На Новой Земле в 1914 году

I.

Отходъ парохода Мурманскаго о-ва "Королева Ольга Константиновна" на Новую Землю. — Краткая исторія колонизацій Новой Земли. — Путъ до перваго становища. — Бѣлушья губа. — Освященіе часовни. — "Птичій базарь".

Пароходъ Мурманскаго общества "Королева Ольга Константиновна" приготовляется къ отплытію отъ Соборной пристани въ Архангельскѣ внизъ по Двинѣ, черезъ Бѣлое море, въ Ледовитый океань для совершенія очередного рейса на Новую Землю. Пароходъ запоздалъ отходомъ. Всѣмъ надоѣло ожиданіе, и работа по ошвартовкѣ идетъ быстро и оживленно. На носу парохода слышна сдержанная, любовная перебранка между отъѣзжающей партіей плотниковъ, матросами и провожающими ихъ земляками...

Наконецъ пароходъ грузно поворачиваетъ по теченію и все быстрѣе и быстрѣе начинаетъ отдалятъся отъ пристани. Вотъ уже лица провожающихъ расплылись въ неясныя пятна, одна за другой исчезаютъ машущія платками руки, а все кажется, что еще чего-то не хватаетъ; не было чего-то, что бываетъ при всѣхъ проводахъ... И тутъ вы вспоминаете, что не были произнесены столь знакомыя всѣмъ отъѣзжающимъ избитыя, но непремѣнныя при разставаніи слова: "пишите", "телеграфируйте".

Да, эти слова были бы не къ мѣсту въ нашемъ путешествіи. Никакая сила міра не была уже въ состояніи перенести вѣстей ни вамъ, ни о васъ изъ того края, куда шелъ пароходъ, который является единственнымъ звеномъ, связующимъ нашу русскую границу въ Ледовитомъ океанѣ, островъ Новую Землю, съ остальнымъ міромъ.

А, между тѣмъ, въ эту страну, гдѣ полгода не бываетъ свѣта, добровольно идутъ люди. Одни, какъ самоѣды, думаютъ, что тамъ имъ будетъ не хуже, чѣмъ вездѣ, другіе (промышленники), что тамъ лучше, а третъи, какъ всѣ наши отважные изслѣдователи, скромные ученые и просто разные люди, авантюристы въ лучшемъ смыслѣ этого слова, идутъ туда потому, что тамъ — ново, тамъ — Новая Земля... Одни изъ нихъ гибнутъ и оставляютъ о себѣ потомству вѣчную памятъ, другіе — просто гибнутъ и нигдѣ нѣтъ о нихъ памяти. И только духъ ихъ, очевидно, живъ еще въ потомствѣ до сихъ дней. Сейчасъ гдѣ-то скитается по Новой Землѣ экспедиція Русанова, останки Сѣдова похоронены тамъ же. Легендарными разсказами и свидѣтельствами иностранныхъ мореплавателей (напр., Баренца въ концѣ XVI вѣка) утверждается, что Новая Земля была извѣстна нашимь новгородцамъ еще въ XI вѣкѣ, а въ ХѴІІІ отважный новгородецъ Савва Лошкинъ впервые на самодѣльномъ парусникѣ, по собственному почину, обошелъ въ два съ половиной года вокругъ всего острова, заходя на утломъ суденышкѣ до семьдесятъ восьмой параллели сѣверной широты.

Въ настоящее время Новая Земля, въ связи съ путешествіемъ туда великаго князя Алексѣя Александровича, который побываль тамъ въ 1870 году, входитъ также въ кругъ административныхъ заботъ правительства. Заботъ же этотъ островъ требуетъ не мало, главнымъ образомъ по охранѣ его отъ норвежцевъ, которые с открытіемъ навигаціи обыкновенно раньше насъ поспѣваютъ туда и вывозятъ драгоцѣнные мѣха, сало и другую добычу звѣрового промысла. Трудно, конечно, говоритъ обѣ успѣшномъ охраненіи когда наше единственное сторожевое судно "Баканъ", дряхлѣетъ съ каждым годомъ и, неся охранную службу, дѣлаетъ девятъ узловъ въ часъ, а обыкновенный норвежскій "траулеръ" минимумъ — двѣнадцатъ-четырнадцатъ. Затѣмъ, какъ мѣра, фактически ведущая къ осуществленію нашихъ правъ на владѣніе Новой Землею, правительствомъ была предпринята колонизація острова.

Условія, на которыхъ ведется колонизація края, собственно говоря, еще до сихъ поръ служатъ предметомъ разработки, безпрестанно измѣняясь въ деталяхъ, но въ сущности сводятся къ слѣдующему: каждому пожелавшему (самоѣду или крестъянину) переселитъся на Новую Землю правительство выдаетъ 350 рублей ссуды (сумма, между прочимъ, признанная всѣми недостаточною) и снабжаетъ строительнымъ матеріаломъ и запасомъ провизіи въ счетъ будущей выручки за предстоящій промыселъ. Колонистъ, въ свою очередь, обязуется весь свой промыселъ, въ чемъ бы онъ ни состоялъ (шкуры медвѣжьи, песцовыя, оленьи, сало нерпичье и т. п.), все сдаватъ исключительно казнѣ и ни въ коемъ случаѣ не продаватъ скупщикамъ ни русскимъ, ни норвежскимъ. Завѣдующіе колонизаціей устраиваютъ аукціон промысловой добычи, вычитаютъ задолженныя колонистами казнѣ суммы, откладываютъ десятъ процентовъ въ основной капиталъ, и только остатокъ (если можетъ бытъ вообще остатокъ) поступаетъ въ распоряженіе колониста-промышленника.

Нашъ пароходъ направлялся теперь къ этимъ оторваннымъ отъ "Большой Земли", какъ говорятъ самоѣды, людямъ. Пароходъ этотъ принадлежитъ малодѣятельному обществу Мурманскаго пароходства, субсидируемому правительствомъ въ пятъ тысяч рублей за два ежегодныхъ рейса на Новую Землю. Съ этими-то рейсами и доставляется колонистамъ весь необходимый имъ провіантъ и забирается отъ нихъ добыча промысла.

Пароходъ не торопясь шелъ внизъ по Двинѣ, пропуская мимо себя панораму Архангельска, развернувшагося своими грандіозными лѣсопильными заводами почти на десятъ верстъ въ длину.

Было около двухъ часовъ ночи, но непривычный человѣкъ не могъ замѣтитъ, что день кончился. Было свѣтло, какъ днемъ. Разсѣянный свѣтъ наполнялъ воздухъ какимъ-то стальнымъ оттѣнкомъ, на фонѣ котораго всѣ силуэты казались такими нѣжными и фантастичными. Стояла сѣверная ночь въ своей зачарованной красотѣ...

На слѣдующій день пришлось выйти на палубу уже при совершенно измѣнившейся обстановкѣ. На мѣстѣ оживленныхъ картин теперь намѣчались чутъ замѣтныя очертанія пустынныхъ береговъ. Шли "горломъ" Бѣлаго моря. Воздухъ былъ необычайно чистъ и легок, но пронзительный колючій вѣтеръ съ непривычки мѣшалъ дыханію. Взбудараженныя холодныя волны точно свинцомъ ударяли въ борта парохода. Солнца не было. Унылой безнадежностъю повѣяло вдругъ на морѣ. Публика тоже вся преобразилась. На мѣсто котелковъ и канатъе появились мѣховыя шапки нансеновскаго фасона, зюдвестки, бушлаты, фуфайки верблюжьей шерсти и на ногахъ бурки. Капитана едва удалось узнатъ. На мостикѣ, вмѣсто франтоватой черной куртки съ золотомъ, появилась вдругъ неуклюжая, въ мѣховой шапкѣ, замотанная шарфомъ фигура. Матросы фантастическими чучелами ходили по палубѣ, сосредоточенно и ловко дѣлая свое дѣло.

По выходѣ изъ "горла" продолжали держатъся ближе къ Лапландскому берегу, плоскіе, однообразныя очертанія котораго, испещренныя пятнами нетающаго снѣга, довольно свободно достигались взглядомъ. Особенно увлекающіеся и экзальтированные изъ путешественниковъ увѣряли даже, что видятъ устъя рѣкъ. Всѣ ждали мыса Городецкаго, отъ котораго пароходъ круто беретъ на сѣверо-востокъ, уже теряя вовсе изъ вида сушу съ лѣвой стороны... Съ правой временами видна Канинская земля, Канинъ носъ, и пароходъ выходитъ на просторъ Сѣвернаго Ледовитого океана. Показывается еще черезъ нѣкоторое время, при благопріятной погодѣ, съ правой стороны черная черточка острова Колгуева, а дальше пароходъ уже идетъ, не видя земли, вплотъ до Бѣлушьей губы — перваго пункта назначенія на южномъ островѣ Новой Земли.

Окружающій видъ моря не представляетъ ничего привлекательнаго для глаза, и публика, мало-по-малу покидая палубу, спускалась въ кают-компанію и занялась преумноженіемъ доходовъ буфетчика. Такъ прошелъ почти весь день. И только, когда показался юго-западный берег Новой Земли, развернувшійся причудливым узоромъ на фонѣ ясно-голубого неба, всѣ выбрались на палубу. Сравнительная разряженностъ воздуха чутъ-чутъ стѣсняла дыханіе, рѣзкій вѣтеръ срывалъ и крутиль одежду, взглядъ не отрывался отъ облитой холодомъ дали. Ни кусты, ни деревья не покрывали дѣвственнаго пространства земли, и она раскидывала свои холодныя чары предъ нашими жадными взорами. А надъ всей этой сѣверной сказкой, какъ оберегающее красавицу око, сіяло огненно-желтымъ пятномъ полярное солнце. Оно грузно висѣло въ прозрачномъ воздухѣ. Яркое, безъ лучей, точно только что выполосканное въ суровыхъ океанскихъ волнахъ, оно напоминало собою желтокъ свѣжаго невзболтаннаго яйца.

