мало заботила воинская дисциплина, чаще всего удовлетворялись вставанием солдат при их появлении. В отличие от строевых офицеров, они были интеллектуалами, широко эрудированными инженерами, круг их интересов был обширен и многие из них любили поговорить с солдатами о самых разных вещах, начиная с физики и заканчивая выставкой импрессионистов в Пушкинском музее Москвы. Их мозги не были утомлены бесконечными дежурствами в подразделениях с ежеминутными ожиданиями какого либо ЧП или очередных проверок.

К кадровым офицерам примыкали, именно примыкали, выпускники ВУЗов, получившие лейтенантские погоны на военной кафедре, за что те не очень-то признавали их за своих. Некоторым из бывших студентов не очень-то посчастливилось быть распределенными на два года в армию. Их отличала от кадровых офицеров расхлябанность, некоторая легкомысленность в отношении к жизни и демократичность во взаимоотношениях с солдатами. Видимо студенческое прошлое давало о себя знать. За редким исключением, никто из них дольше положенных двух лет не задерживался в армии.

С другой стороны, в этом офицерском сообществе существует разделение по горизонтали, между младшим офицерским составом, от лейтенанта до капитана, и старшим офицерским составом, от майора до полковника. Это было  как бы два сословия. Так они группируются и в повседневной жизни, в соответствии не с количеством, а   размером звездочек на погонах.

Командиры были очень разные. Были настоящие командиры, искренне заботившиеся о солдатах и радеющие за службу. Были командиры, которые заботились только о своей карьере, для которых солдаты были только инструментом к достижению цели. Были и такие экземпляры, что было не понятно, зачем они для самореализации выбрали армию.

Помимо всего, начальством для солдат были и некоторые гражданские вольнонаемные лица на определенных должностях. Например, все солдаты несшие службу в столовой должны были беспрекословно выполнять распоряжения гражданского заведующего столовой, на складе гражданского завсклада, на свинарнике то же самое.

 

***

 

Командиром части, в котором служил Мирон, был майор Казаков, морской офицер. Невысокого роста, с лицом человека, любившего закладывать за воротник. Он обожал утренние разводы части.

Когда начальник штаба давал команду:

- Часть ровняйсь, смирно! – и отдавая честь, чеканил шаг к Казакову, тот, двигаясь ему навстречу, начинал от возбуждения на каждом шагу аж подпрыгивать, при этом чуть ли не как балерина вставать на кончики пальцев ног, правда в ботинках, а не в пуантах. При этом он, с изрядной долей изящества, вскидывал руку на честь и держал его, согнув в кисти домиком, чуть ли не у переносицы. Затем, после длительного выступления перед солдатами на предмет проявления сознательности на службе, соблюдения строжайшей дисциплины и раздачи выговоров и суток гаупвахты, он давал команду на прохождение части парадным маршем. Вид его солдатушек, проходящих строем перед своим командиром, приводил его в неописуемый восторг.

Иногда, для полного счастья, Казаков давал команду на повторное прохождение, но уже со строевой песней. Но верхом наслаждения для него было после развода, быстренько, окольной дорогой доехать до Базового матросского клуба (БМК), где стоял самый северный в СССР и единственный в гарнизоне светофор, дождаться следовавшую на службу колонну своей части. Рота за ротой по команде смирно проходила мимо него часть, а он стоял счастливый, вскинув руку и отдавая честь:

- Здравствуйте товарищи!                            

- Здравия желаем, товарищ майор – дружно отвечали ему солдаты.

- Благодарю за службу!

- Служим Советскому Союзу! – так же дружно отвечали ему солдаты.

Большинству солдат он только этим и запомнился.

Начальник штаба капитан Либровский был полной противоположностью своему командиру. Высокий, полноватый, в неимоверно больших хромовых сапогах, немногословный, он тащил на себе всю работу не только штаба, но и части. У него был тяжелый характер, солдаты откровенно побаивались его, старались не попадаться ему на глаза. Но у этого человека была забава. Он очень любил ловить одного конкретного солдата, лица  кавказкой национальности на каком нибудь нарушении, вплоть до не застегнутого на крючок воротничка. И когда на утреннем разводе части называлась фамилия этого бедолаги, все знали, что начинается очередной спектакль:

- Рядовой Целколомидзе!

- Я.

- Выйти из строя!

- Есть.

Из строя выходил носитель этой грозной, для девственниц, фамилии, маленький худющий грузин с огромным крючковатым носом. Скорее всего, на его родине в горах Кавказа, эта фамилия была глубоко уважаема всеми его соплеменниками и имела совсем другой смысл, чем воспринимался на слух русским человеком,  но здесь она стала предметом неиссякаемых шуток со стороны  сослуживцев и некоторых командиров. Целколомидзе, в очередной раз, обреченно выслушивал спич про свои прегрешения. Его фамилия, как бы невзначай, склонялась через слово в речи начштаба Либровского, что каждый раз вызывала гомерический смех среди солдат, обычно недопустимый в других случаях на разводе. Заканчивалось все это банальным выговором. Возвращение в строй рядового Целколомидзе сопровождалось дружеским похлопыванием его по спине товарищами и веселое настроение на весь день было обеспечено всем участвовавшим в этом спектакле.

В политработники в Советской армии шли или действительно идейные люди, которые видели свое предназначение в воспитании преданных коммунистическим идеалам бойцов, или партийные карьеристы от армии.

Капитан Павлов, несомненно, относился к первым. Это был высокий, стройный офицер, с тонкими аристократичными чертами лица, но в тоже время вполне мужественными. Он тоже был морским офицером, поэтому, не без изрядной доли изящества, носил морскую форму. В любую стужу, в отличие от других офицеров,  на нем всегда была черная суконная морская шинель, более уместная для Севастополя, откуда он был родом, а не спецпошив. Держал марку. Солдаты уважали его и было за что. Он был к ним справедлив, не стеснялся заступаться за них, старался продвигать по службе действительно толковых ребят. Но если кто-то подводил его, то на разводе ставил провинившегося перед всей частью и после перечисления всех прегрешений бедолаги, с нажимом произносил свою любимую фразу, которую опасались услышать в свой адрес все, без исключения, солдаты:

- Я тебя породил, я тебя и убью.

Конечно, после этого он никого физически не убивал, но наказание, в рамках Устава, всегда было неотвратимым. Хуже всего было то, что вернуть расположение замполита потом было почти невозможно.

Командиром третьей роты был тот самый младший лейтенант Васильчук. В этот год ему светила пенсия, исполнялось сорок лет. Солдаты в сторонке, за глаза, посмеивались над его украинским говором, над его ограниченным словарным запасом. Чего можно было ожидать от человека с неполным средним образованием из украинского хутора, который за сорок лет, кроме казармы, солдат и моря во время отпуска, ничего в жизни больше не видел. Но свои командирские обязанности он выполнял достойно, о солдатах заботился не из под палки.

Замполитом в третью роту в этом году был назначен новоиспеченный лейтенант Василий Годулянт, молодой, амбициозный офицер с непомерно развитым эго.

Старшина третьей роты прапорщик Войтович был земляком командира роты Васильчука. Говорил он тоже с неподражаемым украинским акцентом. В смысле интеллекта он не то, чтобы далеко ушел от своего командира, скорее далеко не добежал до его уровня.

 

Начало службы. Письма и бандероли.

