Гибель Арктики

"Холодная матка"

Так прозвали поморы Новую Землю, растянувшуюся во всю длину своих 1000 километров и разделенную проливом Маточкин Шар на два острова. И на такой огромной территории, и то лишь в южной ее части, живут двести самоедов (ненцев) и русских промышленников-зверобоев с семьями.

Новая Земля, так же как и Шпицберген, много столетий тому назад была открыта беломорскими поморами. Доказательством этому служат обнаруживаемые на берегах гурии (знаки, сложенные из камней), поморские кресты и остатки древних становищ.

Еще в 1596 году неустрашимый голландец Виллем Баренц, первым положивший на карту изрезанные морем берега Новой Земли и окончивший свою бурную, полную исканий жизнь у мыса Ледяного, на крайнем севере этого безлюдного острова, во время своей зимовки видел старинные поморские кресты.

В начале ХІХ столетия были произведены первые попытки изучить Новую Землю в научном отношении. Главной причиной этому был разнесшийся по России слух, что недра островов таят в себе неисчерпаемые богатства, серебра. Была даже организована специальная экспедиция, участник которой, горный штейгер Лудлов, в результате, правда, очень поверхностного обследования, дал отрицательный отзыв о берегах, обследовал Новую Землю.

Книга «Гибель Арктики» — написана специальным корреспондентом газеты "Известия" Борисом Громовым — участником экспедиции 1930 года на ледоколе "Георгий Седов". 15 июня 1930 года ледокол, покинув Архангельск, направился к Новой Земле (экспедиция под руководством О.Ю. Шмидта и В. Ю. Визе), зашёл в Белушью Губу и Малые Кармакулы, а потом прямым курсом двинулся к Земле Франца-Иосифа. Исследовав некоторые районы архипелага, 2 августа "Георгий Седов" вышел из бухты Тихой к Новой Земле. Взяв запас угля с ледокольного парохода "Русанов", "Седов" обогнул Новую Землю и по 79-й параллели проложил прямой курс к Северной Земле. В пути были открыты новые острова, получившие имена Визе, Воронина и Исаченко. Здесь приведены три главы из этой книги.

Четырехкратная экспедиция Русского географического общества познакомила с гидрографическим описанием земли, а академик Бер опубликовал первый естественно-исторический анализ. После него ряд гидрографов, с целью описи берегов, обследовал Новую Землю.

Наконец после революции интенсивное обследование Новой Земли производилось Институтом по изучению Севера. Под руководством проф. Р. Л. Самойловича было организовано шесть экспедиций, имевших целью всестороннее изучение этого двойного острова. Вначале за неимением средств Р. Л. Самойлович путешествовал на простой шлюпке, потом на пятисильном катерочке "Грумант" и затем на небольшом судне "Зарница" с мотором в 50 л. с.

На "Груманте" Р. Л. Самойлович обошел Новую Землю с юга на север, имея в составе экспедиции всего лишь четырех участников. Он проделал весь путь в течение пяти недель, благополучно избегнув тяжелой, полной лишений зимовки. В эту экспедицию удалось определить пять астрономических пунктов, дать опись и карты многих не посещенных до этого времени бухт и изучить геологическое строение берегов Новой Земли.

Во время экспедиции на "Зарнице" Р. Л. Самойлович обошел впервые кругом Новой Земли и замкнул круг в Карских Воротах. Тогда же были произведены гидрологические и зоологические работы и открыты на восточном берегу три новых залива, весьма удобных для стоянки судов, интересных в промысловом отношении. Этим заливам были присвоены имена трех известных русских исследователей Арктики — Седова, Русанова и Неупокоева.

Русская Гавань, куда впоследствии заходил наш ледокол до сего времени не посещалась ни одним кораблем. Лишь Г. Я. Седов в 1913 г., зимой на собаках проходя этот район, определил здесь астрономический пункт и нанес, приблизительно, залив на карту.

В 1927 году, желая подробнее изучить этот район, Р. Л. Самойлович на небольшой шлюпке "Тимонец" отправился от островов Баренца, где вел тогда работы, с двумя спутниками по направлению к Русской Гавани. 18-футовой длины бот пришлось вести открытым Полярным морем, не будучи уверенными, что в случае налетевшего шторма они найдут себе подходящую стоянку. В густой туман, ориентируясь по компасу, осторожно пробирались вдоль берегов, пока не зашли в обширный залив, закрытый сильно выдающимся в море мысом. В течение двух дней велись подробные исследовательские работы и съемка залива. Местность казалась совершенно необитаемой и никогда не посещавшейся людьми. Каково же было изумление отважных путешественников, когда они обнаружили на небольшом скалистом островке огромный, в два человеческих роста, староверский крест и на нем полуистлевшую от времени, изглоданную дикими ветрами надпись:

"Сей крест воздвигли жители Сумского посада промышленники Кошиков, Тенин и Стопан Борисов, сотоварищи. 1842 г. Август. На острове Богатом, бывшем Баренца".

— Мы не могли не преклониться, — рассказывал Р.Л. Самойлович, — перед смелостью и бесстрашием поморов, которые на крошечных парусных ладьях доститали столь высо ких широт.