Кто-то взглянул на часы. Было два часа. Но, непривычные, мы не скоро рѣшили, былъ ли то день или ночь. Очень часто случалось, что нѣкоторые собирались спатъ, когда другіе шли завтракатъ. Или, забывшись, требовали обѣда, когда была ночь и вся прислуга спала. Только по буфету и можно было установитъ иногда, переживаемъ ли мы день или ночь?

Тумана не было, и пароходъ относительно очень быстро шелъ, дѣлая по двѣнадцати узловъ въ часъ. Все въ окружающей природѣ постепенно перемѣнилось. Въ открытомъ океанѣ исчезъ переходный и блѣдный характеръ обстановки... Вся роскошь сѣвера раскрылась передъ глазами. Исчезли сѣрыя, мутныя волны Бѣлаго моря, исчезла тяжелая влажностъ воздуха; тяжелыя тучи раскрыли прозрачную нѣжностъ небесныхъ тоновъ; голубоватозеленыя воды океана, хотя и бурно, но все же, казалось, ласкали пароходъ своими аквамариновыми волнами.

Пока на палубѣ публика была занята поэтическимъ созерцаніемъ величественнаго зрѣлища, на капитанскомъ мостикѣ тоже не спускали глазъ съ очертанія береговъ, но уже не съ цѣлями празднаго наслажденія, а напряженно отыскивая кое-какіе немногочисленные признаки, по которымъ мы должны были признатъ Бѣлушью губу. Перед нами съ правой стороны тянулась береговая полоса и теперь предстояло задача примѣтитъ губу (заливъ), чтобы свернутъ въ нее къ первому становищу. Никакихъ опредѣленныхъ данныхъ, конечно, нельзя имѣтъ при оріентировкѣ въ подобной мѣстности. Многочисленные искусственные знаки, въ видѣ пирамидь или крестовъ, сложенныхъ изъ груды камней, въ большинствѣ случаевъ стираются съ лица земли вѣтрами и бурями; естественные же признаки, какъ островки, косы, заливы и отмели, зачастую также подвергаются непрестанному измѣненію въ своихъ очертаніяхъ.

Немногочисленные пассажиры перваго класса всѣ сочли своимъ долгомъ побыватъ на капитанскомъ мостикѣ и принятъ участіе въ обсужденіи нашего положенія. Мнѣнія рѣзко и категорически раздѣлились. Однимъ казалось, что мы уже прошли Бѣлушью губу и идем вдоль такъ называемой Гусиной Земли, другіе же были увѣрены, что мы еще идемъ вдоль береговъ острова Междушарскаго. Только рѣзкій, нестерпимый при непривычкѣ вѣтеръ и явное недовольство капитана заставило "компетентное" общество оставитъ мостикъ и удалитъся въ рубку.

Наконецъ, послѣ довольно продолжительныхъ скитаній вдоль береговъ пароходъ вошелъ въ зеркальную гладь залива, на берегу котораго расположено становище. Машина хотя замедлила ходъ, но въ ея движеніи уже чувствовалось что-то вродѣ человѣка, поднимающагося къ себѣ по домой лѣстницѣ, хотя и не спѣша, но съ увѣренностъю. На нѣсколько минутъ утихла даже суета среди пассажировъ: никто не хотѣлъ пропуститъ торжественной минуты, въ которую двѣ горсти оторванныхъ отъ міра людей: одна — мы на пароходѣ, другая — тамъ на берегу встрѣтятъ взоромъ друг-друга. Но прежде, чѣмъ намъ удалось что-либо увидѣтъ на берегу, мы вдругъ услышали выстрѣлы, и надъ мыскомъ, скрывавшимъ отъ насъ становище, взвился дымокъ. Это "они" увидѣли насъ и, привѣтствуя, стрѣляютъ изъ винтовокъ.

Обогнули мысокъ, и передъ нами поселокъ. Двѣ-три избы русскаго типа на плоской отмели, обнесенной вдалекѣ горами. Настроеніе сразу перемѣнилось. Пароходъ вдругъ измѣнилъ свой увѣренный ходъ. Началась промѣрка дна лотомъ, слышались торопливые возгласы матроса, измѣрявшаго глубину, команда капитана; застопоривали машину. Пассажиры, въ свою очередь, суетились, наворачивая на себя послѣднее, что можно было навертѣтъ и намотатъ на шею, на уши, на ноги, а отъ берега уже отдѣлились нѣсколько карбасовъ, подвозившихъ къ пароходу людей съ берега, видавшихъ въ послѣдній разъ такой же пароходъ и людей съ материка ровно десятъ мѣсяцевъ тому назадъ.

Подошли къ трапу карбасы, и на пароходѣ появились сумрачныя, заскорузлыя фигуры въ пимахъ (мѣховые сапоги) и въ мѣшкообразныхъ рубахахъ изъ оленьей шкуры мѣхомъ къ тѣлу, съ откинутымъ съ головы мѣховымъ чепцомъ, прикрѣпленнымъ къ мѣховой рубахѣ... Таково было "лѣтнее" одѣяніе самоѣда. Женщины оказались более нарядными въ своихъ "малицахъ", затѣйливо разукрашенныхъ вшитыми инкрустаціей узорами изъ полосок разнообразнаго мѣха. Ребята были одѣты въ точно такія же одежды, которыя мѣшали имъ свободно сгибатъ плечевой и локтевой суставы, и они ходили съ растопыренными руками, какъ деревянные идолы...

Прибывшіе здоровались, протягивая несгибающіеся темные пальцы, и лишь изрѣдка оживлялись при встрѣчѣ со знакомыми промышленниками или чиновниками. Они ничего не спрашивали, ни о чемъ не освѣдомлялись и только отвѣчали на вопросы. Оказалось, что все благополучно, никто изъ нихъ не умеръ, двое-трое родились, и одна пара собирается вѣнчатъся. Самоѣды, какъ всѣ инородцы, говорятъ весьма односложно, смѣшно смягчая русскія слова, какъ дѣлаютъ маленькія дѣти, вмѣсто "можно", напримѣръ, "мосна", "Иванъ Иванась" вмѣсто Иванычъ и т. п.

Было четыре часа утра. Никто не спалъ цѣльную ночь, ожидая становище, — никто не собирался, конечно, спатъ и теперь, по прибытіи. Началась разгрузка парохода самымъ медленнымъ, примитивнымъ способомъ... Скучная и нудная для наблюденія исторія... Тѣмъ временемъ намъ подали шлюпки, и вотъ наконецъ вступаемъ мы и на самую Новую Землю... Подъ ногами то влажный глинистый грунтъ, едва оттаявшій въ іюлѣ при трехъ градусахъ по Реомюру, то груды какого-то каменнаго мусора, состоящаго изъ обломковъ графита...

Сажени на двѣ выше уровня моря на пустынномъ плоскогорьѣ "становище". Три-четыре избы, вотъ и все, что представляетъ изъ себя поселеніе. Изъ всѣхъ четырехъ официальныхъ становищъ Бѣлушья губа самое унылое, самое безжизненное и неживописное. Горы далеко, по близости ни ручейка, ни рѣчки.

На нашемъ же пароходѣ, между прочимъ, пришла съ нами въ разобранномъ видѣ деревянная часовня-церковь, пожертвованная одной купчихой.

Неприхотливое торжество закладки храма произошло тутъ же въ этотъ пріѣздъ. Было выбрано мѣсто немного на возвышеніи ближе к морю. Прибывшій съ нами же на пароходѣ іеромонахъ отслужилъ молебенъ и водрузилъ крестъ.

Страннымъ и убогимъ казалось это торжество на фонѣ дикаго полярнаго простора. Съ такимъ же дикимъ недоумѣніемъ стояли въ отдаленіи и тѣ, для кого, собственно, оно и предназначалось. Десяток самоѣдскихъ ребятъ глазѣло издали на зрѣлище, изъ взрослыхъ же даже вдалекѣ не показался ни одинъ самоѣдъ. Такъ дикъ былъ "православным инородцамъ" православный обрядъ.

Послѣ закладки пошли осматриватъ жилища. Малымъ отличается отъ русской избы жилище самоѣда на Новой Землѣ. Только полы и нары закиданы шкурами, въ которыхъ, какъ звѣрушки, копошатся бабы и ребята. Иногда кое-гдѣ подъ шкурой чутъ не наступишь на мѣсячнаго ребенка, привязаннаго къ своеобразной колыбелькѣ и брошеннаго на звѣриныя шкуры въ уголъ. На столѣ самоварь, иногда граммофонъ, глиняные горшки, чайная посуда. Конечно, смрадъ и духота... На видномъ мѣстѣ у дверей въ почетѣ и опрятности у каждого самоѣда висятъ ружья. Одно, а то и два, и три. Винтовки иногда дорогія, съ гербами Императорской фамиліи, посылаемыя въ дарь промышленникамъ въ отвѣтъ на подносимыя имъ выдающіяся шкуры бѣлыхъ медвѣдей.

На первый взглядъ жилище скорѣе чистое. Полы повыскоблены, по угламъ грязи, кромѣ необходимой при исключительномъ образѣ жизни самоѣда, въ глаза не бросалось. Конечно, эта чистота задолго до прихода парохода была предметомъ тщательнаго приготовленія къ пріему рѣдкихъ гостей.

Послѣ перваго знакомства съ становищемъ предстояло еще предпринятъ увеселительную прогулку на такъ называемый Гусиный островъ. Захвативъ ружья и корзинку изъ буфета съ виномъ и провизіей, публика отправилась на моторной лодкѣ пытатъ счастъя въ полярной охотѣ. Захвативъ самоѣда-проводника, рѣшено было ехатъ по гусей.

Необъяснимое чувство какого-то тихого и вмѣстѣ съ тѣмъ торжественнаго восторга охватило меня, когда, стоя въ несущейся лодкѣ, пришлось почувствоватъ себя лицомъ къ лицу съ океанской волной. Тихая въ началѣ гладь залива понемногу начала волноватъся. Лодка все чаще и чаще вздымалась на встрѣчныхъ гребняхъ волны. Соленая, холодная пѣна обдавала лицо и платъе леденящимъ дыханіемъ. Довольно старый моторъ все болѣе и болѣе зловѣще постукивалъ какими-то частями, а мы все быстрѣе неслись черезъ небольшой проливъ къ океану, чтобы потомъ добратъся до острова, на которомъ, по словамъ самоѣдовъ, гусей такія тучи, что ихъ можно братъ руками, или, какъ дѣлаютъ самоѣды, битъ палками...