 

Итак, для призывников весны этого года настала пора включиться в повседневную рутину армейской жизни. В мае месяце снег, казавшийся вечным, стал таять с неимоверной быстротой, везде образовались огромные лужи, наполняемые бурными потоками талой воды. Этому способствовала яркое северное солнце, которое практически не исчезало с небосклона. Близился полярный день длиною, без малого, три месяца, который наступает с девятого мая и заканчивается пятого августа. У всех старослужащих забрали спецпошивы и выдали зеленые бушлаты.

 Утром несколько кругов бегом по плацу, умывание, заправка постелей, завтрак, развод, парадный марш по плацу и строем на службу по дороге, выложенной аэродромными плитами, в два с половиной километра длиной в один конец. В обед строем назад в часть, после обеда опять строем назад на службу. Вечером строем назад в часть.

Итого десять километров в день. В неделе пять рабочих дней. В году пятьдесят две недели. Итого5250 километровв любую погоду за два года службы. Это расстояние от Москвы до Хабаровска. Это притом, что часть была автомобильной и занималась, в том числе, перевозками людей, обитавших в гарнизоне, но только не своих солдат. Видимо командование считало, что чем сильнее устают солдаты, тем меньше будет времени у них на глупости.

После ужина подшивание подворотничков, чистка сапог, просмотр программы «Время», вечерняя поверка и отбой. Да, для ушанов непременно в обед и после ужина уборка казармы, а перед отбоем батрачество на дедов. И так изо дня в день.

 

***

 

Одним из светлых моментов в солдатской жизни были письма от родных, друзей, девушек и жен. Обычно письма приносил из штаба в роту, после ужина, кто нибудь из сержантов или старший среди дневальных. Он вставал с письмами посреди коридора казармы, его мгновенно окружали все присутствующие в это время в роте. Сержант выкрикивал фамилию счастливчика и вручал ему письмо, который с глупой улыбкой на лице удалялся в какой нибудь скромный уголок, где долго вчитывался в долгожданные строки. Письма у сержанта быстро заканчивались и немного погрустневшее большинство, не получившее письма, разбредалось по казарме.

Помимо писем солдатам разрешалось присылать бандероли, но весом не больше одного килограмма. Ну чего такого существенного можно было впихнуть отправителям, чаще всего матерям, в этот килограмм? Пару носочков, пару пачек сигарет, немножко конфеток, а все остальное обычно было соленым салом. Бандероли приносил в роту уже прапорщик или офицер. Он вызывал получателя бандероли в канцелярию и заставлял вскрывать его при нем, проверяя на наличие спиртного или еще чего-то криминального. На этом официальная часть заканчивалась.

Если получателем был старослужащий, то он забирал свалившееся на него богатство и шел вместе со своими друзьями пировать. Если это был ушан, то в канцелярии ему позволялось рассовать по карманам все, что туда могло влезть. Когда ушан, с остатками бандероли в руках, выходил из канцелярии, на него, как коршуны, налетали самые наглые молодые и старики, вырывали у него из рук все, за что можно было уцепиться и уносили эти остатки в качестве трофеев. Такова была участь ушанов.

Друзья обладателя сала немедленно отправлялись в столовую за черным хлебом и чесноком. А в это время сам хозяин сала нарезал его тонюсенькими пластинами. Предаваясь воспоминаниям о том, какое сало было у каждого дома на гражданке, гурманы старались, как можно дольше продлить смакование давно забытого яства.

Дима Персик тоже, время от времени, получал бандероли. Его номенклатурные родители присылали ему невиданную по тем временам, для большинства ребят с периферии, брауншвейговскую сыровяленую колбасу. Из натурального мяса, с крупными вкраплениями сала и твердая, как каблук солдатского кирзового сапога, она была необычайно вкусной, особенно с черным хлебом. А Мирону с Сахалина в бандеролях присылали, экзотическую для этих мест, вкусную вяленую кету. Так что Диме с Мироном было чем попотчевать друг друга.

 

Строительство котельной.

 

Мирона назначили командиром одного из отделений третьей роты, которое было сформировано для ликвидации брака в строительстве нового здания гарнизонной котельной. Руководивший строительством этого объекта майор из Спецстроя, в ходе строительства не связал арматурой в единое целое основание этой будущей котельной, огромную, толщиной в полметра, монолитную бетонную плиту с несколькими десятками бетонных свай, вмурованных в вечную мерзлоту, на которые она опиралась. И потому эта плита стала жить своей жизнью, гуляла, как хотела под воздействием температурного перепада. А обнаружилось это, когда кирпичные стены будущей котельной, в восемь метров высотой, возведенные на этой плите треснули в нескольких местах.

Теперь, над предполагаемыми местами нахождения каждой сваи, надо было продолбить в бетонной плите отверстия, почти метр на метр, найти сваи, связать их арматурой с плитой и залить эти отверстия снова бетоном.

Для этого подогнали два компрессора, подсоединили к ним шесть отбойных молотков и начался коллективный онанизм. Приказали работать на каждом отбойнике по двое, заменяя друг друга, чтобы молотки не простаивали. Если в какой то момент отбойники переставали трещать, прибегал тот самый майор, доселе сидевший в вагончике, где тихонько переживал свою оплошность и начинал подгонять солдат. Бетон был очень крепкий, когда заливали плиту, цемента не пожалели.

Пика отбойника скакала по плите, практически не нанося ему ущерба, а руки гудели так, что казалось они без участия молотка продолжают издавать треск. Вечером, во время ужина, ложка никак не хотела держаться в руке, а кружку, не расплескав содержимого, невозможно было поднести ко рту.

Каждый день на площадку наведывалось самое высокое начальство, вплоть до вице адмирала, и каждый, не стесняясь присутствия солдат, начинал крыть трехэтажным матом бедного майора, настолько сильно он им подкузьмил.

К концу первой недели как-то все устаканилось. Вместо тупого, безрезультатного долбления, с опытом пришло умение находить нужные точки приложения ударной энергии отбойника к плите, в результате чего бетон как бы сам разрушался под воздействием инструмента, а руки стали более или менее послушными и по ночам уже не тряслись во время сна. Только надолго оставалась проблема с вдеванием нитки в ушко иголки при подшивании подворотничка.

 

***

 

Здесь, на котельной, Мирон познакомился с дембелем из соседней части по фамилии Самодуров, из Тамбова. Это был здоровяк еще тот, с характерным для боксера знаком на лице, кривым сломанным носом. Он действительно до армии занимался боксом, был даже кандидатом в мастера спорта. Самодуров сразу проникся уважением к Мирону, слава бунтаря дошла и до соседней части, интересовался карате и время от времени делился с Мироном воспоминаниями о своей прошедшей службе.

Оказалось, что в предыдущие годы в его часть призывали ребят, большинство из которых имело уголовное прошлое. Эти ребятки устроили в части что-то вроде зоны, со всеми вытекающими отсюда выводами. Затем, когда они стали дедами, кому-то из командования пришло в голову призвать туда новобранцев из республик Прибалтики. Эти ребята были априори виноваты перед уголовными дедами тем, что были просто новобранцами, а потому гонимы и унижаемы, да к тому же с элементами неписанных законов зоны. Но прибалты оказались виноваты вдвойне перед этими дедами, в силу своей национальной принадлежности. Было в порядке вещей, когда над ними  изощренно измывались со словами:

- Ну что фашист, Родину не любишь? Сейчас мы тебя научим!