Острые хребты старых, выветренных гор с косыми полосами снега от вершин расчертили Новую Землю. Горы и отроги их кажутся ребрами какого-то исполинского доисторического чудовища. Пустынная, голая земля с часто попадающимися так называемыми реликовыми, остаточными, озерами, говорящими о том, что поверхность Новой Земли медленно, но все же поднимается от моря.

Южная часть Земли имеет несколько более мягкий климат, нежели северная, в большей части покрытая материковым льдом и сползающими к морю гигантскими глетчерами. Раньше считалось, что на южной оконечности Новой Земли нет глетчеров, но в 1923 году Р. Л. Самойлович к востоку от губы Безымянной обнаружил сверкающий ледник и назвал его именем известного германского глятиолога Пенка.

На всей огромной территории Новой Земли живет около двухсот человек самоедов и русских промышленников, при чем жилища их не разбросаны по обоим островам, а сосредоточены на южной оконечности Земли в нескольких промысловых становищах: Белушьей Губе, Малых Кармакулах, Крестовой Губе, Маточкином Шаре, становище Русанова и т. д.

Собственно говоря, этот метод расселения богатого зверем и рыбой края не совсем правилен. Более приемлемым был бы, пожалуй, норвежский способ расселения не становищами, как на Новой Земле, а по два-три человека, но с тем, чтобы обслужить все огромное побережье. Новоземельский же метод не дает возможности полностью использовать при родные богатства этого края.

Настоящий абориген Новой Земли — это ненец (самоед). Русские же промышленники-зверобои — пришлый из северных окраин Союза элемент, проживающий здесь по нескольку лет на отхожем промысле и затем неизменно возвращающийся к себе на родину.

В далекие времена за полярным кругом, в Большеземельской, Канинской, Тиманской тундрах, на Новой Земле, остро вах Вайгаче и Колгуеве, жили лопари. Они называли себя "само", а землю, на которой обитали, — "само-едне". Поэтому в те времена вся земля у берегов Ледовитого океана называлась самоедной, а жители самоедами. Сами же самоеды называют себя "ненцами", что в переводе — "человек".

В большевистском становище — Белушьей Губе открыта школа-интернат, в которой обучаются 18 ребят, составляющих новоземельский отряд юных пионеров, работают курсы мотористов для подготовки кадров рыболовному и зверобойному катерному флоту. Развивается промысловая кооперация: все промышленники объединены в артели с обобществленным инвентарем. В каждом становище избран совет и уполномоченный островного совета. Словом, забитый царской опричниной прежний туземец уже теперь — полновластный опытный хозяин своей холодной, неприветливой, но любимой страны.

Большинство самоедов никогда в жизни не видало лошади, коровы, не слышало шума хвойных лесов, мягкого шелеста травы. Рассказывают, что, когда привезенный в Архангельск старик-самоед впервые увидел жеребенка, он в изумлении остановился и спросил:

— А когда у него вырастут рога?

Основной промысел жителей Новой Земли — это песец, являющийся важнейшим объектом охоты. Ловят этот дорогой экспортный мех почти исключительно железными капканами и редко деревянными пастъниками. Песцовый промысел дает огромные доходы государству, получающему за драгоценные шкурки валюту.

В этом году капканами в одной только Белушьей Губе было поймано 540 хвостов (песцов), а по всей Новой Земле более — 3 000 штук. Обычно капканы наживляются куском соленого гольца и ставятся в особо излюбленные песцами места, отвечающие некоторым определенным требованиям (место должно быть защищено от снежных заносов и т.д.). Вся удача охоты зависит от опытности, умения и подвижности промышленника, не ленящегося даже в бураны объезжать на собаках места, где поставлены капканы, для их проверки и перезарядки. Обычно район действия одного промышленника занимает площадь более ста километров. Теперь понятно, какие отчаянные трудности он должен испытывать при переездах, ночуя в снегу, замерзая в метели.

Собака промышленника — верный его друг и помощник. Бессобачные охотники обычно не имеют хорошего промысла. Собак обычно доставляют из Архангельска, где просто-напросто их ловят на улицах. Часть животных, не выдерживая сурового новоземельского климата, погибает, другая же часть на зиму обрастает густой, предохраняющей от лютых морозов шерстью.

Чрезвычайно интересна та дисциплина, которая установлена среди собак. Зимой им под страхом смерти запрещено отходить от жилья, и, несмотря на то, что выученная для езды собака расценивается на Новой Земле в два-три песца, хороший промышленник, заметив ее отлучку от избы, непременно застрелит, рискуя иначе находить в капканах обглоданные кости песцов.

Развитие песцового промысла тесно связано с существованием на Новой Земле маленькой мышки — лемминга, которым песец обычно питается. В северной части Земли только потому и нет песцов, что там не водится леммингов. Таким образом количество песцов в данной местности находится в прямой зависимости от количества находящихся там леммингов. Бывают годы, когда песцовый промысел дает особенно большие доходы. Это случается тогда, когда с осени появляется оттепель, затем выпадает снег, опять наступает оттепель и вдруг, внезапно, ударяет мороз, покрывающий поверхность земли толстой и крепкой коркой льда. В такие годы лемминг не имеет возможности выйти из своих нор на поверхность, и песец, оставшись без корма, охотно идет на приваду, попадая в особенно больших количествах в капканы.