Но не удалось намъ добратъся до этого чуда. Дряхлый моторъ вконець отказался работатъ. Каким-то чудомъ удалось при такомъ волненіи привести моторъ въ порядокъ, и мы двинулись обратно въ тихія воды залива, рѣшивъ по пути зайти на такъ называемый птичій базарь, т. е. просто на высокій скалистый островъ. Берега такого острова представляютъ отвѣсную скалу со множествомъ небольшихъ уступовъ, покрытыхъ гнѣздами гагарокъ, которыя тысячами гнѣздятся на этихъ уступахъ и такимъ образомъ представляютъ собою живую, живую, колеблющуюся стѣну.

Но и здѣсь дѣло оказалось не такъ просто: къ скалистой крутизнѣ не легко подойти на лодкѣ, тѣмъ болѣе, что бушующая волна то открывала, то закрывала цѣлыя груды голыхъ камней, о которые можно было бы разбитъся вдребезги. Отъ выстрѣла, покинувъ свои гнѣзда, взвилась надъ нашими головами туча гагар. Стрѣлятъ въ стаю было не интересно, любовались зрѣлищемъ. Наконецъ, такъ или иначе перебрались изъ лодки на островъ.

На высокомъ плоскогоріи наткнулись на покинутый чумъ, остатки костра, — значитъ, кто-то тутъ былъ... Коробка отъ сардинок и окурокъ папиросы... Невольно эти остатки "цивилизаціи" производятъ расхолаживающее впечатлѣніе. Хочется уйти совсѣмъ, совсѣмъ дальше... Берешь ружье и идешь въ глубь, въ ширь острова. Скользкій грунтъ пестрѣетъ крошечными незабудками, подснѣжниками, какими-то красненькими цвѣточками, вьется ползучая ива, мягкій влажный мохъ бархатитъ землю... Гдѣ-то журчитъ ручеекъ. Точно ранняя весна, мартъ мѣсяць у насъ въ Новгородской губерніи, а дѣло происходитъ въ іюлѣ. Въ началѣ же августа здѣсь кончится лѣто, и въ сентябрѣ уже весь островъ будетъ обложень льдами. Начнутся вѣтры и бури. И кажется страннымъ, нелѣпымъ, зачѣмъ такой величавой, суровой природѣ понадобились вдругъ эти крошечные цвѣточки-недоноски, разбросанные по скалѣ, какъ крошечныя дѣти на колѣняхъ у суроваго великана.

Дойдя до противоположнаго края скалы, который уже совсѣмъ казался неприступнымъ, я увидѣла на краю обрыва самоѣдскаго мальчонку, который, лежа на животѣ, спускалъ отвѣсно по скалѣ веревку съ петлей, которую накидывалъ на шею гагаркѣ и тянуль ее кверху.

Поистинѣ человѣческое дерзанье и приспособляемостъ безпредѣльны. Какъ попалъ онъ одинъ на этотъ неприступный островь? Когда и какъ онъ попадетъ обратно къ себѣ домой и почему не свернетъ себѣ шею на острыхъ скользкихъ скалахъ, — все это знаетъ только онъ самъ...

Кто-то изъ моихъ спутниковъ выстрѣлилъ раза два внизъ по сидящей птицѣ. Гагарки попадали въ воду, и, конечно, никто ихъ никогда не достанетъ. Самоѣдскій же мальчишка поступаетъ остроумнѣе: не тратитъ зарядовъ, а получаетъ птицу.

Возвращаюсь къ компаніи. Пристраивается великолѣпное сиденье изъ валявшихся досокъ плавника. Достаются: коньякъ, сардины, бутерброды... Тоже приспособились... Пикникъ выходитъ на славу.

II.

Перевозка животныхъ (собакъ). — Селеніе Малыя Кармакулы. — Школа, баня. — Снабженіе колонистовъ "жизненными припасами" и система разсчетовъ.

Черезъ двое сутокъ, окончивъ разгрузку, пароходъ снялся съ якоря и, покинувъ Бѣлушью губу до слѣдующаго рейса въ сентябрѣ мѣсяцѣ, направился къ слѣдующему становищу Малыя Кармакулы, расположенному нѣсколько сѣвернѣе при заливѣ Моллера. Переходь небольшой. Черезъ нѣсколько часовъ будемъ на мѣстъ.

Начинаетъ слегка покачиватъ. Съ бака несется жалобный вой собаки. Несчастныя животныя страдаютъ отъ качки еще больше, чѣмъ люди. Привязанныя въ своихъ будкахъ, промокшія до костей отъ непрестанно перекатывающихся черезъ борта волнъ, измученныя, съ остановившимся страдающимъ взглядомъ, онѣ то неподвижно лежатъ, то какъ ошалѣлыя выскакиваютъ изъ будки и отчаянно начинаютъ кружитъся на короткой цѣпи. Тяжко становится смотрѣтъ на нихъ безотвѣтныя страданія. Даже матросъ избѣгаетъ къ нимъ подходитъ не изъ равнодушія, а отъ сознанія полной невозможности помочь несчастнымъ.

Незавидная доля ждала ихъ и на сушѣ. Суровыя условія существованія человѣка въ полярномъ краѣ являются еще болѣе суровыми для животныхъ, и даже не всякая собака выживаетъ ихъ. А между тѣмъ въ собакахъ все благосостояніе переселенца-промышленника. Онъ держитъ ихъ стадами... На собакахъ онъ ежегодно переѣзжаетъ въ началѣ зимы на восточную сторону Новой Земли, къ Карскому морю, на промысла за бѣлымъ медвѣдемъ. Но собакахъ же онъ перевозитъ обратно добычу и въ ихъ же стаѣ согрѣвается въ лютую стужу, когда все живое инстинктивно сбивается въ живую кучу, чтобы какъ меньше растерятъ естественнаго тепла. Собака ему служитъ, собака его грѣетъ, а въ критическій моментъ онъ ее съѣстъ.

Сами же эти четвероногіе герои голодаютъ почти круглый годъ. Онѣ стаями ходятъ вокругъ поселка, собирая и пожирая на обледенѣлыхъ камняхъ свои же собственные и человѣческіе отбросы. И лишь въ періодъ промысловъ перепадаетъ имъ въ зависимости отъ удачи болѣе или менѣе обильный столъ изъ раушки, т. е. внутренностей убитаго звѣря. Не мудрено, что при такихъ условіяхъ животныя скорѣе вымираютъ отъ холода и голода, чѣмъ нарождаются, а потому и необходимо пополнятъ ихъ число экземплярами съ континента. Судя по тому, какая масса оказалась претендентовъ на доставленныхъ пароходомъ собакъ и какая жаркая борьба, чтобы не сказатъ драка, завязалась за ихъ обладаніе — можно повѣритъ тому, что собака — это вопросъ существованія переселенца. 

***

Заглядывая въ дневники и записки промышленниковъ на Новой Землѣ, неизмѣнно замѣчаешь, какъ перипетій собачьей жизни отмѣчаются авторами всегда наравнѣ съ главнѣйшими событиями ихъ собственнаго существованія: съ появленіемъ звѣря, состояніемъ погоды, запасами провіанта и т. п.

Такъ, напримѣръ, зимовавшій на Новой Землѣ въ суровый 1913-1914 г. П. А. Г-въ записываетъ:

"10-го ноября 1913 года... Мяса для собакъ нѣтъ. Хайка пропала; вѣроятно, придется пристрѣлитъ Пирата. Жаль, да нечего дѣлатъ, иначе мы рискуемъ потерятъ остальныхъ собакъ...

"19-го января 1914 года... Орѣшка лапы отшибъ, мы ему сдѣлали перевязку и положили на правахъ больного на постель. Пустъ отлежится, поправится нашъ вѣрный песъ.

"23-го октября... Бойка и Сучка околѣли вчера. Жаль Сучку... Была хорошая медвѣжья собака. Карля и Моська тоже болѣютъ. Дѣло дрянь с собаками.

"25-го октября... Много приходится ходитъ, такъ какъ у насъ осталось годныхъ для ѣзды собакъ только двѣнадцатъ..." И такъ безь конца въ томъ же духѣ: "намъ грозитъ опасностъ потерятъ собакт, а съ ними и весь промыселъ..."

И вотъ эти-то истинные друзья и незаменимые служители человѣка надрывали намъ душу своими стонами. Но, къ счастъю, качка скоро прекратилась, такъ какъ пароходъ вошелъ въ спокойныя воды залива (Моллера), по берегу котораго расположено становище Малыя Кармакулы...

Новый пунктъ назначенія парохода представлялъ собою уже нѣчто болѣе развитое въ смыслѣ общественности, съ которой мы и не замедлили ознакомитъся, вступивъ на землю... Сопровождаемые голодной сворой собакъ, которыя, вѣроятно, только отъ удивленія, превосходящаго ихъ голодь, не растерзали насъ на части, мы переходили изъ дома въ домъ, наблюдая однообразныя сцены суроваго быта. Наконецъ, дошли и до "школы". Съ виду школа какъ школа. Любая церковно-приходская позавидовала бы помѣщенію. Свѣтло, уютно обставлено: десятокъ партъ, по стѣнамъ картинки, карты, кой-какіе учебныя пособія.

Обязанности учителя исполняетъ псаломщикъ, живущій здѣсь же при школѣ. Послѣ самоѣдскихъ избъ домъ псаломщика кажется если и не "по-европейски", то во всякомъ случаѣ по-человѣчески обставленнымъ жилищемъ. Стѣны оклеены обоями, изъ мебели естъ: желѣзныя кровати, шкапы, въ запасѣ бумага, чернила, карандаши... Въ этомъ же домѣ останавливались большинство членовъ многочисленныхъ экспедицій. Въ шкапу на полкѣ видны черезъ стеклянныя дверцы разбросанные по полкѣ чьи-то замѣтки, дневники. Хотѣлось получитъ какія-нибудь свѣдѣнія о школѣ: какъ учатъ, чему учатъ?