А потом пришло время, когда эти прибалты, донельзя озлобленные всем этим, сами стали дедами. К несчастью, дедами стали они для этого самого Самодурова. По существу, они ничего другого не стали придумывать, а просто использовали весь богатый опыт своих мучителей. Самодуров и другие ушаны просто боялись по вечерам возвращаться в роту, на ежевечернюю экзекуцию. Офицеры по выходным дням старались не появляться в казарме, где прибалты в открытую устраивали застолья со своеобразными развлечениями. Особо изощрялся один из литовцев, который был мастером спорта по боксу, но в более тяжелой весовой категории, чем Самодуров. Ему приносило особое удовольствие боксоваться с  русским боксером, раз за разом отправляя его в нокаут, а потом откачивал и приводил Самодурова обратно в чувство, чтобы затем снова отправить его в нокаут. И так до тех пор, пока не надоест. А тот самый нос у Самодурова был сломан не в спортивных баталиях, а этим литовцем.

А потом Самодуров сам стал дедом и только можно было догадываться, каким дедом, так как на этот счет он не любил распространяться. Только вот командование уволило его на месяц позже других.

 

***

 

Однажды, в конце рабочего дня, отделение Мирона обратило внимание на двух дедов из родной роты, которые направлялись в их сторону со стороны ДОКа и о чем-то горячо спорили. Это были Рики и белобрысый Саша, служившие на ДОКе. Когда они подошли совсем близко, то стало слышно, как Рики с насмешкой выпалил:

- Тебе это слабо. Не только ты, никто не сможет этого сделать.

Саша выделялся в роте своим гонористым характером, был хвастлив. В ответ он выпалил:

- Слабо? На что спорим?

- Давай на недельную пайку масла.

- На это я и разговаривать не буду. Давай на месячную пайку.

Рики задумался, цена спора показалась ему немалой, но все таки решился:

- Ладно, давай.

Тогда Саша, сбросив бушлат, полез на башенный кран, ранее установленный для строительства котельной. Ушаны с любопытством взирали на происходящее, каждый думал про себя, что за месячную порцию масла любой из них полез бы на кран. Но каково же было их удивление, когда верхолаз, добравшись до кабины крана на высоту, сравнимую с высотой восьмиэтажного дома, перебрался через ограждение и полез дальше по стреле этого крана, конец которого был задран  практически  вертикально вверх еще на такую же высоту. Когда он добрался почти до конца стрелы, Рики не выдержал и со страхом в голосе стал кричать Саше, казавшийся стоящим внизу какой то маленькой букашкой на конце гигантской иглы:

- Все, ты выиграл, сдаюсь! Давай слезай! Слезай!

Оказалось, что Саша самонадеянно утверждал, что он может запросто забраться до конца стрелы крана и спуститься вниз по тросу до крюка, затем по стропам, свисающим с крюка на землю. Рики считал, что никто этого не сможет сделать. И они поспорили.

Сашу долго уговаривать не пришлось. На самом деле ему было очень страшно и он безумно обрадовался словам Рики. На такой высоте ветер оказался неожиданно сильным, неприятно завывал в стальных фермах стрелы крана и как ветку дерева раскачивал его из стороны в сторону. Руки окоченели от холодного металла, а спуститься по стальному тросу, обмазанному липкой смазкой с высоты пятнадцатого этажа, он уж точно не смог бы. Даже обратный путь назад по стреле оказался намного труднее, чем подъем. Рики и ушаны с замиранием сердца следили за медленным спуском Саши, моля бога, чтобы тот не сорвался. Когда Саша все же оказался на земле, он хотя и хорохорился, но выглядел бледным и далеко не героем. Страху он натерпелся полные штаны, но зато потом, целый месяц, двойная порция масла грела ему душу.

 

***

 

Как-то раз Мирон обратил внимание на странную вещь. Если чистота лиц солдат его отделения не вызывала сомнений, то шеи, уши и предплечья у всех были грязными, как у трубочистов. Ну  ладно, один, ну в крайнем случае два солдата, но не поголовно же все двенадцать человек из его отделения могли быть такими грязнулями, все таки призывались они из Москвы, а не из Архангельской тьмутаракани.

Пришлось учинить допрос. Оказалось, что привести себя в порядок ушанам можно было только во время утреннего умывания. Но так как в умывалке было только тридцать кранов на всю роту и при этом основную их часть обычно оккупировали старослужащие, то хорошо, если ушанам удавалось пару раз пройтись зубной щеткой по зубам и брызнуть воду на лицо. А в обед или после ужина появление ушана в умывалке с полотенцем, а не с половой тряпкой в руках, считалось вызовом для старослужащих. И такая ситуация с гигиеной была со всеми ушанами в части. Что же там у них происходило с ногами, даже страшно было подумать.

Вечером, после ужина, вся рота наблюдала следующую картину: Мирон построил свое отделение посреди казармы. Одно это уже вызвало изумление у сослуживцев, так как без приказа командования даже сержанты не позволяли себе подобные вещи. В командира надумал поиграть, решили они. Мирон скомандовал отделению взять туалетные принадлежности и строем повел его в умывалку.

- Мужики, в вашем распоряжении двадцать минут, чтобы привести себя в порядок – громко, на всю казарму объявил Мирон. В гробовой тишине был слышен только звук падающих капель воды из сломанного крана. Ушаны застыли от неожиданности. Старослужащие молчали, как рыбы.

- Если через двадцать минут я обнаружу у кого нибудь грязные шею, руки или ноги, тот получит наряд вне очереди – продолжил Мирон, чтобы расшевелить подчиненных.

Те, несколько придя в себя, обрадованные бросились к кранам. И эта процедура, которую по вечерам с нетерпением ждало все отделение, повторялась каждый день.

Вскоре  отделение пополнили еще новобранцами и перешли на круглосуточную, в две смены, работу на котельной, чтобы полностью использовать все двадцать четыре часа светлого времени летних полярных суток.

Среди солдат в отделении были и сачки. При любом удобном случае, во время работы, они старались где нибудь незаметно спрятаться или, как было принято здесь говорить, зашхериться и поспать. Шхерься – стало любимым и привычным их словом. Настолько привычным, что однажды произошел весьма курьезный случай.

Ночная смена улеглась спать. В роте, кроме дневальных, никого не было. И вдруг, в полной тишине, раздался громкий скрип кровати, это один сачков с ночной смены резко приподнялся на руках и вперившись глазами в никуда, со второго яруса громко крикнул на всю роту:

- Шхерься! – и опять упал на кровать.

Ничего не понимающий дневальный, с перепугу подбежал к нему со словами:

- Зачем шхериться? – и обнаружил крепко спящего солдата. Быстро растормошив его, дневальный еще раз спросил у него:

- Зачем шхериться то?

Ничего не соображающий со сна солдат в ответ с возмущением выдал:

- Ты зачем меня разбудил? Я всю ночь пахал, не спал, а ты тут: зачем шхериться, зачем шхериться. А почем я знаю, зачем шхериться. Иди ты к черту и не мешай мне спать- и опять, уткнувшись головой в подушку, мгновенно заснул.

Как потом вечером, когда ночная смена проснулась,  выяснилось, солдат ничего не помнил об утреннем инциденте. Это ему наверное во сне привиделось, что нужно в очередной раз шхериться.