В былые времена по всей Новой Земле огромными стадами бродили дикие олени. Еще 25 лет тому назад каждый промышленник убивал ежегодно 600-800 оленей. Набьет, бывало, он в охотничьем азарте где-нибудь на восточной стороне Земли десятки и даже сотни голов, а перевести к себе на запад и не в состоянии. Отрежет самое сладкое место — языки, а целые шкуры и туши мяса бросает. Так варварски истреблялось ценное животное олень, которого теперь осталось весьма небольшое количество. Беспардонные облавы промышленников оттеснили последние остатки стад оленей с лучших ягельных пастбищ (ягель — мох, которым питается олень) южных берегов на отвесные скалы северных гор, в угрюмых долинах которых ягель почти не растет. В результате олени вымирают, превращаясь в легендарных животных, на огромные стада которых зверобой когда-то производили удалые набеги.

А ведь для новоземельского промышленника весной каждый кусок свежего мяса стоит дороже всего, так как предохраняет его от страшной в тех местах и часто смертельной цынги.

Для обеспечения промышленников свежим мясом Госторг завез небольшие стада с острова Колгуева, Канина Носа и передал их промысловым артелям. Опыт удался: животные быстро приспособились к новой обстановке, акклиматизировались.

Правильная организация оленеводства даст возможность удовлетворить мясом не только колонистов, но и значительную часть вывозить для нужд населения и промышленности Советского союза.

Точно такое же положение и с медведем, моржом и китами. Не так давно медведей ловили у самого становища, под окнами домов. Но если раньше каждый промышленник добывал по нескольку десятков шкур, то теперь едва ли весь остров добывает такое количество.

Бесшабашный, хищнический промысел заставил моржей и китов, в поисках убежища, перекочевать в другие, не известные нам районы. А ведь еще недавно киты встречались целыми стадами в сотни голов у берегов Новой Земли. Об этом свидетельствуют многочисленные кости, огромные позвоночники, черепа, ребра, раскиданные по всему побережью. Особенно богат в этом отношении западный из островов Баренца, где обнаружено целое китовое кладбище.

Морской заяц, гренландский тюлень и нерпа, до сих пор в изобилии встречающиеся у берегов Новой Земли, являются, кроме песца, основным видом промысла. Обычно промышленник, убивая морского зверя, использует шкуру и жир, а мясом, сильно отдающим рыбой, которой зверь питается, или кормит собак или бросает его. Морской заяц не встречается стадами, а держится в одиночку в отдаленных бухтах. Он не боится крика, свиста и шума; наоборот, из любопытства подплывает даже ближе к заинтересовавшему его предмету, тем самым отличаясь от других, обычно пугливых, ластоногих. Слабость зверя к любопытству известна охотникам, которые и выманивают его из воды нежным посвистыванием.

Чрезвычайно осторожный и пугливый гренландский тюлень, готовый при малейшем шуме удрать в воду, имеет своеобразную слабость: он плохо следит за продухами (трещинами и полыньями во льду) и, задремав, часто остается во время сжатия льдов отрезанным от чистой воды, что и используют охотники.

Нерпы, ходящие стаями до десяти штук, в феврале проделывают во льду при помощи ласт с нижней стороны отверстие и устраивают под снегом довольно большую нору с одним продухом наружу, где совместно и щенятся. В этот период зверобой прослеживают залежни нерп и охотятся. Рассказывают случай, как однажды охотник, не имея возможности немедленно увести раненую нерпу домой, привязал ее цепью. Каково же было его изумление, когда наутро он обнаружил нерпу сидящей в огромной яме, глубиною в метр, которую она вырыла при помощи своих передних ласт! Нерпы очень сильны и очень ловко владеют своими неуклюжими конечностями, при помощи которых они не только хорошо плавают, но и крошат твердый, как гранит, северный лед.

Чрезвычайно интересна охота на огромных морских зверей — белух, из семейства дельфинов. При появлении белухи промышленник обычно стреляет через нее, с тем чтобы всплеск ударившейся об воду пули заставил зверя отклонить свой путь к берегу. Так посылаются пуля за пулей, пока животное не выйдет на мелкое место, где его метким выстрелом в голову убивают наповал. Надо сказать, что при таком способе охоты иной раз тратится более ста патронов. Но промысел белух чрезвычайно рентабелен, ибо дает колоссальное количество технического жира, имеющего большое применение в промышленности.

В большом количестве распространены на Новой Земле гуси, летающие стаями в 200-400 штук. В середине июля, когда у гусей происходит линька, промышленники собираются всем становищем и производят безобразное истребление совершенно беззащитных птиц, не могущих в это время года летать. Все селение отправляется на лодках в глубокие заливы, в которых обычно собираются линяющие гуси, подгоняет их к крутым и неприступным берегам, а затем зверски избивает палками. В такие облавы истребляется масса птиц. Теперь уже ближайшие к становищам районы совершенно опустошены, и промышленникам приходится ездить на охоту за 15-20 километров от жилья.