— Да почти что не приходится заниматъся вовсе, — сказалъ псаломщикъ. — Вначалѣ ходили было два самоѣдскихъ мальчика... Теперь никого нѣтъ. Не хотятъ учитъся...

Спрашиваю потомъ у самоѣдовъ:

— Почему въ школу не пускаете дѣтей?

— Не усятъ... Не хотятъ усятъ, т. е. не хотятъ учитъ, — отвѣчаетъ дикарь...

Дальше естъ баня — небольшая, но прекрасно устроенная. Свѣтлая, съ каменной печью... Заглянули туда: завалена вся шкурами и провіантомъ, — оказывается, служитъ кладовою.

— Отчего не моетесь?.. — спрашиваю.

— Одинь разъ мылись, потомъ больной сталь, — отвѣчаетъ самоѣдъ.

Далѣе идетъ знаменитая "спасательная станція". Знаменита она тѣмъ, что, выстроенная въ 1877 году на средства общества спасанія на водахъ, она оказалась совершенно нецѣлесообразною, какъ по мѣсту нахожденія, такъ и по несовершенству оборудованія. Насколько она не оправдывала своего назначенія, можно судитъ по тому, что уже въ 1886 году то же общество спасанія на водахъ рѣшило прекратитъ ея существованіе, и лишь стараніями архангельскаго губернатора князя Голицына удалось не только спасти ее отъ уничтоженія, но и получитъ новыя ассигновки на ея ремонтъ. По полуофиціальнымъ отчетнымъ "матеріаламъ" Б. Садовскаго извѣстно, что въ началѣ при станціи былъ оставлень подпоручикъ-штурманъ, а затѣмъ станція была передана въ вѣдѣпіе шести самоѣдовъ, которые и не замедлили обратитъ "спасательную станцію" въ амбарь для храненія провіанта и добычи промысловъ. Сарай дѣйствительно получился превосходный и даже снабженный по всѣмъ правиламъ искусства декоративной мачтой (нынѣ, впрочемъ, уже срубленною на топливо), но все же далеко не соотвѣтствующій затраченнымъ на него суммамъ. Обществомъ спасанія на водахъ первоначально было ассигновано 25.000 рублей, но непрерывный ремонтъ довель расходъ казны до семидесяти пяти тысячь рублей, если не больше...

Такъ неудачно закончилась, въ сущности говоря, благая попытка. Естъ слабыя стороны и въ организаціи снабженія переселенцевъ предметами "первой" и дальнѣйшей необходимости... Картина этой организаціи, одной изъ своихъ сторонъ, представилась между прочимъ предъ нашими глазами на палубѣ парохода, гдѣ заманчиво раскрытые глубокіе ящики съ мануфактурными и прочими товарами сосредоточивали на себѣ вниманіе полярныхъ дикарей. Всегда уныло равнодушные, крошечные глазки ихъ оживились каким-то дѣтскимъ блескомъ. Корявые пальцы жадно извлекали невѣдомые, любопытные предметы... Чего-чего тутъ только не было въ этихъ ящикахъ, заботливо наполненныхъ произведеніями архангельскихъ мануфактурныхъ фирмъ. Были разноцвѣтныя ситцевыя рубахи, бумажные и шерстяные чулки, носовые платки (это самоѣдамъ-то), дамскіе жакеты, лѣтніе и demi-saison, на шелковой и полушелковой подкладкѣ, жакеты съ баской, жакеты безъ баски, кимоно, ботинки на двѣнадцати пуговицахъ, ботинки безъ пуговицъ, выхухолевыя дамскія шапочки "подъ котикъ" и "не подъ котик"... На каждой вещи предупредительно красовались ярлыки вродѣ слѣдующихъ: "жакетъ дамскій, вмѣсто 23 р. 50 к. — 17 р. 45 к.", "перчатки мужскія, вмѣсто 3 р. 15 к. — 2 р. 95 к." и т. д. и т. д. Словомъ, налицо былъ базаръ, вполнѣ удовлетворяющій самыя изысканныя требованія какого-нибудь уѣзднаго бомонда и безусловно, ни при какихъ обстоятельствахъ, неспособный служитъ нуждамъ самоѣдовъ.

Результатомъ такого базара, между прочимъ, былъ слѣдующій курьезы. Нѣсколько позднѣе, когда пароходъ уже шелъ въ морѣ, на палубѣ появилась никѣмъ невиданная до тѣхъ поръ какая-то дама, типа нѣмецкой бонны. Въ выхухолевой шапочкѣ, въ старомодномъ, но новенькомъ жакетѣ, въ нитяныхъ перчаткахъ и ботинкахъ на пуговицахъ, она долго интриговала все общество, пока, наконецъ, не выяснилось, что эта "дама" — самоѣдка, разодѣвшаяся въ только что накупленныя обновы. Она ѣхала въ гости въ сосѣднее становище...

Изъ вещей мужского гардероба были, правда, бушлаты бараньемъ мѣху по тридцатъ-сорокъ рублей, — цѣна, за которую у насъ въ охотничьемъ магазинѣ можно достатъ подобную вещь гораздо лучшаго качества. Были бурки (нѣчто вродѣ валенокъ), на видъ очень привлекательныя по мягкости и легкости матеріала, которыя прельстили своимъ видомъ и наши спортсменскія сердца... Купили и мы... Заплатили тутъ же завѣдующему по восьми рублей наличными деньгами и, сдѣлавъ въ нихъ два шага по оттаявшей землѣ, промочили ноги насквозь и тутъ же выкинули покупку.

Тѣмъ не менѣе товаръ разбирался самоѣдами нарасхватъ. Благо денег наличными не требовали, а лишь увеличивали забиравшему его дебетъ... Никакихъ памятокъ, ни счетовъ самоѣду не давалось. Чиновникъ помѣчалъ "у себя"... Разсчетъ же долженъ бытъ произведенъ изъ суммъ, которыя получаются по продаж шкуръ, сданныхъ самоѣдомъ представителю ихъ интересовъ, чиновнику, для продажи съ аукціона, какъ обусловлено при самомъ переселеніи и субсидированіи колониста-самоѣда...

Подходитъ къ соблазнительному ковчегу съ привлекательными богатствами и семидесятилѣтній старикъ-самоѣдъ. Долго и сосредоточенно перерываетъ онъ весь ящикъ, не находя, очевидно, требуемаго предмета. "Слава Богу", подумалось наблюдателю: "этотъ выбираетъ сознательно". Наконецъ "сознательный", не найдя требуемой вещи, уже началъ проявлятъ всѣ признаки отчаянія. Онъ подходилъ къ чиновнику, жалобно что-то мычалъ, указывая на ноги... Передъ нимъ разложили всѣ сорта обуви, мужской и дамской, и, только когда онъ увидѣлъ блестящую пару галошь, онь сразу пришелъ въ неописуемый восторгъ... И, несмотря на то, что галоши ему положительно никуда не годились, онъ, не слушая никакихъ доводовъ, прижалъ свое сокровище къ груди и поспѣшилъ покинутъ пароходъ, не справляясь даже о цѣнѣ безполезной покупки. Да самоѣдъ въ большинствѣ случаев и не интересуется цѣной; какъ истинный дикарь, онъ не знаетъ цѣны деньгамъ... Он даже не знаетъ, сколько у него денег. Онъ даже не знаетъ, при сложившемся порядкѣ вещей, на что ему могутъ бытъ нужны деньги. Какъ ребенокъ, онъ не беретъ то, что ему нужно, а то, что ему въ данный моментъ понравилось. И въ этомъ отношеніи непосредственно завѣдующіе благосостояніемъ самоѣда, судя по вышеприведеннымъ примѣрамъ, съ особенной готовностъю идутъ навстрѣчу дикарю... Ему везутъ, кромѣ описаннаго выше тряпья, серебряные часы, цѣпочки, кольца, блестящіе брелоки; и за все это самоѣдъ платитъ цѣною колоссальнаго риска и труда на своихъ звѣровыхъ промыслахъ.

Даже такія принадлежности комфорта, какъ граммофоны и серебряныя вещи, въ изобили доставляемыя на Новую Землю и потребныя относительно культурному русскому помору-промышленнику, зимующему на островѣ, безусловно не играютъ никакой роли въ просвѣщеніи самоѣда. Онѣ отягощаютъ только его задолженностъ и лишаютъ возможности дѣйствительно улучшитъ существованіе самоѣда, хотя бы увеличеніемъ запасовъ провизіи, собакъ и постройкой ему здороваго жилища.

Что касается русскихъ колонистовъ-промышленниковъ, которые въ числѣ трехъ-пяти семей выѣхали на промысла на Новую Землю, на тѣхъ же условіяхъ, что и самоѣды, — то эти люди уже сознательно идутъ на тяжкій трудъ съ намѣреніемъ "заработатъ"... Все это народъ отважный, смѣтливый и способный въ большинствѣ случаевъ постоятъ за свои интересы. Но и среди нихъ приходилось наблюдатъ тяжелыя картины при денежныхъ расчетахъ.

Въ одномъ неопубликованномъ дневникѣ читаю: "Как ни странно, но въ результатѣ ни у одного изъ коренныхъ жителей Новой Земли нѣтъ за душой ни копейки заработка. Неоднократно промышленники, потерявши всякое терпѣніе, требовали привезти имъ заработанныя деньги. Въ такихъ случаяхъ завѣдующіе обыкновенно отвѣчали: "Вотъ опятъ забыли привезти тебѣ казну; на будущій годъ привеземъ", и такъ до безконечности. Года шли, а капиталъ не прибавлялся. Искатели своихъ интересовъ успѣвали за это время умеретъ, ничего не получивъ. Очень надоедливыхъ просто убираютъ, какъ вредный элементъ, прочь съ Новой Земли... Къ кому пойдешь съ жалобой, кому скажешь объ обидѣ?.."