 

Первая встреча с белым медведем.

 

В конце первой недели службы состоялось первое знакомство с белым медведем.

В субботу, после завтрака, по расписанию было политзанятие в Красном уголке. Вел его замполит роты лейтенант Годулянт. Когда в очередной раз он диктовал бессмертную цитату вождя всех пролетариев Ленина, а все старательно ее записывали в тетрадки, распахнулась дверь и вбежавший дневальный возбужденно крикнул:

- Белый медведь появился в части!

В отличие от старослужащих, новобранцев как ветром сдуло, чуть не затоптали маленького замполита. Человек сорок, одетые только в хэбэшку, давя друг друга в едином порыве бросились ко входной двери и затем толпой побежали по морозному воздуху в сторону плаца. Передние, выбежав на плац, побежали дольше к мелькавшим вдали в просвете между столовой и второй ротой людям. Мирон, бежавший одним из последних, увидел, что передняя часть бегущей толпы, забежав за столовую, начинает резко, не замедляя бега, заворачивать налево.

- Ага, вон где гуляет медведь – подумал он и тоже выбежал за столовую.

И тут, к своему ужасу, Мирон увидел бегущего на него огромного белого медведя и остановился как вкопанный. Оказалось, самые первые, выбежав из-за столовой, в тридцати метрах от себя наткнулись на этого медведя и поэтому резко повернули налево, убегая от него. А у медведя вид убегающих людей вызвал, как у собаки, инстинктивную реакцию обязательно догнать убегающего и он погнался за ними. Бег его напоминал скорее плавные и легкие прыжки одновременно со всех четырех лап, причем он выполнял их очень грациозно и бесшумно, только раздавался шорох снега из под его лап в момент очередного прыжка..

Потом водители из первой роты рассказывали, что они на УРАЛах, иногда для забавы, гоняли встречавшихся им на дорогах белых медведей на скорости около пятидесяти километров в час.

Медведь приближался невероятно быстро. Мгновенно развернувшись, Мирон увидел бегущего на него Толика Говорка, который несколько отстал от всех и теперь, ничего не подозревая, пытался наверстать упущенное. Толик резко затормозил перед Мироном, который в это время пытался бежать обратно, слыша краем уха очередной шорох бегущего на него медведя. Вдруг оказалось, что снег стал глубоким и сапоги практически без толку месят его, а Толик никак не может сообразить, что надо спасаться и не торчать истуканом, перегораживая дорогу к отступлению. Уже ничего не соображая, Мирон, слыша очередной шорох снега под лапами медведя, резко толкнул Толика, отчего тот упал, наступил на него и обретя более или менее твердую точку опоры, оттолкнулся и побежал без оглядки. Спинным мозгом ощущая близость опасности, Мирон бежал что есть сил, в каждое мгновенье ожидая удара по спине медвежьей лапой. Но его не было, как и не было слышно шума преследования. На бегу, с опаской оглянувшись, он увидел лежащего неподвижно на снегу Толика и больше никого. Мирон остановился согнувшись и упершись руками в колени, его начал душить кашель, в висках стучало, ноги подгибались.

- Толик извини, но ты тормоз, из за тебя чуть было в лапы медведю не угодили. Где он? – заходясь кашлем, выдавил из себя Мирон сидевшему на снегу Толику, который в это время отряхивал с ушей и бровей снег.

- Н-н-н-е-е з-з-зна-а-ю – заикаясь больше чем обычно, ответил находящийся в шоке Толик.

Оказывается, он как увидел медведя, так закрыл глаза и ткнулся головой в снег, решив притвориться мертвым. По рассказам его знакомых охотников, так делали они у него на родине, в Западной Сибири, при встрече с бурым медведем.

На самом деле это был не медведь, а была медведица, которая пришла с двумя медвежатами на помойку части в поисках еды. Оказывается, белые медведи любят покопаться в помойках.

Когда медведица почти добежала до Мирона с Толиком, в это время собаки, которых держали в части для этих случаев, налетели на медвежат, поэтому медведица вынуждена была повернуть назад, чтобы отогнать их от своих лончаков.

С опаской выглянув из за угла столовой, Мирон с Толей увидели своих сослуживцев, стоявших на краю обрыва, обрамляющий крутой берег залива, подступающий к расположению части. Ниже по склону обрыва сидела на заднице медведица, к которой жались медвежата, а вокруг них прыгали и бесились, заходясь в лае, собаки, спасители.

Медведица время от времени открывала свою пасть, обнажая огромные клыки и фиолетовый язык, как у чау-чау, и с хриплым шипением бросалась на собак, пытаясь подцепить кого-либо из них десятисантиметровыми когтями своей здоровенной лохматой лапы. При этом обнаруживалась смешная особенность окраса медведицы. Вся шерсть на ней была почти кипельно белая, а задница было желтого цвета. А еще на голове выделялись черные пятна маленьких глаз и носа.

Тут же, неподалеку, стоял капитан  из соседней части ПВО, с карабином Симонова. Когда медведица, не обращая внимания на собак, пошла в сторону людей, капитан передернул затвор карабина, прицелился и выстрелил перед мордой медведицы. Не обращая внимания на фонтанчик снега, поднявшийся перед ее носом, повернув голову на звук выстрела, медведица побежала на капитана, который стал пятиться, лихорадочно целясь уже в саму медведицу. Неизвестно, чем бы это все закончилось, если бы собаки снова не налетели на медвежат и медведица была вынуждена снова повернуть назад, выручать их.

А в это время замполит Годулянт по полной программе вставлял чоп возмутителю спокойствия, дневальному, который от перевозбуждения не дослушал до конца сообщения штаба по селектору, которое звучало так:

- Объявить всем, что в расположении части появился белый медведь -  на этом месте дневальный бросился в Красный уголок выполнять приказ из штаба, а дальше из штаба продолжили уже ни для кого:

- Никому, до особого распоряжения штаба, не покидать казарму.

В результате получилось все наоборот. Впоследствии за этот марш бросок перепало от начальства и самому Годулянту.

После разборки с дневальным, замполит облачился в шинель и пошел собирать своих подопечных, которые искренне не могли понять, почему им не разрешают посмотреть на медведицу, ведь это так интересно, доводя этим лейтенанта до состояния кипения.

А вопрос с медведицей решился чуть позже, когда примчался на гусеничном транспортере среднем (ГТС) толстый прапорщик Филин, в части служил еще один прапорщик Филин, но худой. Он достаточно далеко отогнал от расположения части в тундру это грозное животное с медвежатами, под лай собак наезжая на нее ГТСом, рыча двигателем и гремя гусеницами. При этом медведица несколько раз бросалась на ГТС, пытаясь разбить лобовое стекло и достать оттуда это назойливое двуногое существо, чтобы растерзать его. Но Филин, гроза белых медведей, был опытный медвежий гаучо, каждый раз четко парировал ее броски, своевременно включая задний ход.

 

***

 

На следующий день, в воскресенье после обеда, состоялся очередной культпоход в клуб на просмотр фильма. И здесь к персоне Мирона опять проявили внимание, но на этот раз на очень высоком уровне. Начальник штаба капитан Либровский лично разыскал Мирона и повел в комнату зав клуба.