Особенно следует остановиться на гагачьем промысле, имеющем общегосударственное значение. Как известно, гагачий пух является чрезвычайно ценным продуктом. Казалось бы, что следовало предпринять все меры к тому, чтобы дать возможность прилетающим на Новую Землю гагам спокойно гнездиться и добровольно отдавать свой ценный пух, которым самки, выщипав из грудки, устилают гнезда при высиживании птенцов. Между тем гагачий промысел на Новой Земле стремительно падает, и недалеко то время, когда его постигнет участь мурманских берегов, которые вследствие сильного истребления гаг совершенно перестали ими посещаться.

Происходит это так. Новоземельские охотники тщательно следят за началом кладки у гаг, тем более что в это время года (вторая половина мая) охота на песца и морского зверя уже окончена, лов гольца не начался и время у них свободное. Как только гаги начнут кладку, промышленники устремляются на гнездовья, стараясь опередить друг друга. Они жестоко убивают совершенно беззащитных матерей, сидящих на гнездах, — тем более что в этот период они не очень пугливы, доверчивы, — забирают яйца и нежный, еще теплый пух.

Это совершенно недопустимое, безобразное хищничество. Приходится удивляться, как еще в этих районах сохранились гаги. Такой способ "охоты", непосредственно в момент самого промысла, даже невыгоден охотнику, и вот почему.

В Норвегии, например, владелец или арендатор гагачьего гнездовья знает вперед, где гаги устроят свои гнезда, ибо в спокойной обстановке они из года в год прилетают на старые, насиженные места. В момент кладки яиц владелец берет себе несколько штук, которые гага немедленно, без ущерба для себя, пополняет. В день выхода птенцов владелец вновь приходит на гнездовье, забирает пух и сносит, если гнездо находится далеко от воды, птенцов в воду — при чем гага спокойно следует за ним. В хороших хозяйствах гаги оберегаются во время высиживания от хищников — соколов, полярных сов, крадущих яйца, чаек и т. д. Им устраивают удобные и защищенные от нападения места для гнездования. При таком культурном хозяйстве число гнездующих птиц в данном месте не только не уменьшается, а быстро растет, при чем владелец имеет как бы вольный птичий двор, не требующий почти никаких затрат и приносящий огромный доход.

До империалистической войны один килограмм очищен ного пуха стоил в Норвегии 25 рублей, а один килограмм можно получить с 24 гнездовий. При правильном ведении гагачьего хозяйства Новая Земля могла бы дать тысячи килограммов гагачьего пуха. Одна только южная Гренландия, где гагачий промысел даже не вполне налажен, вывозит ежегодно до 2000 килограммов пуха. Таким образом Новая Земля при правильной эксплоатации могла бы дать своему населению доход в десятки тысяч рублей, вместо десятков рублей, которые оно имеет от него в настоящее время. Гагачий промысел — это тот вид промысла, о котором Госторгу следует хорошо подумать.

Кроме этого на Новой Земле обитает целый ряд птиц, не имеющих промышленного значения: кайры, длиннохвостые крачки, бургомистры, моевки, чистики, люрики, поморники; экзотические красавцы тупики, похожие на попугаев; местные воробьи — пуночки, свободно летающие по постройкам и рассаживающиеся по крышам домов; глупыши-буревестники, встречающиеся в открытом море, на воде, далеко от земли, в тысячных стаях, занимающих пространство в несколько квадратных миль поверхности моря; морские песочники, питающиеся выброшенными морем водорослями, которые кишат миллионами личинок мух; полярная сова — пестрая красавица, принадлежащая к числу весьма немногочисленных оседлых птиц Новой Земли, питающаяся леммингами, кайрами и нападающая иногда даже на грузных бургомистров, при чем у птиц отъедает только голову. Как это ни странно, но сова, несмотря на не заходящее летом солнце, все же предпочитает охотиться в ночные часы. Встречается белая, так называемая "слоновая" чайка, при появлении которой мгновенно пропадают моевки и люрики, появляющиеся вновь через некоторое время после того, как она улетела. Получается впечатление, что красивая и молчаливая белая чайка является самым страшным хищником наших северных морей. И действительно, она не только похищает птенцов с птичьих базаров, но и дерзко нападает на равных себе по величине моевок.

Но все эти птицы, как мы указывали, не имеют промысло вого значения. Основной же промысел новоземельца — песец, тюлень, голец, белуха и гага. Постановлением островного совета на Новой Земле хищничеству положен конец. Промысла начинают оправляться. Организация артелей с обобществленными орудиями промысла дает мощные хозяйственные, экономические единицы. Намечается открытие новых становищ там, куда еще не ступала нога человека и где таким образом промысловые богатства никем и никогда не использовались. Предполагается заселение Карской стороны и северной части Новой Земли, создание собачьего питомника, который должен будет ликвидировать "собачий голод" и обеспечить промышленника наследственно акклиматизированной собакой. И наконец предполагается увеличить количество жителей еще на сто человек.