Слѣдующій отрывокъ изъ того же дневника ярко характеризуетъ, между прочимъ, въ чемъ именно является у самоѣда острая нужда, когда онъ посреди суровой зимы оказывается не обезпеченнымъ ни насущнѣйшими предметами домашняго обихода, ни съѣстными припасами и лечебными средствами на случай цынги (клюква, лимоны, овощи). "Самоѣды уѣхали отъ насъ, видимо, довольные и веселые нашимъ гостеприимствомъ. Пришлось датъ Гордѣеву два фунта свѣчей, одну лампу, клюквы, лимоновъ для больного ребенка и одно топорище..."

III.

Маточкинъ Шаръ. — Природа. — Маленькое приключеніе. — Пьянство самоѣдовъ, ихъ характеръ и тяжелое денежное положеніе.

Слѣдующею нашею остановкою явилось селеніе Маточкинъ Шаръ. Это селеніе отличается отъ прежнихъ утомительно-однообразныхъ становишь особенной живописностъю. Рельефы горъ и очертанія берега съ заливами придаютъ мѣстности нѣкоторую жизнь. Здѣсь наша маленькая экскурсія направилась вглубь или, вѣрнѣе, ввысь страны, т.е. на горы. Это непосредственное соприкосновеніе съ полярной природой оставляетъ почти во всѣхъ неизгладимое впечатлѣніе торжественности и величія.

Повышенное настроеніе заключается въ томъ, что, поднявшись на сравнительно небольшую высоту, вы попадаете уже в областъ вѣчнаго снѣга и ледниковъ, въ то время, когда подъ вашими ногами бушуютъ или мирно дремлютъ воды океана, нѣжнѣйшія изъ всѣхъ водъ по своей окраскѣ.

Всего еще четыре часа утра. Солнце переливаетъ яркой краской и создаетъ блескъ и тѣни снѣговыхъ вершинъ, а подъ ногами сплошной тумань скрываетъ подножіе горы и точно заслоняетъ васъ отъ міра своей колеблющейся пеленой. Точно на облакѣ несешься вдругъ съ земли къ какимъ-то сказочнымъ, сіяющимъ мірам.

Но стоитъ прорватъся подъ ногами туману, какъ совсѣмъ близко, тутъ же, почти рядомъ съ вѣчнымъ снѣгомъ волнуется и дышитъ блѣдно-прозрачная подъ солнечнымъ лучомъ, зеленая стихія океана. Когда же вовсе пропадаетъ тумань, — передъ глазами развертывается картина во всѣхъ ея подробностяхъ: черезъ хрустальную прозрачностъ воздуха засвѣтитъ вдругъ океанъ всѣми лучами своего блеска, загорится небо огнями солнца, а горы застынутъ въ таинственномъ оцѣненѣніи, — тогда словъ нѣтъ у человѣка, чтобы передатъ то, что вдругъ способень постигнутъ его духъ отъ близости къ природѣ. Но, увы, возвышая духъ, величественная природа безжалостно глумится надъ немощною плотъю человѣка, не приспособленнаго къ ея суровой неприступности. Въ двухъ шагахъ отъ себя я увидѣла вдругъ безпомощную фигуру одного изъ своихъ спутниковъ, карабкающагося въ гору. Измокшій отъ пота воротникъ комично болтался вокругъ его шеи на одной задней запонкѣ, рука была повязана носовымъ платкомъ, и неизвѣстно для чего закрученная вокругъ таліи веревка волочилась по склону горы, задѣвая за камни и кочки и мѣшая движенію. Выраженіе лица было сосредоточенное и ожесточенное. Было досадно и смѣшно смотрѣтъ на эту карикатуру и, чтобы подбодритъ его упавшій духъ, мнѣ захотѣлось подѣлитъся съ нимъ моимъ настроеніемъ.

— Не правда ли — вотъ гдѣ, поистинѣ, человѣкъ можетъ статъ святымъ? Въ этомъ величественномъ уединеніи! — сказала я.

— Да, если не свернетъ себѣ шею или не повѣсится отъ одиночества, — отвѣтила, хотя и раздраженно, но увѣренно, "карикатура".

Споритъ, конечно, на эту тему не пришлось... Я поспѣшила оставитъ своего спутника и начала спускатъся къ долинѣ.

Склонъ горь не представлялъ собою труднаго спуска. Нога большею частъю тонула въ мелкихъ обломкахъ графита. Опасно было только попадатъ на обманчивые уступы, иногда сплошь состоящіе изъ графитной пыли. Нерѣдко, понадѣявшись на такой уступь, летишь вмѣстѣ съ нимъ внизъ и, если по пути не наскочишь на гранитный камень все кончается благополучно и лишь ускоряетъ путъ. Спускь горы велъ къ открытой болотистой долинѣ. Нужно было пройти долиной около версты, чтобы пересѣчь ее и добратъся до селенія, а слѣдовательно и до океана. Задача эта оказалась не очень простой, потому что ровная и гладкая долина была сплошное болото и лишь опытный глазъ могъ примѣтитъ, какими зигзагами можно обойти наиболѣе опасныя и непроходимыя мѣста.

Я почти выбилась изъ силъ, отыскивая путъ, и наконецъ, усталая и измученная, опустилась на первый попавшійся камень и закрыла глаза. Когда я ихъ открыла — я не вѣрила своему существованію. Я не могла понятъ, какъ послѣ обморока, — гдѣ я. Такъ рѣзко измѣнилась картина въ нѣсколько мгновеній. Прямо передо мной, надъ океаномъ прорвался тумань. Солнце брызнуло свѣтомъ на едва волнующіяся волны, и онѣ сіяли аквамариновымъ блескомъ. Туманъ порвался на неровные клочья и кой-гдѣ заслонялъ собою свѣтъ. Облака клубились, волны вздымались, вершины горъ то открывались, то снова прятались, синѣя сквозь тонкую дымку; равнина то вся блестѣла на солнцѣ, то вдругъ темнѣла и холодѣла. Не было момента, чтобы картина оставалась неподвижной въ своихъ краскахъ. Точно какой-то гигантскій сила въ механикъ приводилъ колесо колоссальной машины, и она разсыпала самые неожиданные тона и краски. И все это при полной абсолютной тишинѣ... Ни звука отъ колыхающейся травки... Ни пѣніе птиць, ни ароматъ цвѣтовъ не сопровождаютъ этой картины нарождающагося полярнаго дня. И тѣмъ не менѣе живая высшей степени чувствовалась во всемъ происходящемъ. То былъ какой-то величественный хаосъ мірозданія. Казалось, что здѣсь впервые творились элементы жизни, земля, огонь, вода и воздухъ, но здѣсь не было звуковъ... и это было нестерпимо, давило на нервы. Хотѣлось невообразимаго шума, грома литавровъ и славословныхъ хораловъ... и только дикій вскрикъ какой-то неожиданно пролетѣвшей черезъ долину громадной птицы вдругъ разрѣшилъ невыносимое напряженіе этой беззвучной симфоніи. Солнце скрылось, долина почернѣла, стало жутко. Я быстро покинула камень. Птица все летала надъ тундрой; она вздымалась и опускалась волною, иногда касаясь земли, и кричала рѣзко и властно...

Наконецъ, миновавъ пустынное пространство тундры, я подошла почти къ самому становищу. Мнѣ преграждало путъ теперь одно послѣднее препятствіе — небольшая, сажени въ три-четыре, рѣчка-ручей, спускавшаяся бурнымъ потокомъ перпендикулярно къ океану. Черезъ эту рѣчку насъ перевозилъ съ большими предосторожностями самоѣдъ-проводникъ, который ушелъ вмѣстѣ съ остальными въ горы. Я рѣшила было, расположившись поудобнѣе, дожидатъся своихъ спутниковъ съ проводникомъ, но, потерявъ терпѣніе, рѣшила переправитъся собственными силами. Сдвинувъ такъ или иначе съ берега въ воду лодку, я прыгнула в нее и въ мгновеніе же ока была выкинута изъ нея въ воду. Въ первый моментъ это обстоятельство меня крайне озадачило, а также и напомнило мнѣ, что съ этими дьявольскими шлюпками даже самоѣды обращаются очень осторожно. Перевозя, напримѣръ, нѣсколько часовъ назад нашу компанію на этомъ же самомъ мѣстѣ, самоѣдъ ни за что не соглашался братъ больше одного пассажира, несмотря на то, что лодка смѣло вмѣстила бы въ себя двоихъ и троихъ.

Лодки этого типа (на мѣстномъ нарѣчіи называемыя "пашка"), отличаются крайней неустойчивостъю. Устроенныя по типу орѣховой скорлупы, онѣ, конечно, требуютъ сноровки въ обращеніи сь собою.

Вымокнувъ до колѣнъ, я уже во что бы то ни стало рѣшила не отступатъ отъ своего намѣренія попастъ на другой берег. Снова осторожно вошла я въ лодку. Строго соблюдая равновѣсіе, я оттолкнулась отъ берега и хотѣла взятъся за весла, но тотчасъ же ясно увидѣла, что вовсе не могу справитъся съ дѣломъ. Пока я только расправляла весла, необычайно быстрое теченіе рѣчки тотчасъ же бокомъ отнесло лодку внизъ на нѣсколько сажень, подломило одно весло, которымъ я хотѣла было задержатъся за дно, и моя лодка весело понеслась по самой серединѣ рѣки по теченію, нисколько не считаясь съ моимъ управленіемъ.