- Товарищ капитан первого ранга, вот он гроза старослужащих – представил он Мирона пожилому офицеру в богатой морской форме. Козырек фуражки у него был обрамлен золотистыми металлическими веточками, кокарда была вышита из такого же цвета нитками, как и звезды на погонах. Это был Начальник политотдела Спецстроя – 700 капитан первого ранга Мелешко.

Недоверчиво посмотрев на невзрачного очкарика, он поинтересовался биографическими данными Мирона и затем повернулся к Либровскому:

- А чего они его так испугались? – он имел в виду дедов.

Начальник штаба поднял правую руку с раскрытой ладонью, затем по очереди согнул первые две фаланги пальцев кисти рук и, показав на суставы второй фаланги пальцев, авторитетно заявил:

- Вот этим он так ударил, что старослужащий Пухов, который на полторы головы выше него, отключился мгновенно. Ему разбило  скулу до кости, пришлось зашивать. Хватило одного раза.

Кап раз с удивлением, а затем с уважением уставился на эту руку, Он впервые увидел столь изощренный способ нанесения удара.

С не меньшим удивлением взирал на эту руку и Мирон. Неужели он так бил? А если бил, то почему же остались целыми пальцы и суставы его руки?

- Так и было? – спросил кап раз Мирона.

И пока Мирон находился в замешательстве, капитан Либровский многозначительно кивнув, мол солдат не хочет раскрывать всех секретов карате, подтвердил убежденно:

- Так, так.

Так состоялась первая и к сожалению не последняя встреча с главным партийным идеологом Спецстроя.

 

Таланты весеннего призыва.

 

В первое время, сразу после распределения новобранцев по ротам, деды стали искать среди них интересных для них  ушанов.

Женя Шинкарев до армии пел и играл на гитаре  на танцах. Потому деды сразу освободили его от ушанских повинностей и он каждый день до хрипоты пел в курилке, лаская слух дедов. Шинкарев был великолепен, делал он это замечательно и деды настолько его ценили, что в какой то момент Женя возомнил себя равным среди равных. Ведь он и прежде на гражданке был любимцем публики, особенно молоденьких девочек, рассказы о похождениях с которыми тоже пользовались неизменным успехом у дедов. Такое положение дел не очень устраивало старика Олега Яшкина. Как-то раз, когда наступила пауза в бесконечном Шинкаревском попурри, зайдя в курилку он скомандовал:

- А ну, сбацай-ка ты и мне песенку.

- Да что-то устал я, целый вечер уже пою – ответил потерявший бдительность Шинкарев и сразу же получил увесистую оплеуху от Яшкина.

- Я сказал, пой – с угрозой повторил старик.

Не ожидавший такого обращения, Шинкарев растерянно оглянулся на дедов.

Один из них, вняв молчаливой мольбе артиста, с  недоумением спросил Яшкина:

- Ты что, оборзел старик? Мы здесь сидим, отдыхаем, а ты выпендриваешься!

- Я не выпендриваюсь. Вы деды, я старик и я Вас уважаю. Но если он сейчас не поет для Вас, дедов, то тогда я имею право потребовать, чтобы он пел для меня, старика. Ведь ушан он и в Африке ушан. А если он не хочет петь, то пусть идет мыть полы, как все ушаны.

Что-либо возразить против такого довода дедам было сложно. И пришлось Шинкареву, с пылающей багровым цветом щекой, исполнять очередной шлягер. Он сделал выбор - лучше роль крепостного музыканта, чем участь штатного шныря.

Среди последнего призыва был еще один гитарист-вокалист, московский дворовый бард по фамилии Мухин. Он был тертый и гордый калач, наученный в свое время жизни междворовыми разборками. Поэтому появлялся публике редко, только по требованию дедов, старался не засиживаться подолгу в курилке, предпочитал гордо ушанствовать с тряпкой в руках.

Кроме двух людей искусства обнаружился, к своему несчастью, портной-закройщик Кузенков. Признание в умении держать в руках ножницы и иголку принесло ему только проблемы. Он был настоящей находкой для дедов, которые в скором времени готовились отправиться на дембель. Практически каждый из них хотел подогнать дембельскую форму по своей фигуре. А так же перешить под себя цивильный костюм, с таким трудом приобретенный через гражданских знакомых в гарнизонном универмаге. Работы было выше крыши и когда все ушаны уже спали, то наша армейская белошвейка еще долго кроила и шила после отбоя по ночам. Да и офицеры не брезговали пользоваться его услугами.

 

***

 

Если деды оккупировали курилку и проводили там свой досуг под гитарные переливы, то старики развлекались тем, что заставляли какого нибудь ушана рассказывать им о житье бытье на гражданке, о развлечениях, дискотеках и конечно о девушках. А так как все старики были из периферии, то больше других их интересовала столичная жизнь, откуда было большинство нынешних ушанов. Они с нескрываемым интересом слушали рассказы москвичей о метро, ГУМе и ЦУМе, о музеях,  кинотеатрах и театрах, о шикарных москвичках и ночных прогулках с ними. Обычно этим все и ограничивалось.

Но среди стариков нашлись несколько уродов, которые проявляли нездоровый интерес исключительно к личной стороне жизни какого нибудь ушана и если тот признавался, что на гражданке у него осталась девушка, то требовали от него полного отчета по истории его романа с ней. Где и как познакомились, как выглядит и какие у нее прелести, что она позволяла и как целовались.

А если ушан признавался, что успел пожить со своей девушкой до армии, то ему очень трудно было сохранить в тайне нюансы этой интимной стороны своей жизни. Устроившись где нибудь в дальнем уголке казармы вместе с этим ушаном, старики всеми способами старались выведать у него все, до мельчайших подробностей. Одни ушаны рассказывали об этом сами, не без определенной доли бравады, другие вынуждены были делать это под нажимом, доходящим до рукоприкладства. Самые непристойные или романтичные моменты повествования смаковались под мерзкое и сладострастное хихиканье стариков снова и снова. Особым успехом у них пользовались истории, связанные с дефлорацией, о которой старики выпытывали от ушана все новые и новые подробности. А потом ночью, из разных концов казармы,  время от времени доносился скрип кроватей, раскачивающихся под забывшимися в сексуальном экстазе онанирующими стариками.

 

Служба на БРУ. Сгущенка.

 

Работы на строящейся котельной успешно продвигались вперед. Настало время устанавливать те самые арматурные конструкции, которые должны были устранить подвижность бетонного основания. Отделение на УРАЛе отправилось на БРУ за арматурой. Но заехать в цех для их погрузки не получилось. Там стоял другой УРАЛ, на который уже два часа не могли загрузить бетонную сваю. Поднять то подняли его кран-балкой, а опустить в кузов автомобиля не получалось, сломался этот самый кран. В цеху собрался маленький консилиум: солдат новобранец – местный электрик, капитан - начальник БРУ и майор по фамилии Капканарь – начальник Отдела главного механика (ОГМ) Спецстроя – 700. Электрик никак не мог объяснить, почему кран может поднимать, но не хочет опускать. Капканарь, не церемонясь, высказывался по поводу профессионализма начальника БРУ и его подчиненного, электрика рядового Томашевского. В свою очередь начальник БРУ пытал электрика, но тот только разводил руками. Он только здесь, в армии, впервые в жизни увидел эту кран-балку. До армии он менял только лампочки в подъездах, работая после окончания школы учеником электрика в ЖЭКе. Пауза затянулась. Тогда Мирон попросил разрешения посмотреть на кран-балку.