Советское правительство вполне правильно держит курс на коренизацию населения. На Новую Землю нужен такой промышленник, который не думает сорвать хороший куш и затем удрать на Большую Землю. Только при коллективном хозяйстве можно поставить промысла на должную высоту. Только мощным и крепким коллективом посильно приобретение современных, усовершенствованных орудий охоты и лова.

В столице Новой Земли

Прошла долгая, тягучая бессонная ночь. Шторм бушевал попрежнему. Старик-океан все с той же упрямой настойчивостью катал свои седые, пенные волны, кидая, как легкую игрушку, нагруженный до отказа ледокол.

Бледные, зеленые от усталости и непрерывного болтания, Муханов и я вылезаем наверх. Сильный ветер сшибает с ног, останавливает дыхание. Цепляясь за поручни, выписывая одеревяневшими ногами невероятные кренделя, поднимаемся в штурманскую рубку. Навалившись грудью на стол, полулежит капитан, изучая английские мореходные карты. На его лицо тяжелыми бороздами легли морщины утомления. Где находимся, Владимир Иванович?

— Сейчас будет Новая Земля. Скоро конец нашим танцам по волнам...

К полудню на горизонте показалась темная высокая гряда гор Новой Земли, а еще через несколько часов, пройдя вдоль бесконечной ленты возвышенностей, изрезанных мелкими заливами и сияющими глетчерами, "Седов" уже входил в ворота столицы Новой Земли — Белушьей Губы. С унылых, плоских берегов Гусиной Земли, со скалистых обрывов острова Базарного навстречу ледоколу неслись птицы, тысячи черных белогрудых кайр. Летят они так низко над водой бреющим полетом, что синие волны, внезапно обрушиваясь. обдают их белоснежной пеной.

В середине залива, на крутом берегу, усеянном ребрами тюленей и пустыми ржавыми консервными банками, расположилось становище зверобоев — десяток деревянных домишек с маленькими оконцами и низкими входами. Здесь склады фактории Госторга, школа-интернат на 18 детей и больница на две кровати. Больше коек и не нужно: промыш ленники болеют редко и легко.

На двух шлюпках съезжаем к берегу. Огромная стая тощих (кормят их раз в неделю), ободранных собак приветствует нас несмолкаемым заливчатым лаем. Маленькие раскосые самоедские детишки, в пестрых малицах и поднятых на голову грязных пушистых капюшонах, недоверчиво, но с любопытством наблюдают за нашествием незваных гостей. Взрослые же, к нашему изумлению, сидя на завалинках, спокойно покуривают трубки, не проявляя никаких знаков удивления, радости или какого-либо другого чувства. Думается: ведь не каждый день к ним заходят пароходы. Видно, суровая природа севера, однообразный, однотонный ландшафт сделали их такими заядлыми флегматиками. Когда Р. Л. Самойлович, протянув руку, поздоровался с одним из них, тот просто ответил: "Здравствуй", точно он с ним не впервые в жизни, а ежедневно, по нескольку раз в день, встречается.

В стороне от большого деревянного здания школы-интерната расположена низкая покосившаяся избенка председателя Новоземельского исполкома — Ильи Константиновича Вылки, крыша которой усеяна гирляндой высохших кайр и гагарок питанием ездовых собак.

Заходим в избу. За большим деревянным, давно не мытым столом, с объедками селедки и розовыми кусками гольца столетняя старуха. На полу, у стены, под лубочным агитплакатом первых дней революции, неизвестно кем сюда занесенным, зарывшись в оленьи шкуры, под связками белоснежных песцов, в перемежку с собаками безмятежно посапывают прелестные малыши. Подстриженный в скобку, в зеленой долгополой рубахе из биллиардного сукна, Илья Вылка встал со скамьи и важно, с достоинством, произнес: "Здравствуй, Самойлович", немедленно сел обратно, положил руки на оба колена и опустил глаза в землю: проф. Самойловича, единственного из всех вошедших в избу, он уже несколько раз видел на Новой Земле.

После долгих исканий и осторожных нащупываний подходящей темы разговор удается наладить. Мгновенно оживившийся Вылка, блестя загоревшимися точками черных глаз, торопясь, коверкая русские слова, спешит рассказать о том, что "зимой дули сильные встоки", что льды были рыхлые, отчего тюлень уходил в море, что за сезон только 40 бочек шелеги (сала) сумели взять, а вот песцов артель на брала 540 хвостов...

Зимой Вылка на нартах и собаках объехал становище, отчитываясь перед избирателями в проделанной работе. Более 2 000 километров сделал председатель Новоземельского исполкома в пургу, дикие бураны и морозы.

Илья Вылка — художник-самородок. В 1911 году он провел целую зиму в Москве, обучаясь в школе живописи и ваяния. Он хотел было закончить обучение, да отец не приказал: "Жениться тебе пора, да и на острове быть..."

— Скучно, — говорит Вылка, — в Москве: травы нет, виляться негде и избы ставить нельзя. Такое большое становище — Москва, а всего три оленя имеет.

