На ледниках Новой Земли 6-9

СТРОИТЕЛЬСТВО СТАНЦИИ "ЛЕДОРАЗДЕЛЬНАЯ"

Вскоре оба санно-тракторных поезда, ведомые Неверовым и Ружицким, покинули купол. С ними уехали на базу Сватков и Корякин.

На снежной поверхности ледникового щита остался лишь один балок да нас пятеро строителей станции. Работы начались с рытья котлована под фундамент будущего дома. Расчистили площадку от снега и метрового слоя фирна. Попадавшиеся в нем ледяные прослойки и линзы рубили ломом, пешней и кайлом.

Никто из нас не знал, что ожидает домик зимой, когда задуют ветры и наступит черед метелей. На побережье, где были известны преобладающие ветры, поморы ставили дома так, что вход никогда не заметался снегом. А что будет здесь в дальнейшем на ледоразделе ледникового щита? Может быть, снег останется, а может быть, его сдует совсем? Поэтому и решили мы вгрызаться в ледниковое тело, чтобы теплее было гляциологам, которые останутся здесь зимовать. Если бы знать заранее, что в скором времени наш будущий станционный домик занесет метелевым снегом выше самой крыши, то не пришлось бы заниматься этой напрасной работой.

Дядя Саша Романов еще на береговой базе заранее обучил нас строительному делу. Мы уже знали, что, для того чтобы появился каркас домика, сначала надо сделать нижнюю обвязку и прикрепить к ней вертикальные стойки. После этого приступить к верхней обвязке, сооружению каркаса и односкатной крыши, затем перейти к настилу 40-миллиметровой половой доски, обшивке стен древесиной и фанерой, вставкой оконных рам и так далее. При этом стены, пол и потолок должны были иметь два слоя, между которыми находились бы пакля, войлок и опилки, покрытые толем. Крышу и стены снаружи предполагалось обшить рубероидом.

Погода не благоприятствовала нам в первый день строительства. Беспрерывно шел снег с моросью. Сырость, сырость и сырость. Это было тем более неприятно, что, кроме приснопамятных ватных костюмов, превратившихся в холодные компрессы, мы не захватили с базы другой спецодежды. Морось перешла в настоящий дождик. Его-то меньше всего хотели строители и никак не ждали на ледоразделе Новоземельского щита. Мокрый снег тут же покрывался тонкой ледяной коркой. Такой же корочкой обрастали одежда и обувь. Особенно доставалось нашим ногам. Едва только понизилась температура до —2°, помела поземка, нас накрыл туман. На следующий день налетел сильный ветер, достигавший в порывах около 30 метров в секунду. Ураган готов был разрушить в секунду то, что мы делали многие часы. Следовало как можно скорее обшить досками каркас дома сначала с наветренной стороны, чтобы было легче работать, а затем настлать крышу. Отделочные работы внутри дома, когда ветер в нос уже не дует, мы считали легким делом.

Сложенные около балка лесоматериалы, листы фанеры, кули с паклей, войлоком и опилками, кирпичи, мешки с углем полностью занесло снегом. Приходилось их откапывать, а это замедляло строительство. Глина и песок смерзлись, и, чтобы готовить раствор для кладки печки, их надо было оттаивать.

Но вот, наконец, весь дом обтянут рубероидом и зашит планками. В подпол и потолочное перекрытие уложены опилки, пакля, войлок, и все это накрыто толем. Стены заполнили до половины опилками, а выше — паклей. Затем изнутри стены и потолок обили фанерой. Медленно сооружалась и печь. Ее складывал сын дяди Саши, печник Василий Романов. Он недавно демобилизовался, а еще до службы в армии успел окончить ремесленное училище каменщиков, чем необычайно гордился его отец.

Крупный Романов-старший был общителен и словоохотлив, не курил и не пил. В отличие от отца сын Вася был небольшого роста, постоянно курил и не знал меры в питье. За пристрастие к вину и табаку папаша частенько поколачивал своего нерадивого сынка. Отец был богатырем, сын же, выражаясь по-спортивному, имел наилегчайший вес. Отец слыл оптимистом и веселым человеком, сын — угрюмым и не очень разговорчивым. Словом, "вода и камень, стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой", как Романовы... Своей энергичной работой в пору строительства и веселым доброжелательным характером Александр Вячеславович снискал уважение всех участников экспедиции, поэтому и звали его все мы ласково дядей Сашей. Дядями на зимовках испокон веков называют наиболее полезных людей, безотказных тружеников. Но вот уж никак, даже в шутку, не подходило величание дядей Васей к сыну Романова, которого Перов за глаза называл "пистолетик". Презабавно курил "дядя" Вася. Взяв двумя заскорузлыми пальчиками папироску, он ежесекундно отрывал ее ото рта, пуская дымок и все время стряхивая пепел, при этом он строил самые удивительные гримасы.

Но вот, наконец, над односкатной крышей, обтянутой толем, показалась труба. Теперь началось предпусковое волнение: какая будет тяга? Строители собрали стружку, обрезки фанеры, небольшие чурбачки, разбросанные вокруг, и растопили ими печь. Мы волновались зря. "Дядя" Вася не подкачал! Тяга получилась отличная: в трубе гудело. Печь быстро нагрелась. Промерзшая фанера на стенах и потолке оттаяла. Домик уподобился парилке. С потолка и стен, медленно назревая, отрывались на пол крупные капли. Шляпки толевых гвоздиков на фанере быстро начали ржаветь. Завалинку выложили снежными кирпичами. Первая же поземка забила снегом все щели между ними.