- А ты что, соображаешь в этом что нибудь? – с недоверием посмотрел на него начальник ОГМ.

- Я до армии работал электриком, думаю, здесь нет ничего сложного. Если проблема в электрической части, то разберемся. Если дело в механизме, то нужен будет слесарь, чтобы заменить там шестеренки или подшипники.

- Ну что ж, посмотри – дал разрешение майор.

Поставив стремянку в кузов УРАЛа, стоявшего под кран-балкой, Мирон забрался на него и открыл сбоку крышку у тельфера.  Под крышкой находились четыре электромагнитных контактора. Взяв у электрика отвертку, он через отверстие в первом контакторе нажал на стальной сердечник. Тельфер поехал по балке в правую сторону. Воздействие на другой контактор вызвало движение в другую сторону. Нажатие на сердечник третьего контактора привело к подъему сваи вверх, а четвертый контактор начал отпускать его вниз. Но при этом три первые операции выполнялись и с пульта, а четвертая нет. Прозвонка контрольной лампой показала, что окислился контакт на четвертом контакторе. Быстренько открутив от него провод, Мирон отрезал окисленный конец и снова прикрутил его на место, предварительно зачистив и провод и контакт. И кран-балка заработала.

Быстро загрузили все сваи и стали загружать арматуру. А в это время на БРУ заявился майор с котельной, обеспокоенный столь долгим отсутствием своих подчиненных. Он стал подгонять солдат и когда все погрузили, дал команду всем ехать обратно на объект. Но в ситуацию вмешался майор Капканарь, которого все это время о чем-то настойчиво просил начальник БРУ.

- Так, он остается здесь, я забираю его у тебя – сказал он майору с котельной, показывая на Мирона.

Майор попытался возражать, но  Капканарь отрезал:

- Долбить бетон отбойником может каждый, а он специалист. Он нужен здесь. Я решу вопрос по поводу его перевода через начальника Спецстроя.

Так закончилось недолгое командование отделением и состоялся переход Мирона старшим электриком на БРУ.

 

***

 

Электрическое хозяйство на БРУ было в полном запустении. Солдаты не могли проходить мимо центрального электрического распределительного щита БРУ без опаски. На проржавевший до дыр металлический короб этого щита  попадала вода, обильно капавшая с потолка, где она собиралась в виде конденсата. В результате электричество утекало по мокрой стене на бетонный пол. И если кто-то проходил мимо щита, то в результате образования шагового напряжения, из-за разницы потенциала между двумя точками контакта ног с полом, часть тока начинала протекать по ногам через пах этого несчастного. По чистой случайности, до сих пор еще никого не убило, но эффект, для испытавших эту гестаповскую пытку, был жуткий. Ноги сводило судорогой, казалось, что яйца начинают звенеть и между ними проскакивают искры, как при замыкании электрических проводов, а сам член кто-то сжимает железными тисками и нещадно трясет. У пораженного шаговым напряжением создавалось полноценное ощущение превращения его в стопроцентного импотента.

К тому же распределительный щит нельзя было отключить, отвалился проржавевший рычаг рубильника, так что случись что нибудь на БРУ, все могло сгореть синим пламенем или убить кого нибудь током.

Второе, что было явно на виду, то это искрение между металлической крышкой пропарочной камеры и крюками строп кран-балки. Если солдат, цеплявший стропами крышку, не успевал заблаговременно  выпустить их из рук до включения кран-балки, иногда деды для развлечения нажимали на пульт нарочно раньше времени, то его било током и он с истошный криком бросал стропы, отскакивая как очумелый, что каждый раз вызывало бурное веселье у всех свидетелей. Но когда нибудь это могло плохо кончиться.

А шестнадцатикиловатный двигатель главного ленточного конвейера, наполнявший бункера дозаторов песком и щебнем, включали заклиниванием деревянной палкой здоровенного электромагнитного контактора, без предварительной подачи предупредительного сигнала. Трос аварийного отключения транспортера, протянутый вдоль него на все семьдесят метров, просто не работал. Так что при нештатной ситуации, если например кого-то ненароком цепляло и затягивало в мясорубку механизма транспортера, быстро остановить его не представлялось возможным. Для этого надо было бежать семьдесят метров вверх и выдергивать палку из контактора.

Вероятно по этой причине, весной этого года, погиб мальчик из гарнизонного поселка, решивший поиграть на песочке у БРУ. Когда без предупреждения включился конвейер, то его вместе с песком затянуло в колодец, через который песок попадал на ленту транспортера. Он там застрял и был погребен под многометровым слоем песка. В пропаже мальчика подозревали белого медведя,  разгуливавшего в это время в окрестностях гарнизона. А обнаружили его совершенно случайно, выясняя, почему так плохо стал сыпаться песок из колодца на транспортер.

Также полностью не работала автоматика по дистанционному управлению процессом производства бетона. Оператору приходилось вручную управлять заслонками дозаторов для изготовления бетона различных марок.

Этот бардак существовал из за того, что персонал БРУ состоял из временщиков, как солдат, так и его начальника, которые менялись здесь очень часто. Поэтому никто не утруждал себя заботой о поддержании оборудования в исправном состоянии. Главное выдать продукцию, а каким способом это будет сделано, мало кого волновало. А вопрос: в каком состоянии перейдет производство преемнику, никому даже в голову не приходил.

Два месяца пришлось Мирону, с бывшим ЖЭКовским электриком, изучать всю электрику БРУ, выбивать через Капканаря необходимое оборудование и запчасти со спецстроевского склада и ремонтировать, ремонтировать и еще раз ремонтировать. Когда все заработало как надо, Капканарь, не веря своим глазам, задумчиво сказал:

- Думаю, что все это работало как надо, как сейчас, только один раз за всю историю этого БРУ, когда его построили и была госприемка.

Служба на БРУ была тяжелой, грязной и опасной. Бывало так, что ушана с кувалдой в руках загоняли во внутрь огромной бетономешалки, отколупывать остатки бетона. И забывали про него. А он там, поковырявшись немного, просто тихо сидел, наслаждаясь покоем и отсутствием внимания дедов. А в это время кто-то мог случайно включить эту мешалку и тогда из его недр раздавался душераздирающий вопль ушана, кувыркающегося вперемежку с кувалдой, кусками отколотого бетона в плотной атмосфере цементной пыли. Испытание было не для слабонервных. А может включали не случайно. Деды рассказывали, что, в их бытность ушанами, над ними так издевались деды.

Разбитые в кровь руки, побитые об арматуру и другие железяки ноги в счет не шли. Был среди ушанов здоровый молодец с фамилией Дорохин, по кличке Слон, с луноподобным девичьим лицом. Но был он очень силен. Когда надо было затащить кислородный баллон, весивший килограммов семьдесят, на верхний уровень цеха по почти вертикально металлической лестнице, то всегда звали его. В отсутствии Слона, баллон с большим трудом поднимали по этой лестнице втроем: один сверху тянул за вентиль баллона, а двое других подталкивали его снизу.

Так вот, появлялся Слон, брал этот баллон, как ребенка на руки и без видимых усилий поднимался вместе с ним наверх. Но однажды кто-то не до конца закрыл вентиль и оттуда потихоньку травил кислород. Слон, прижав к груди баллон, нечаянно поднес руку в промасленной рукавице к вентилю. Мгновенно произошла вспышка, которая смела Слона с лестницы и затем его, со всего маху, накрыло сверху баллоном. В результате сломанные ребра, ожог лица и месяц госпиталя.