Этих оленей Вылка видел в зоологическом саду.

Вторично попал Вылка в Москву в 1925 году, когда ездил с докладом о нуждах Новой Земли в Комитет Севера и был принят М. И. Калининым. Об этом событии, врезавшемся на всю жизнь в его память, Вылка так рассказывает:

— Вхожу я в избу, встал у стены, как мертвый, и жду. Входит Михаил Иванович Калинин. Хотел я ему в ноги поклониться, да думаю — нехорошо. Ну я ему и сказал: "Здравствуй, Михаил Иваныч, великий человек, хозяин земли русской". Тут усадил он меня на лавку, сам сел рядом и отвечает:

"Напрасно ты меня великим человеком назвал. Я такой же, как и все. И хозяин тоже не я, а весь народ". Ну, поговорили мы с ним о том, о сем, попили чайку, а потом я сказал: "Спасибо, что принял меня", и ушел.

— Илья Константинович, — просит О. Ю. Шмидт, — покажи свои картины.

— Никак нету, — неохотно отвечает тот. — Как придут пароходы с Большой Земли, так все картины просят, а я все роздал; теперь же не рисую.

Мы переходим к основной теме нашего разговора, для которого и завернули в Белушью Губу.

— Нужно нам, Илья, — говорит Р. Л. Самойлович, — для поселения на Земле Франца-Иосифа двух промышленников, опытных, хороших охотников, знающих повадки зверя. Кроме жалования, дадим им обмундировку, питание, снаряжение, собак и оружие. Ну как, дашь нам охотников?

Блестящие глаза Вылки мгновенно затухают.

— Коль нужно, возьми, — медленно говорит он. Только знай: народу, промышленников, у нас и так мало. Человек для нас дороже песца.

Мы переходим в крайнюю в становище избу старика-самоеда Ивана Леткова. На лавке, у стены, качая ребенка, сидит сам хозяин.

— Вот работника себе заработал! — смеется он. — На старость хорошим будет помощником.

А изба и так переполнена ребятишками, с удовольствием сосущими хвосты подсоленных гольцов.

— Вот кто может поехать, — говорит Летков, — Тимофей Хатанзейский, Матку он выдал замуж, а жена годок и одна проживет. Правильно, Тимоша?

— А мне что? Пожалуй, поеду, попытаю, — вытирая сальный от рыбы рот, отвечает Тимоша, молодой коренастый самоед, славящийся тем, что по выбору, на лету, убивает гусей. В полчаса были собраны немногочисленные пожитки, и новый загорелый колонист Земли Франца-Иосифа, а с ним и его лучшие друзья, помощники-собаки, уже шли к ожидавшей их шлюпке. Крошечные раскосые куклы — самоедики — с ревом кружились вокруг него, забегая вперед, цепляясь ручонками за длиннополую оленью малицу (самоедская верхняя одежда).

— Гусь-щенок, вода место упал, лед не живет, я приеду, — как бы в утешение обратился Тимофей к жене.

Этими не связанными между собою словами он хотел сказать, что, в то время как выведутся птенцы гусей и родители сведут их на ходу и когда в море уйдет лед, в это время он и придет обратно, т. е. осенью.

Второго колониста Земли Франца-Иосифа Вылка посоветовал подыскать в другом становище — Малых Кармакулах. Резкий порыв ветра донес с Белушьей Губы хриплый зов заждавшегося ледокола. Надо спешить к берегу. Крепко пожимаем руки промышленникам, желаем им счастливой зимовки, а главное, удачной песцовой охоты.

Прыгая на гребнях волн, несется шлюпка к освещенным иллюминаторам судна.

Осторожно, ощупью пробирается "Седов" к мысу Лилье, находящемуся у выхода в океан. За поворотом залива скрылись маленькие деревянные домишки и мчащиеся за ледоколом собаки.

— Завтра в последний раз взглянем на Новую Землю, зайдем в Малые Кармакулы — и скорее на север, — задумчиво произносит О. Ю. Шмидт. — Время не ждет, а впереди еще масса работы.

Четко, как часы, размеренно хлюпают, купаясь в масле, поршки машин.

— Лево на борт! Одерживай! — слышен сверху голос В. И. Воронина.

Капитан сам ведет ледокол. В опасных местах он никому не доверит своего любимого детища.

— К шторму готовьсь! — командует мне Муханов, заблаговременно и расчетливо улегшийся на койку. Опять муторить будет...

Перспектива выспаться, впервые за трое суток, проведенных в море, была ненадежная. Все сильнее и сильнее начинало подбрасывать. В толстое стекло иллюминатора назойливо стучался дождь. Мы снова выходили в океан.

В Малых Кармакулах

Утром, на рассвете, в густом, непроницаемом, как броня, тумане "Седов" подошел к Кармакульскому становищу, одному из первых на Новой Земле.

В 1877 году здесь была организована спасательная станция, для охраны которой из Мезенского уезда были перевезены пять самоедских семейств в количестве 24 человек.

Кроме них, здесь же в течение восьми лет зимовали два самоедских чума, посланных сюда печорским промышленником, не рискнувшим вернуться на материк из-за неудачного промысла. Сейчас в Малых Кармакулах живут четырнадцать промышленников с семьями — пять самоедов и девять русских.