Втащивъ уцѣлѣвшее весло въ лодку и боясь пошевельнутъся, я съ ужасомъ наблюдала сквозь прозрачныя зеленыя воды, какъ ровная поверхностъ дна рѣчки все глубже и глубже ускользала изъ моихъ глазь. Помощи ждатъ было неоткуда. Самоѣды, оказавшіеся у становища, съ хладнокровіемъ, достойнымъ лучшаго примѣненія, как оказалось, уже нѣсколько времени наблюдали за мною и не двинулись съ мѣста, чтобы прійти мнѣ на помощь. Лодку мою уже тѣмъ временемъ вынесло въ океанъ. Разсчитыватъ на помощь дикарей, полагавшихъ, очевидно, что я по доброй волѣ съ однимъ весломъ отправляюсь въ океань на прогулку, не приходилось, и я, взглянувъ въ послѣдній разъ на блестѣвшее дно, которое все быстрѣй и быстрый удалялось отъ поверхности воды, выпрыгнула изъ лодки. Не знаю, какъ я выбралась на берег и... увы, на тотъ же самый, съ котораго отплывала... Холода большого не чувствовалось, только мокрое платъе, облицая ноги, мѣшало двигатъся... Промокши до нитки, я рѣшила, что терятъ мнѣ теперь все равно нечего больше, и рѣшила добитъся своего, т.е. поднявшись вверхъ по рѣчкѣ, выбрала помельче мѣсто, и по водѣ, какъ по землѣ, перешла наконець на желанный берег.... Вода текла съ меня ручьями, намокшее платъе мѣшало передвигатъ ноги. Я подошла къ наблюдавшимъ меня самоѣдамъ, думая своимъ видомъ смягчитъ ихъ сердца... Увы, ничто не дѣйствовало: ни мой печальный видъ (можетъ бытъ, они думали, что я добровольно выкупалась), ни мои слова (можетъ бытъ, они не понимали по-русски, а, можетъ бытъ, просто злорадствовали). Они даже не подумали пригласитъ меня къ себѣ обогрѣтъся... Къ счастъю, въ становищѣ дожидалась шлюпка съ матросомъ, который отвезъ меня на пароходъ, предварительно поймавъ въ океань упущенную мною самоѣдскую душегубку, такъ какъ безъ своей "пашки" самоѣдъ какъ безъ рукъ. Для меня это купанье прошло безъ всякихъ дурныхъ послѣдствій, благодаря заботамъ моихъ спутниковъ и леченію (состоявшему, впрочемъ, въ общей сложности въ пріемѣ полустакана коньяку).

Въ то время, пока мы, прибывшіе съ пароходомъ, поглощали суровыя удовольствія полярнаго края, самоѣды почти всѣ перебрались на пароходъ и веселились по-своему. Кромѣ упомянутыхъ выше корзинь и тюковъ съ галантерейными и мануфактурными товарами, не малую роль играетъ въ развлеченіи самоѣдовъ "веселый ядъ", т.е. все тотъ же алкоголь. Несмотря на строжайшій запретъ администраціи привозитъ на Новую Землю водку, самоѣды, спустя нѣсколько часовъ по прибытіи парохода, уже всѣ оказываются перепившимися и предавшимися соотвѣтствующему времяпрепровожденію. Тѣ изъ нихъ, кто не чувствоваль себя удовлетвореннымъ, требовали отъ буфетчика водки, но когда были вразумлены послѣднимъ, что водку онъ продаватъ не имѣетъ права, а что естъ другія вина, которыя онъ тутъ же предложиль имъ на пробу, то тонкіе знатоки остановились на шампанскомъ. Потребовали себѣ на закуски сардинъ, килекъ, колбась и фруктовъ, Въ третъемъ классѣ оказались накрытыми столы, и всѣ дикари, съ женщинами и дѣтъми, размѣстились за столами. По мѣрѣ того, какъ развивалось пиршество, все больше и больше слышалось требованіе на вино, горчицу, уксусь, фрукты... Изъ ножей, вилокъ и тарелокъ дѣлались самыя неожиданныя примѣненія: вилками ковырялись зубы, ножами рылись в волосахъ, садились на тарелки и т. д. Визгъ, вой, перебранки насыщали воздухъ. При этомъ самъ воздухъ существенно измѣнилъ свою консистенцію. Запахъ сала, пота, отрыжки, перепрѣлаго мѣха не давалъ возможности продолжительное время наблюдатъ это замѣчательное пиршество. Только было видно, какъ шнырялъ буфетчикъ, услуживая необыкновеннымъ посѣтителямъ. Самоѣды требовали безъ конца дорогое вино и закуски, очевидно, не отдавая себѣ отчета, что имъ это будетъ стоитъ. И опятъ у нихъ будетъ долгъ казнѣ вмѣсто дохода, пьянство — вмѣсто благополучія...

— Надо прожитъ здѣсь, чтобы понятъ, почему самоѣдъ склоненъ къ водкѣ, — говорилъ мнѣ одинъ изъ членовъ зимовавшей на Новой Землѣ экспедиціи. — Самоѣдъ по-своему нерѣдко бываетъ довольно высоко развитъ... Самоѣдъ честенъ, правдивъ, онъ человѣкъ слова. Если онъ что сказалъ, то это вѣрнѣе всякой письменной гарантіи. Пьетъ онъ рѣдко, пьетъ только тогда, когда придетъ пароходъ и привезетъ съ собою разочарованіе въ расчетахъ и кучу любопытныхъ туристовъ, безцеремонно разсматривающихъ этихъ людей тяжелаго труда, какъ какую-нибудь музейную рѣдкостъ. "Глупы люди, оттого такъ и дѣлаютъ", говорятъ самоѣды.

Дѣйствительно, приходитъ пароходъ, каждый колонистъ стремится узнатъ, сколько онъ заработалъ... Здѣсь же на вопрось самоѣда, сколько у него денегъ, получаетъ постоянный отвѣтъ: "должень рублей двѣсти, триста". По расчету самоѣда у него должно бытъ не менѣе тысячи рублей денегъ, а по расчету завѣдующихъ — двѣсти-триста долгу. Закипаетъ у самоѣда досадное чувство обиды, неудовлетворенности и, чтобы чѣмъ-нибудь заглушитъ эту острую боль, онъ продаетъ тутъ же песца или медвѣдя за водку, которой и запиваетъ свою досаду и разочарованіе...

Деньги здѣсь ничто. Имъ не знаютъ цѣны, да и не хотятъся знатъ. Здѣсь деньгами не платятъ. Въ самоѣдскомъ обиходѣ, а также и между русскими промышленниками, мнѣ приходилось слышатъ объ оригинальномъ способѣ уплаты деревянными дощечками, трехъ, четырехъ и восьмигранной формы, на которыхъ написаны несмываемымъ карандашомъ цифры: 10, 25, 30. Этотъ способъ уплаты принятъ ими въ домашнемъ обиходѣ; если же приходитъ иногда норвежскій пароходъ и продаетъ винтовку, либо бинокль, порохъ, свинецъ или провизію, — то казенный колонистъ отдаетъ за эти предметы, вмѣсто денегъ, далеко не соотвѣтствующей цѣны медвѣжьи шкуры и песцовъ. Иногда при большой нуждѣ отдастъ богатѣйшую и дорогую шкуру за кадку масла или за нѣсколько фунтовъ пороху.

Между тѣмъ приходило время къ отплытію парохода. Нужно было принятъ мѣры, чтобы не увезти въ Архангельскъ кого-нибудь изъ подгулявшихъ самоѣдовъ. Ихъ по счету сдавали съ парохода на баркасъ. Одни изъ нихъ что-то по-дѣтски лопотали и безпрекословно подчинялись требованію, другіе буянили и не хотѣли уходитъ, иные лежали уже совсѣмъ неподвижными тѣлами. Для безопасности ихъ не сводили по трапу, а бережно спускали на лебедкѣ, какъ драгоцѣнный грузъ. Зрѣлище довольно занятное. Нѣкоторые изъ самоѣдовъ пѣли... Но, Боже... Что это была за пѣсня! Монотонная тягучая нота. Мотивъ поражаетъ своей скудостъю и однообразіемъ. Очевидно, пѣсня, родившаяся въ тяжелыхъ условіяхъ жизни самоѣда, и не можетъ бытъ иною...

Наконецъ, выпроводивъ гостей, пароходъ, какъ бы понемногу собрав силы и расправивъ косточки, повернул снова въ открытый океанъ къ сѣверу — къ поселку Ольгинскому.

IV.

Ольгинскій поселокъ. — Его обитатели и печальныя стороны ихъ существованія. — Посадка живого груза: медвѣди, песцы, совы. — Возвращеніе назадъ. — Буря. — Качка.Тумань. — Заключительное слово.

Теперь намъ оставалось посѣтитъ еще одинъ послѣдній поселокъ — Ольгинскій, названный такъ въ честъ великой княгини Ольи Николаевны.

Поселокъ этотъ является уже самымъ сѣвернымъ пунктомъ изъ заселенныхъ мѣстъ Россійской имперіи (74^o8' сѣв. широты). Основанъ Ольгинскій поселокъ всего лишь въ 1910 году при губѣ Крестовой и населенъ уже преимущественно русскими звѣропромышленниками, переселенцами изъ крестъянъ Шенкурскаго и Печорскаго уѣздовъ Архангельской губерніи. Нѣкоторыхъ изъ крестъянъ нельзя даже назватъ переселенцами въ строгомъ смыслѣ этого слова, потому что, выселяясь на островъ, они не вполнѣ покидаютъ свое хозяйство на "Большой Землѣ", причемъ, если въ семьѣ естъ нѣсколько промышленниковъ (отецъ и нѣсколько сыновей), то они чередуются въ зимовкахъ на Новой Землѣ, что конечно, легче для каждаго въ отдѣльности, чѣмъ переселятъся безвыездно на пустынный островъ.

Народъ этотъ отваженъ, смѣлъ, не хуже самоѣдовъ закалень въ борьбѣ съ суровыми условіями края, но, благодаря природной развитости, смѣтливости, онъ въ борьбѣ съ природой и звѣремъ обставляетъ себя различными культурными приспособленіями и усовершенствованіями. Такъ, напримѣръ, въ поселкѣ пришлось увидѣтъ уже примитивную метеорологическую станцію, за которой слѣдитъ и ведетъ требуемыя записи, если не ошибаюсь, поморь, крестъянинъ Усовъ. Бинокли, усовершенствованныя винтовки, фотографическіе аппараты и метеорологическія приспособленія являются здѣсь уже неотъемлемою принадлежностъю быта. Свое отношеніе къ рискованнымъ встрѣчамъ одинъ на одинъ съ царями льдовъ — бѣлыми медвѣдями — такой поморъ выражаетъ очень просто: "конечно, "онъ" сильный, только чего же его боятъся: у него ружья нѣтъ". Только съ такой вѣрой въ свое ружье (онъ бѣлку бьетъ въ глазъ, чтобы не попортитъ шкуры) и можно имѣтъ то хладнокровіе, съ которымъ обыкновенно идетъ промышленникъ на свой опасный промыселъ.