 

***

 

Но в службе на БРУ был момент, которому в части завидовали все. В силу припудренности цементной пылью, что было весьма вредно для здоровья, на БРУ каждому за эту вредность выдавали сгущенное молоко в известных всем сине-белых четырехсотграммовых жестяных банках. Вместо обычного натурального молока, за отсутствием тучных стад буренок на ягельных арктических пастбищах. Было положено каждому по полбанки в день. И эта сгущенка пользовалась особым вниманием у дедов в роте, даже не имевших отношения к БРУ и не получавших этот эликсир. Они заранее распределяли ушанов, которые должны были получать сгущенку между собой и в день его выдачи заявлялись на БРУ, в жесткой форме популярно объясняли ушанам, что будет с ними, если те не притаранят им все, до последней банки. По странной логике, командование выдавало этот продукт сразу за весь месяц разом, по двенадцать банок. Наверно им так было сподручнее или считали, что ударная доза принесет больше пользы, чем ежедневный дозированный прием этого «противоядия».

И вот, заливаясь горючими слезами, точнее захлебываясь слюнями, ушан тащил за пазухой в бушлате эти банки деду, всеми силами борясь с соблазном вспомнить этот давно забытый вкус.

Иногда голодный ушан, преодолевая страх, успевал на ходу продырявить банку и высосать его содержимое. В финале неминуемая экзекуция вечером в роте. Известен был рекордный случай, когда один маленький, пухленький, похожий на мумитроля ушан, пока поднимался к деду на третий этаж БРУ, успел опустошить три банки. Обжоре после этого стало так плохо, что ни у одного деда не поднялась рука наказать его. Страшно подумать, что могло случиться, если ушан поднимался бы на пятый этаж. Следующий раз повторить такой фокус не удалось, к ненасытному ушану был приставлен персональный провожатый.

Зато потом деды устраивали праздник живота. В основном сгущенку использовали для приготовления кофейного напитка из пережженного цикория, который употребляли с белым хлебом. Порошок суррогатного кофе и хлеб деды выменивали на кухне столовой на ту же сгущенку. А в условиях отсутствия привычных чайников выходили из положения следующим образом: брали два лезвия бритвы «Нева», закладывали между ними спички и связывали их обычными нитками. Затем, к каждой бритовке, прикручивали по электропроводу и бросив все это в трех литровую банку с водой, втыкали провода в электророзетку. Буквально через минуту кипяток готов. Просто, компактно, быстрее не бывает. Также банки со сгущенкой варили в ведрах с водой в течение нескольких часов. Получалась похожая по вкусу и виду на ириску помадка, которую мазали на все тот же хлеб.

С этой вареной сгущенкой, как-то раз, произошел курьезный случай. Обычно несколько человек собирались и закладывали в большое ведро приличное количество банок со сгущенкой, заливали воду и варили на электроплите в течение трех-четырех часов, до полной готовности, не забывая при этом все время подливать в ведро воду. Но однажды пик процесса варки пришелся на обед и конечно же электроплиту забыли выключить. Возвратившись с обеда, горе кулинары застали следующую картину: едкий черный дым с запахом жженого сахара стоял по всему БРУ. Капитан, начальник БРУ, в невменяемом состоянии крыл трехэтажным матом всех подряд и грозился засадить виновных до самого дембеля на губу. А в помещении, где варилась сгущенка, абсолютно везде, на потолке, лампочках, стенах, столах, лавках, висели грязные сопли того, что раньше называлось сгущенным молоком. Оказалось, что за время обеда вся вода выкипела, банки перегрелись и взорвались. То что не разлетелось, стало разлагаться на электроплите и устроило дымовую атаку. И смех и грех.

Каждый раз, когда раздавался громогласный звук работающего компрессора на КДСе, деды с БРУ посылали туда ушана. Назад он возвращался с заиндевевшим ведром, наполненным синеватым жидким кислородом, полученным в обмен на все ту же сгущенку. В это ведро бросали банки со сгущенкой, отчего жидкий кислород начинал бурно кипеть. Ждали, когда успокоится кислородный гейзер, вытаскивали банки и рубили их топором. Куски окаменевшей сгущенки с удовольствием облизывали, как эскимо на палочке. Ничем не сравнимые ощущения и вкус.

У дедов как-то не возникало желания отбирать у Мирона сгущенку, а съесть такое количество ему одному было не под силу, да и не было большого удовольствия высасывать ее из банки в одиночестве, как тот самый Плюшкин. Дима Персик с радостью откликнулся на просьбу совместно утилизировать продукт, благо он был водителем самосвала ЗиЛ-130 и мог по первому же зову всегда примчаться на БРУ. Сидеть за банкой сгущенки в каморке электрика и ностальгировать, вспоминая посиделки за кружкой пива в пивняке «Жигули» на Арбате, было необычайно приятно.

Сгущенка, как валерьянка кошку, привлекала также внимание матросских дедов береговой службы и флотских экипажей. Они точно знали, когда она выдавалась на БРУ и они, в этот день, присылали туда своих зашуганных салаг для совершения натурального обмена. К обмену предлагалась тельняшка, полосатая мечта каждого стройбатовца. Отказаться  от нее просто не было сил. Пять банок и тельник твой.

 

***

 

А в это время снег везде почти растаял, только кое-где он белел в низинах, не собираясь таять до следующей зимы. Все дембеля улетели, зато прилетело много бакланов, оккупировавшие коньки крыш казарм.

Солнце перестало заходить за горизонт. Наступил полярный день. Вначале это было интересно и даже радовало. Солнце светило так ярко, как оно может светить только в тропиках. Но температура воздуха не поднималась выше десяти градусов. Постепенно все впали в полусонное состояние и стали как сомнамбулы. Организм требовал привычной смены  светлого дня на темную ночь, чтобы отключиться и забыться на свои законные восемь часов. А тут светит и светит проклятый, светит и светит. Не помогали плотно занавешенные окна, предательские яркие лучики проникали в самую малую щель, безапелляционно заявляя, что на дворе день еще не закончился. Поворочавшись на кровати с боку на бок, полусонные деды в кальсонах собирались на задворках казармы, где можно было укрыться от промозглого ветра и сидели в полузабытьи, подставляя лица навстречу солнечным лучам. И так два месяца.

Но топать на службу и обратно по бетонке стало веселее, было не так холодно. На этой бетонке все чаще стали появляться пугливые представительницы женского населения гарнизона, державшие путь на госпиталь и обратно, соседствовавший неподалеку от части. Теперь их, по определенным признакам, можно было отличить от мужчин. Зимой они чаще всего перемещались на переделанной под автобус шишиге – ГАЗ-66, прячась от любопытных солдатских глаз за замершими стеклами. А те, кто добирался до госпиталя пешком, были полностью экипированы как мужчины, укутаны в спецпошив и ватные штаны, матросская шапка-ушанка на голове, валенки на ногах, были одеты вот в такой новоземельский унисекс. А лица, оберегая нежную женскую кожу и глаза, прятали за прозрачным плексигласовым щитком, держа его за деревянную ручку, прикрепленную к нему снизу. Или одевали его как маску, удерживая с помощью резинки на затылке.