Спустив на воду шлюпку, выехали к далекому берегу. Маленький бот беспомощно прыгал на волнах, зачерпывая бортами студеную воду.

С трудом выбрав подходящее место, мы причаливаем к берегу и вылезаем у подножья обрывистых, свесившихся в море черных скал. Прыгая через звонкие, журчащие по-весеннему ручьи, мелкие овраги, взбираясь на горы нерастаявшего прошлогоднего снега, мы наконец добрались до поселка промышленников-зверобоев.

В своих воспоминаниях архангельский губернатор Энгельгард так описывает свой приезд и встречу в Малых Кармакулах:

"При нашем входе в гавань грянул пушечный выстрел. один, другой: это приветствовали нас обитатели Новой Земли. На берегу у пушки суетятся самоеды, в стороне виднеется высокая фигура иеромонаха Ионы, а псаломщик, исполняя обязанности бомбардира, заряжает пушку, которая бог весть как сюда попала".

Встреча нас, скромных участников советской арктической экспедиции, не блистала столь пышным торжеством. Единственными свидетелями нашего вступления на сырую, топкую землю были ездовые собаки. На Новой Земле теперь нет ни иеромонахов, ни псаломщиков: постановлением жителей острова они за ненадобностью выселены на материк. Маленькую, торчавшую на откосе часовенку, демонстрируя силу. сбросил в воду рассвирепевший медведь, а построенная в 1899 году церковь Новоземельского монастырского скита, приписанного к Николо-корельскому монастырю, теперь превращена в двухэтажный жилой дом промысловой артели. Да и медная пушка беославно закончила свое существование добровольно взорвалась и была увезена матросами какого-то судна для сдачи в Архангельске Рудметаллторгу.

Продрогшие, закостеневшие на диком ветру, мы с радостью принимаем приглашение местного фельдшера, и агента Госторга Перетягина зайти в избу обогреться.

Чистенькие, светлые, жарко натопленные комнаты. В первой ― кухня. Пожилая женщина в русской печке жарит огромного дикого гуся. Рядом просторная комната местного метеоролога.

Его жене, крепкой румяной женщине, два года тому назад впервые прибывшей на Новую Землю, так здесь понравилось, что она не хочет и возвращаться на материк.

— Что мы там не видали? брезгливо говорит она. Пыль, грязь, толкотня! То ли дело у нас чистый, целебный воздух, простор, прямо благодать.

Я бы не сказал, чтобы члены нашей экспедиции были согласны с мнением: слишком мрачное впечатление производят серые, однообразные берега Новой Земли, имеющей к тому же тяжелые климатические условия для существования.

Блещущая чистотой комната фельдшера увешана портретами вождей, полотнами географических карт, полочками дли медицинских инструментов и аптечкой. Эта комната место сбора всего становища. Сюда приходят поделиться горестями, обсудить события, установить нормы распределения пайка. подлечиться, а главное, послушать радио. Каждая радиопередача, каждый доклад страстно и горячо обсуждаются. Благодаря всесильному радио маленький северный форпост в курсе всех политических событий. Кампании, проводящиеся на материке, неизменно и здесь находят себе отклик. Вся колония члены Осоавиахима; провели сбор на постройку дирижабля, организовали кружок РОКК, кружок ликвидации неграмотности и т. д.

На стене, в коридоре, я обнаруживаю местный орган стенгазету "Прибой", живой свидетель занесенной и в эти далекие края советской культуры. Хорошая, политически правильная газета, борющаяся за коллективную организацию труда, за новый быт, против пережитков прошлого, предрассудков, суеверий и некультурности.

От разрозненного, индивидуального, хищнического промысла зверобой переходит к коллективному, артельному труду. Даже сюда, на пустынную землю, проникло мощное движение соцсоревнования и ударничества. Соревнуются между собою, вызывают белушинских на быстрое окончание починки сетей, большую добычу тюленьего сала, песцовых хвостов и т. д.

А вот заметки чисто санитарного порядка, говорящие о том, что сюда, в далекий уголок Советского союза, проникли первые принципы гигиены.

"Тов. Елизаров, — говорит заметка, — допускает в своей избе кинуть кадку морского зайца по пяти суток. Товарищ Елизаров, это негигиенично..."

В большинстве своем полуграмотные, зверобои, напичканные, как банка сардинками, вековыми дедовскими приметами, предрассудками и повериями дикого Севера, уже получили первое представление о принципах чистоты, поняли и осознали, что в вековой грязи больше жить нельзя, что нужен новый быт, новые условия для существования.

А зубная щетка у самоеда Ионы Леткова — разве это не целая революция в быту?

Или еще заметка:

"Илья Летков и Карп Явсытый рубят мясо всю зиму избе, портя этим пол..."