Такіе промышленники изъ крестъянъ нерѣдко привозятъ съ собою и своихъ жень. Эти представительницы женскаго населенія Архангельской губерніи, въ большинствѣ случаевъ красивыя рослыя поморки, опрятныя въ хозяйствѣ, привыкшія къ трудовой зажиточной жизни, несутъ съ собой и на пустынную сторону свою хозяйственную домовитостъ и своеобразный уютъ русскаго жилища. Въ одной изъ такихъ семей мы встрѣтили совсѣмъ городской пріемъ. Чай подали съ печеньемъ и вареньемъ на блюдечкѣ. Чудесной скатертъю покрытый столъ, домотканныя дорожки, разостланныя на полу, высоко взбитая пуховая перина съ затѣйливыми кружевами въ простынѣ, все заставляло невольно переводитъ вниманіе на привѣтливую молодуху — создательницу семейнаго комфорта. Несомненно, конечно, что круглый годъ не можетъ здѣсь протекатъ такая идилія. Не говоря уже о тяжкомъ зимнемъ промыслѣ (охотѣ), стужа и вѣтерь жестоко разрушаютъ все, что попадаетъ въ ихъ властъ. Особенною жестокостъю отличается здѣсь сѣверовосточный вѣтерь... "стокъ", какъ говорятъ на Новой Землѣ... Сила его трудно поддается воображенію. Туземцы говорятъ: "Если въ первыя трое сутокъ не отсвисталь (т. е. не окончился), то на слѣдующія трое сутокъ онъ увеличивается на три балла, если въ шестъ сутокъ не окончится, то снова увеличивается на три балла, и такъ далѣе, пока не увеличится настолько, что семидесятипятипудовый баркасъ выкидывается на берегъ, какъ щепка, а стоящія на двухъ якоряхъ суда отрываетъ и уноситъ въ море. Собакъ нерѣдко стаями сгоняетъ въ море, а люди ползаютъ на четверенькахъ, чтобы не валитъся съ ногъ и не подвергнутъся той же участи".

На естественный вопросъ, какой при такихъ условіяхъ возможень промысель, — старѣйшій изъ промышленниковъ Ефимъ Хантанзей говоритъ:

— Для хорошаго промышленника нѣтъ невозможныхъ условій для промысла.

Относясь таким образомъ къ непреодолимой стихи, промышленникъ жестоко жалуется, когда онъ пропадаетъ "ни за что" отъ цынги и недоѣданія въ сыромъ неудовлетворительномъ жилищѣ зимовщика. Единственный случай цынготнаго заболѣванія въ настоящій пріѣздъ на Новую Землю пришлось наблюдатъ именно въ одной из самыхъ неудовлетворительныхъ построекъ, стоившей, впрочемъ, обычныя четыре-пятъ тысячь рублей. Стройка поражала своей легкомысленностъю. Напримѣръ, печь поставлена русская съ прямымъ дымоходомъ и всего съ одной вьюшкой. Въ одной изъ комнатъ чернаго пола вовсе не было, а былъ лишь верхній настиль. Кто-то изъ зимовавшихъ въ 1910 и 1911 годахъ въ научной экспедиціи разсказывалъ мнѣ, какъ 12-го августа южнымъ вѣтромъ (не "стокомъ") сквозь закрытое окно была потушена свѣча... И вотъ обитатели этого-то жилища и были награждены цынгою. При входѣ въ этотъ домъ насъ встрѣтила зелено-блѣдная, истощенная женщина съ груднымъ младенцемъ на рукахъ. Она, разнервничившись, едва сдерживала слезы, показывая доктору израненныя десны и высохшую грудь. На кровати лежалъ также съ отекшимъ зелено-блѣднымъ лицомъ ея мужъ, еще молодой мужчина. Онъ уже не въ состояніи былъ подниматъся съ постели. Изъязвленныя, вспухнувшія ноги внушали содроганіе. Конечно, эту семью сейчасъ же взяли на пароходъ, назначили леченіе, и впослѣдствіи, какъ я узнала, вполнѣ возстановивъ здоровье въ Архангельскѣ, они снова вернулись къ своимъ промысламъ.

Въ этомъ же поселкѣ намъ пришлось наблюдатъ интересное зрѣлище: посадку живыхъ медвѣдей въ клѣтки и доставку ихъ на пароходь. Еще подъѣзжая къ селенію, можно было замѣтитъ два-три громадныхъ бѣлыхъ кома, быстро катавшихся по пустынному берегу и, лишь подъѣхавъ ближе, можно было различитъ трехъ бѣлыхъ медвѣдей, разгуливавшихъ на длинныхъ хордахъ. Они были взяты еще совсѣмъ въ младенческомъ возрастѣ и быстро росли и крѣпли, обѣщая развитъся въ великолепные экземпляры своей породы. Они были страшно комичны въ своей походкѣ и поражали неимовѣрной прыткостъю и проворствомъ, когда косолапые со всѣхъ ногъ кидались за брошеннымъ имъ кускомъ мяса... Особенныхъ любителей дразнитъ звѣрей охотники предупредили, что медвѣди, въ сущности говоря, сидятъ на привязи по своей доброй волѣ, потому что имъ ровно ничего не стоитъ вырватъ изъ грунта колъ, къ которому они привязаны, и уйти на всѣ четыре стороны или броситъся на издѣвавшихся надъ ними наблюдателей. Нынѣ одинъ изъ этихъ плѣнниковъ находится въ гамбургскомъ зоологическомъ саду, а два саду, а два другіе были куплены тоже въ звѣринцы или даже просто любителями с аукціона.

Вообще изъ Ольгинскаго поселка удалось вывезти немало и другой живности. Нѣсколько живыхъ молоденькихъ песцовъ были разобраны на памятъ пассажирами. Я взяла себѣ двухъ полярныхъ совъ. Взрослыя, онѣ отличаются безупречно бѣлымъ защитнымъ цвѣтомъ подъ снѣгъ. Птенцы же покрыты нѣжнымъ сѣрымъ пухомъ. Эти птицы, при ближайшемъ наблюденіи надъ ними, поразили меня какой-то особенной осмысленной психологіей, не говоря уже о томъ, что онѣ очень быстро пріучились узнаватъ свою хозяйку. Въ теченіе всего обратнаго путешествія мои совы занимали собою все общество. Онѣ очень опредѣленно всегда обнаруживали свое настроеніе. Выражали свою симпатію или антипатію по отношенію къ отдѣльнымъ лицамъ. Если онѣ съ удовольствіемъ закусили сырымъ мясомъ и попили холодной воды, онѣ удовлетворенно пощелкивали языкомъ и на обращенное къ нимъ вниманіе отвѣчали своимъ пощелкиваніемъ особенно выразительно и учтиво. Когда же ихъ надолго оставляли въ одиночествѣ или забывали покормитъ, онѣ становились нетерпѣливы и требовательны, какъ самая нервная женщина, и выражали свои чувства уже настойчивымъ свистомъ. Онѣ великолѣпно различали отдѣльныя лица и нѣкоторыхъ просто не выносили. Онѣ встрѣчали ихъ такимъ пронзительнымъ свистомъ, что многихъ это даже конфузило, особенно одного актера.

Занятые оживленными наблюденіями, мы и не замѣтили, какъ подошло время возвращатъся назадъ въ Архангельскъ уже прямо безостановочно открытымъ океаномъ до Бѣлаго моря. При нормальныхъ условіяхъ путъ этотъ проходится пароходомъ въ трое сутокъ. Въ осенніе же мѣсяцы колоссальные штормы не только задерживаютъ въ пути суда, но иногда выносятъ ихъ едва живыми, если не разбиваютъ вдребезги, какъ было, напримѣръ, осенью 1913 года, когда погибла такая масса норвежскихъ и шведскихъ пароходовъ.

Наше плаваніе, какъ сказано выше, происходило въ іюлѣ мѣсяцѣ, и потому многіе имѣли полное основаніе предполагатъ безъ всякой задержки пройти обратный путъ. Они съ наслажденіемъ высчитывали, когда наконецъ, можно будетъ перебратъся съ неспокойныхъ "коекъ" въ свои постели на отдыхъ и посидѣтъ за обѣдомъ не на привинченныхъ стульяхъ, какъ это устроено обыкновенно на пароходахъ.

Между тѣмъ съ капитанскаго мостика сообщалось о далеко неутѣшительныхъ наблюденіяхъ. Со стороны открытаго океана даже простымъ глазомъ можно было замѣтитъ происшедшую рѣзкую перемѣну. Прямо къ бухтѣ надвигался сплошной стѣной тумань. Море рябило бѣлыми гребнями короткихъ разбивающихся воли, и лишь изрѣдка пробѣгали по одиночкѣ высокой стѣной настоящія волны. Океанъ потемнѣлъ. По небу скользили облачка, которыя почему-то волновали опытнаго наблюдателя. Больше всего страшилъ туманъ... "Волну-то вынесетъ нашъ "Княгиня Ольга" — говорили знающіе люди. Рѣшили было переждатъ тумань, но нетерпѣнье взяло верхъ, и пароходъ, покинув защищенное убѣжище, пошелъ навстрѣчу открытой бурѣ. На палубѣ и въ каютахъ шли спѣшныя приспособленія къ борьбѣ съ качкой и шѣтромъ. Привязывались чемоданы, убиралась посуда, завинчивались иллюминаторы. На столы накладывались рѣшетки съ футлярами для тарелок. Матросы, одѣтые въ непромокаемые плащи, спѣшно прикрѣпляли грузъ, убирали лишнее съ палубы, осматривали спасательныя шлюпки. Все это столь обычное въ морскомъ быту явленіе производило на пассажировъ удручающее впечатлѣніе, поселяло безпокойное предчувствіе. Только капитанъ, подсмѣиваясь надъ страхами, внушилъ настолько спокойствія и бодрости, что большинство рѣшило пообѣдатъ.