Во время очередного марш броска на горизонте показалась одинокая фигурка. При сближении оказалось, что это идет симпатичная молоденькая девушка в чулочках на стройненьких ножках, опрометчиво заменившая теплые брюки юбкой. Все-таки природу не обманешь. Весна - пора брачных игр, хочется перышки почистить. Девушка шла зябко поеживаясь на холодном ветру и видимо проклинала тот час, когда решилась на это дефиле. Первые две роты чуть шеи не свернули себе, проходя мимо нее, отчего ей стало очень неуютно. При прохождении третьей роты, заметив особенно бесстыжий взгляд Геши, под которым она ощутила себя голой, девушка не выдержала и  закричала:

- Вы что, идиоты? Никогда женских ног не видели?

Все растерялись, как можно запретить смотреть на такую красоту?

А Гешу это так разозлило, если не хочешь чтобы смотрели, тогда не дразни, не выставляй их на показ, что не выдержал:

- Подружка, если бы у меня были такие ножки, как у тебя, я тогда лучше на руках ходил бы!

Лицо девушки стало пунцовым, она молча прибавила шагу и поспешила своей дорогой.

- Геш, зачем ты так, нам весь кайф сломал и девушку обидел – завозмущались другие деды.

- А что она, оголила ножки чуть ли не до талии напоказ перед батальоном оголодавших парней и думает, что все мы импотенты конченные? – апеллировал Геша.

Весь день в части было только и разговору о достоинствах  и недостатках этих прелестных ножек и о ее обладательнице.

В начале июля вместо шапок выдали пилотки. Поначалу, с непривычки, голова мерзла, а потом привыкли. Голова перестала преть, ей стало легче, все-таки пилотка по сравнению с шапкой, что пушинка.

В тундре, на солнцепеке, кое-где появились зелень, ковер из ягеля, маленькие фиолетовые цветочки. В этой скудности растительности и отсутствии буйства красок тоже была своя своеобразная красота.

Солдаты в тундре ловили и приносили в роту маленьких и забавненьких пушистых грызунов, леммингов. И как ни старались заботиться о них, ухаживать, кормить, они  все равно погибали. Суровая тундра была их родным домом.

А на помойке, позади столовой, копошились в отбросах грязные и облезлые песцы.

 

Натовский шпион.

 

Впритык к военно-строительной части располагалась часть дивизии ПВО, дислоцированная на Новой Земле. Под огромной земляной насыпью, с торчащими на ней антеннами локаторов, скрывались бетонные казематы командного пункта. О размерах подземных сооружений можно было судить по количеству солдат, находившихся одновременно в них. Три раза в день ее строем покидала чуть ли не рота солдат, маршировавших в столовую.

А сама столовая у них была на зависть. Капитальное кирпичное двухэтажное здание. Со слов посвященных, столы там были на четверых, стулья, столовые приборы. Бурдой, как военных строителей, не кормили, котлеты были повседневным явлением. Но никто им не завидовал. Два года в подземелье, высочайшая ответственность, бесконечные боевые тревоги, жесточайшая дисциплина, лютые сержанты, да и деды у них были тоже конкретные.

Все ПВОшники, в отличие от других обитателей гарнизона, выделялись нездоровой бледностью, свойственной обитателям подземелья. Здесь, в Арктике, солнечные лучи многократно усиливаются, отражаясь от сверкающей белизны снежной поверхности, отчего лица покрываются тропическим загаром, а некоторые, из-за этого, временно теряют зрение, особенно весной.

Стройбатовцы в свободное время любили смотреть на ПВОшников, которые все делали образцово показательно, строго по уставу. Даже в столовую из казарм ходили в сопровождении сигнальщиков с флажками, обозначающие границы строя. Команды сержантов выполнялись четко. Если возникала малейшая заминка и сержанту казалось, что кто-то задержался при входе в столовую, то вся рота снова выходила из столовой, выстраивалась и по команде опять заходила в столовую.

Особенно интересно было наблюдать за их манипуляциями по тревоге, которые проводились регулярно. Организованные группы солдат с карабинами и противогазами, быстро перемещаясь занимали свои позиции, локаторы начинали лихорадочно крутиться, бегали сержанты, докладывая офицерам о готовности. Последние все это хронометрировали с секундомерами в руках.

Но в начале июня у соседей начался невиданный переполох. Вместо обычных получасовых учений они целый день метались в полном обмундировании по расположению части, запрыгивали в УРАЛы, которые с ревом уносились куда в тундру. Из аэродрома Рогачево через гарнизон, в неизвестном направлении, тащили зенитные ракетные установки, передвижные локаторы и, к удивлению стройбатовцев, все это опять двигали назад в сторону аэродрома. И так несколько дней подряд.

Геша не выдержал и подошел к сержанту из ПВО, который вместе со своим взводом примчался на УРАЛе к столовой и ждал своей очереди на обед:

- Ребята, Вы что, с цепи сорвались?  Если началась третья мировая война, то почему мы об этом не знаем?

Сержант горестно вздохнул:

- Гады натовцы, достали, не спим уже вторые сутки.

-  Мужик, очнись, посмотри вокруг. Это мы, а не натовцы.

И тут сержант ткнул в синее-синее небо без единого облачка, с ярким-ярким солнцем:

- Посмотри вон туда, видишь?

- Ничего не вижу.

- Смотри по моему пальцу, видишь?

И тут Геша увидел на фоне чистого синего неба, где-то очень высоко, маленькую, едва заметную сребристую точечку, которую можно было принять за дефект зрения.

Оказалось, что когда наступила ясная погода и установился ветер определенного направления и скорости, у берегов Новой Земли появился натовский разведывательный корабль, замаскированный под гидрографическое судно, и запустил аэростат с разведывательной аппаратурой. Этого шпиона ветром пригнало к полигону. Аэростат, при определенной розе ветров, мог висеть над полигоном неделями. Если воздушные течения уносили его в сторону океана, то улучшив момент, натовцы запускали новый.

И теперь ПВОшники таскали свое вооружение по всему острову, меняя их место дислокации. Они пытались ввести неприятеля в заблуждение. Сержант по большому секрету сообщил, что на самом деле они таскают в основном муляжи, а настоящие батареи ракет стоят замаскированными.

- А что, надо той же ракетой, которую Вы так старательно прячете, сбить его – заметил Геша.

- Эта сволочь холодная, инфракрасная система наведения ракеты ее не видит. К тому же сделана она полностью из полимера и покрыта специальным составом, видишь, как блестит. Поэтому не отражает радиоволн и ее не видит локатор. Так что ракетой не попадешь.

- Ну, тогда надо поднять истребитель-перехватчик, вон их, сколько стоит в Рогачево, или зениткой расстрелять с земли, делов то.

- Опять таки, как ее достать, если она висит на высоте тридцати километров и ни одна зенитка на такую высоту не стреляет. А наш МИГ-25 может подняться только на двадцать пять километров. А если каким то чудом удастся попасть в нее из чего нибудь, то ей это как мертвому припарки. Аэростат сделан из нескольких десятков тысяч маленьких шариков, наполненных гелием, и повреждение пары сотен из них ничего не изменит.

Тут из столовой вышел отобедавший взвод и сержант повел туда своих солдат.

 Но ПВОшникам на этот раз повезло, уже через день подул южный ветер, погнав всевидящее натовское око шпионить за Северным полюсом.

продолжение

начало