Здесь уже проглядывает явная забота о государственном имуществе. Закопченная изба Ильи Леткова и Карпа Явсытого становится уже не их собственной избой, а народным достоянием, охранять которое обязаны все члены промысловой артели. Разве было что-либо подобное до Октября? Конечно нет. Безответному послушанию "всесильному" богу и властям поучали "черные вороны" монахи, запугивая темное население ждущими его на небесах карами. Тузы-промышленники, урядники и чинуши старательно везли водку, стеклянные погремушки, "награждали" сифилисом, обкрадывая и без того нищее население. То гнусное, постылое время, как солнце перед зимним заходом, кануло в вечность. Теперь промышленник зверобой сам хозяин своей угрюмой страны, сам строит жизнь на новых началах.

Весь низ стенгазеты занят большой статьей, бросающеп мрачную тень на личность самого фельдшера Перетягина. Дело было так. Когда общий сход промышленников решил ликвидировать церковь и передать здание под жилье артели зверобоев, то старики подняли большую кампанию за срыв этого мероприятия.

— Не переезжайте жить в церковь, — предупреждали они: — бог накажет.

В результате нашлось много малодушных, не рискнувших ссориться со старым владыкой. Но нашлись и такие, что плюнули на дикие и нелепые россказни и, собрав свои монатки, переселились в бывшую церковь. Это были промышленники Елизаров и Антонов. Последний, за неимением постели, устроился даже спать на огромной иконе божьей матери. Узрев такое богохульство, древний старик П. Журавлев всенародно изрек:

— Вот увидите — плохо кончится. Быть беде! Бог непременно накажет...

И надо же было случиться, что во время зимовки, простудившись, оба безбожника тяжко заболели и слегли в постель. Ну, думается, здесь на помощь должен был бы притти фельдшер Перетягин местная и единственная культурная единица. От него зависело разоблачить стариковские басни и объяснить действительную причину заболевания. Но не так-то было. Пришедший к больным Перетягин, вместо того чтобы помочь, мудро и многозначительно заявил:

— Да.... Ну вот, так и вышло, как говорил Журавлев... Бог-то и наказал.

Автор заметки "Чайка" с жаром и вполне справедливо ваявляет: то, что простительно некультурному старику, то ни в коем случае не может быть прощено "интеллигенту", т. е. фельдшеру.

Во всяком случае для исполкома Северного края этот момент, имеющий определенно политический характер, должен послужить уроком при подборе в будущем работников для крайнего Севера. А в политически грамотных, культурных работниках Новая Земля ощущает большую нужду.

Я хотел было поговорить по поводу этой заметки с Перетягиным, но мне так и не удалось выполнить мое намерение, ибо комната неожиданно превратилась в зубоврачебный кабинет.

Будущий колонист Земли Северной, старый житель Новой Земли, гигант Журавлев, обратился к Перстягину с вопросом:

— Зубы дергаешь?

— Дергаю, — ответил фельдшер.

— Ну, вали, выдерни, а то жить не дают.

Посреди комнаты поставили деревянную табуретку, на которую сел пациент. Мы, окружив кресло, с удивлением наблюдали совершенно исключительную в своем роде, молниеносную операцию.

Фельдшер с невозмутимым спокойствием, как будто он ежедневно сотнями удаляет зубы, вытер щипцы и молча уверенно полез в рот.

Упершись коленом в живот Журавлева, фельдшер захватил щипцами зуб и нажал. Щипцы с треском сорвались, ударив больного по челюсти. Лицо Журавлева от напряжения стало багрово-красным. Судорожно схватившись руками за табурет, он стал его в каком-то оцепенении. Второй раз захватили щипцы фельдшера зуб и... выдернули. Треск был такой, точно челюсть разломилась пополам. От боли глаза пациента готовы были вылезти на лоб, но ни один звук не вылетел из его раскрытого рта. Молча встал Журавлев с табурета, сплюнул на пол темный сгусток крови и совершенно спокойно, сильно акцентируя на "о", сказал:

— Ну вот, хорошо, славно. Теперь можно спокойно ехать на Северную Землю.

Да, действительно, такому человеку, с воловьими нервами, можно спокойно отправляться на Северную Землю. Такому стальному человеку не страшны ни многомесячная полярная ночь, ни лишения, ни физическая боль.

— Правильный мы выбор сделали, — указывая на него, говорит В. Ю. Визе: — этот не подкачает...

Староста Кармакульской артели зверобоев Федор Кузнецов с охотой соглашается ехать "пытать щасье" на Землю Франца-Иосифа. Его голубые, как море, глаза ласково улыбаются новым людям, пришедшим звать на остров, о котором он никогда не слышал. Три основных вопроса: каково будет же лование, питание, снаряжение, и все договор уже подписан. Его русая молоденькая подруга жизни, ожидающая в этом месяце ребенка, сначала бросилась в рев, но потом как-то сразу, неожиданно, успокоилась и стала деловито собирать мужу его немногочисленные пожитки. Ей и будущему ребенку предстояло с первым же пароходом выехать в Архангельск, неизвестно куда, не имея квартиры, но с твердым убеждением, что начальник экспедиции ее не бросит на произвол судьбы.

В час ночи "Седов" поднял якоря и, распрощавшись с Новой Землей, взял направление к цели своего путешествия — Земле Франца-Иосифа.