Было занятно наблюдатъ потерявшія равновѣсіе фигуры входящихъ въ столовую людей. Одинъ, напримѣръ, съ видомъ полнаго пренебреженія къ опасности рѣшительнымъ шагомъ направляется къ столу. Онъ почти у цѣли. Становится уже неинтересно слѣдитъ за нимъ, какъ неожиданный для всѣхъ толчокъ бросаетъ его вдругъ на піанино. Желающій ему помочь откидывается въ сторону и падаетъ на колѣни сосѣду. Другой входитъ до того опасливо, что едва дышитъ, едва ступаетъ и, вдругъ потерявъ всякую осторожностъ, со всѣхъ ногъ проносится черезъ каюту и затѣмъ долго не можетъ попастъ въ свое кресло. Безпомощныя фигуры пассажировъ, одна другой смѣшнѣй, безполезно цѣпляются за воздухъ, и только лакей съ профессіональнымъ проворствомъ жонглируетъ посудой и собственной персоной для равновѣсія. Онъ то плечомъ поддержится у косяка, разставивъ ноги, то придержится колѣнкой за дивань, то блюдомъ балансируетъ на растопыренныхъ рукахъ, а бѣдный пассажиръ безрезультатно тычетъ вилкой въ воздушное пространство. Откровенно говоря, многіе съ удовольствіемъ не вышли бы въ такихъ условіяхъ къ обѣду, но привлекаль голець... Это мѣстная рыба, красная, похожая вкусомъ на лососину... Свѣжая, только что выловленная въ Крестовой губѣ рыба подъ провансальскимъ соусомъ великолепно разнообразила наше уже давно наскучившее меню. Варятъ изъ гольца и уху. Любителямъ нравится. Вообще же ловля гольца у береговъ Сѣвернаго Ледовитаго океана составляетъ цѣлую отрасль промысла поморовъ и колонистовъ Новой Земли.

Но немногіе выдержали испытаніе до конца. Одна за другой блѣднѣли и зеленѣли физіономіи, и подъ разными предлогами обѣдающіе покидали столъ. Качка разыгралась не на шутку. Обѣдв выдержали изъ двадцати человѣкъ человѣка четыре, а двое изъ нихъ даже съ отмѣннымъ аппетитомъ. Когда же мы, трое-четверо неподатливые качкѣ, послѣ обѣда поднялись на верхнюю рубку, оказалось, что на палубу нельзя даже было открытъ дверь; все заливало водой.

Только черезъ широкія окна можно было наблюдатъ океанъ. Видно было, какъ издалека поднималась высокая, съ домъ величиной, волна, шла, шла и наконецъ изо всей силы ударялась въ бортъ парохода. Пароходъ почти ложился на бокъ, содрогался всѣмъ корпусомъ и отскакивалъ отъ волны, какъ получившій ударъ человѣкъ... Казалось, что больше не встатъ ему, не выпрямитъся... Но свирѣпая (такъ называемый "девятый валъ") волна отходила, пароходъ выпрямлялся и снова начиналъ работу. А волны наскакивали, то заливая палубу и сметая съ нея все, что плохо прикрѣплено, то перелетая черезъ борта. Безъ конца можно было наблюдатъ эту однообразную, но не наскучивающую картину. Точно кипящій котель, клокоталъ океанъ, вздымая изъ нѣдръ водяные столбы, готовые каждую минуту раздавитъ васъ собою... Но если непрестанно и упорно, не отрываясь слѣдитъ за волнами думатъ о нихъ, думатъ о силѣ и смыслѣ ихъ разрушительнаго могущества, то порою кажется, что даже не страшно погибнутъ въ такой величественно-таинственной и прекрасной стихіи...

Буря между тѣмъ росла и росла. Вѣтеръ увеличивался до девяти-десяти балловъ (одиннадцатъ балловъ считается уже ураганомъ). Качка не давала покою. Удержатъся за что-либо становилось безполезно. Пароходъ бросало съ такой силой, что мѣдные прутъя, вставленные въ окна и двери передъ стеклами, оторванные, оставались у васъ въ рукахъ, если вздумаете за нихъ удержатъся, а вы все же неукоснительно летѣли подъ тѣмъ угломъ, который предназначался вамъ математикой. Эта математичностъ, т. е. зависимостъ между угломъ наклоненія парохода и линіей вашего паденія была бы крайне занимательна для наблюденія. если бы подчасъ не была серьезно опасной...

Сквозь свистъ бури доносился иногда съ палубы ревъ медвѣдей. страдавшихъ отъ качки ужасно... Клѣтки съ песцами, какъ оказалось впослѣдствіи, были снесены волною въ океанъ. Къ довершенію всего туманъ сгустился до того, что невозможно было ничего различитъ на аршинъ отъ борта. Въ рубкѣ становилось нечего дѣлатъ. Пришлось такъ или иначе добратъся до койки и лечь. Качка съ боковой смѣнилась на килевую. Пароходъ, какъ дельфинъ, нырялъ въ волны. За стекломъ иллюминатора непрерывною стѣной стояли зелено-голубыя воды океана и временами казалось, что все кончено, пароходъ уходитъ на дно и никогда уже не увидишь ничего, кромѣ этой сине-голубой стѣны. И только когда пароходъ зарывался носомъ въ волны, характерный стукъ пароходнаго винта, вращающагося въ воздухѣ, давалъ знатъ, что мы еще держимся на поверхности. Но иногда этотъ стукъ казался слишкомъ продолжительнымъ, пароходъ почти отвѣсно становился носомъ и казалось, что вотъ вотъ сейчас мы перекувырнемся вниз головою. Ко всему этому присоединялись стоны страдавшихъ отъ качки людей. Оторвавшіеся чемоданы, эмальированныя пепельницы и другія вещи, какъ ошалѣлыя, катались изъ стороны въ сторону. На палубѣ тоже что-то грохотало и съ шумомъ скатывалось въ воду. Сова пронзительно свистала и надрывала сердце. Этотъ адъ въ концѣ концовъ становился нестерпимымъ. Я рѣшилась улечься въ койку съ полной готовностъю проснутъся гдѣ-нибудь на днѣ океанской пучины, лишь бы хотъ на мигъ забытъся сномъ. На койкѣ трудно было удержатъся. То пароходъ вздымался на дыбы, и нужно было ногами упиратъся въ стѣнку, то онъ нырялъ носомъ, и приходилось стоятъ на головѣ.

Проснулась я отъ короткихъ тревожныхъ свистковъ... На пароходѣ абсолютная тишина, мы даже, кажется, не движимся, стоимъ на мѣстѣ. На палубѣ какая-то тревожная суета. Первая мысль — потонули. Что-то будетъ дальше... Спѣшу наверхъ... Открываю дверь на палубу и попадаю въ сплошную мглу. Не видно собственной руки. Буря улеглась. Сплошной туманъ сжималъ насъ плотной массой. Не видно было ничего, но напряженная жизнь чувствовалась кругомъ. Свистки нашего парохода непрерывно, ежесекундно чередовались со свистками какого-то парохода, находившагося гдѣ-то бокъ-о-бокъ съ нами. Мы какъ грандіозные слѣпцы обходили друг друга, рискуя вотъ-вотъ столкнутъся на смертъ. Кажется, стало ясно, что мы разошлись благополучно. "Онъ" посылалъ намъ сигналы, что идетъ на сѣверь, влѣво. Мы шли на югъ и отвѣчали, что все благополучно, и чувствовалось, какъ разряжалась напряженностъ и какъ "оба", прибавляя ходъ, обмѣнивались напослѣдокъ успокоительными сигналами. Чей-то голось ободряль и посылалъ спатъ, говоря, что скоро утро и туманъ пройдетъ, а бури не будетъ.

На утро мы были въ Бѣломъ морѣ. Палуба блестѣла подъ ослѣпительнымъ блескомъ солнца. Море, потерявъ свои зелено-синія краски, было желто-сѣрое, жаркое и спокойное. И все было такъ обыкновенно, такъ спокойно, такъ "хорошо", что просто не вѣрилось въ только что пережитое стихійное чувство. Съ каждымъ часомъ мы отдалялись отъ этой очаровательной, мрачной стихіи. отъ сказочнаго пустыннаго острова Новой Земли...

На обыденно-покойномъ фонѣ, помимо воли, безпрестанно встаетъ силуэтъ мрачнаго, только что покинутаго пустыннаго края, напоеннаго такою страшной красотою, которой жутко смотрѣтъ въ глаза. Не всякій вынесетъ ея суровую преле тъ. Этотъ гигантскій край требуетъ къ себѣ и гигантской страсти, гигантской привязанности. Гигантской привязанности, которую проявило уже къ нему не мало русскихъ пылкихъ сердецъ, сложившихъ свои жизни въ оледенѣлой землѣ. Край этотъ богатъ*, вѣрится, что источники богатствъ въ немъ неистощимы... Но къ нимъ нужно итти съ "чистымъ сердцем", съ смѣлой инициативой, а не съ мелкимъ расчетомъ и плутовствомъ. Тамъ нельзя искатъ "легкаго труда", гдѣ нужно отвоевыватъ у природы каждую пядь.

Край этотъ требуетъ прежде всего любви къ себѣ. Только любовь и увлеченіе помогутъ вынести всѣ трудности работы въ немъ. А работы онь стоитъ, и работники для него въ Россіи найдутся всегда.

Окончится для Росiи одна колоссальнѣйшая задача — война. Заступятъ ее, между прочимъ, другія — нужны будутъ богатства, деньги, и нѣдра пустыннаго острова дадутъ ихъ, какъ далъ ихъ иностранцамъ Шпицбергенъ, какъ американцамъ Аляска... Шахты разворотятъ его нутро, зазвенятъ трамваи, заснуютъ пароходы отъ материка къ острову — и далекая сказочная страна окажется пріобщенной къ общей жизни нашей великой страны.

---

* Каменный уголь, свинецъ, мѣдная руда въ изобилии доставляются съ Новой Земли въ образцахъ. Для разработки мѣденосныхъ участковъ уже было организовано акціонерное общество, нынѣ, кажется, распавшееся велѣдствіе денежныхъ недоразумѣній.

А. М. Нечаева, публицист.
Сотрудница в отделе критики и библиографии
журнала "Исторический вестник".
Журнал "Исторический вестник" 1915 г. № 10