Внутри дома приятно пахло тесом. С полной отдачей работали наши столяры — стружка доходила до потолка. Было чем растапливать печь. Сколотили двухэтажные нары, столы, табуретки, скамейки. Печь-шведка делила единственную комнату дома как бы на две половины: рабочую и жилую.

Общая площадь домика составляла 22 квадратных метра. Из них одну треть занимал, обитый рубероидом холодный дощатый тамбур для продуктов и угля. В дальнем углу угольного отсека Романов-старший соорудил миниатюрный "санузел". Дядя Саша, окончивший до революции церковно-приходскую школу под Вологдой, показал мне рукой на это не очень хитрое сооружение и с улыбкой произнес:

— Вы у нас заместо батюшки будете (намек на то, что меня назначили парторгом экспедиции), поэтому и должны освятить сей объект и первым его опробовать. Ведь жить придется здесь вам и вашим товарищам скоро не один месяц.

Под общий смех и аплодисменты строителей я выполнил дружеский наказ дяди Саши.

Мне, как бывшему в давние военные годы радистом, начальник экспедиции вручил радиостанцию "Урожай", недавно созданную специально для полевых… колхозных бригад. К сожалению, она оказалась совершенно непригодной для работы на леднике. Все попытки установить радиосвязь с базой окончились полной неудачей. Там на берегу не знали, что происходит у нас на куполе, а мы — что делается на базе.

Хотя жилая комната дома была совсем небольшой, вместе с печью она создавала определенный комфорт: тепло, уютно и еду готовим уже не на керосинке, а на плите.

Как-то вечером мы увидели идущий к нам на станцию трактор.

— Вот решили проведать вас, — так приветствовал строителей Сватков.

Дом и три пары двухместных нар были готовы, и мы смогли достойно принять гостей: отдали им новое строение, а сами перебрались в мало приспособленный для жилья балок. Приехавшие с базы (мы их в шутку называли "люди из центра") внесли много веселья и разнообразия в нашу жизнь пустынников. Общее удовольствие и горячее оживление вызвало известие о том, что скоро в Русскую Гавань должен прийти из Архангельска "овощник" — судно, развозящее картофель, капусту и огурцы по Арктике.

Товарищи рассказали о трудностях пути. Выехали они, оказывается, еще несколько дней назад. Неожиданно их накрыло мутно-молочным туманом, когда пересекали опасный район трещин на Барьере Сомнений. Дальнейший путь был закрыт. Пришлось возвращаться по своим старым следам. Вторичный поход прошел успешнее, хотя движение на высотах свыше 600 метров затруднялось частыми плотными туманами. В течение десяти–двадцати минут полная видимость вдруг неожиданно сокращалась до нескольких метров. Вехи приходилось разыскивать в "молоке". Но как только менялось направление ветра, туман быстро исчезал. Частично сохранились еще старые следы нашего санно-тракторного поезда на ледниковом щите. Они служили путникам лучше всяких вех, так как даже в сильнейшем тумане их все равно можно было при желании различить.

На следующее утро после приезда гостей приступили к сооружению метеорологической площадки. Она располагалась в пятидесяти метрах от дома. Мы установили два флюгера. Затем встали в кильватер, как на морском параде корабли, три метеобудки на двухметровых подставках, которые, как и лесенки, пришлось делать уже здесь. Актинометрическую стрелу также быстро смастерили плотники. Ее укрепили на мертвяке-столбе, специально врытом глубоко в фирн. После этого поставили столб под гелиограф. Каждые шесть часов мы с Олегом Яблонским поочередно стали выходить на площадку, чтобы вести метеонаблюдения. Так, впервые в истории, мы начали получать на ледоразделе важные сведения о погоде.

Затем мы с Олегом оборудовали опытную снегомерную площадку. Она находилась на совершенно ровном участке поверхности ледникового покрова (вне зоны влияния станционных сооружений на ветровой перенос снега) и имела форму квадрата размером 50 на 50 метров. По углам и по середине площадки забурили восемь снегомерных деревянных вех, по которым начали ежедневно получать сведения о высоте накоплении или таянии снега.

Когда мы смотрели из окон домика на ледник, то до самого горизонта разворачивалась весьма унылая картина — снег да снег кругом... Все время, пока мы сооружали площадки, неистовствовала пурга. После прибытия тракторного каравана метель буйствовала не переставая. Кабины машин плотно забило снегом. Отъезд наших товарищей задерживался. Из-за этого мы продолжали жить весьма стесненно. Нам не удавалось как следует помыться, горячей бани явно не хватало. Уголь и строительная пыль настолько въедались в наши ладони и лица, что мы походили на заправских углекопов Баренцбурга, только что вышедших из шахты. Представителям рабочего класса — отцу и сыну Романовым и Перову — уже нечего было делать на станции, и поэтому им очень хотелось поскорее покинуть купол и отправиться на береговую базу. Мы же с Олегом Яблонским не очень торопились — нам предстояло еще провести серию снегомерных наблюдений, отрыть несколько шурфов и сделать их описание.

 

НЕЧАЯННЫЕ СВИДЕТЕЛИ

В первых числах сентября до нас донесся далекий тарахтящий звук. Постепенно он становился все сильнее и сильнее, и скоро из тумана, окружавшего макушку купола, неторопливо выполз шумливый "Харлей", как любовно называл Неверов свой трактор С-80. Все строители радостно бросились навстречу. Трактор остановился около выстроенного нами дома станции. Николай неторопливо вышел из кабины, с интересом взглянул на наш домик, затем вынул из портсигара папиросу и резким движением пальцев смял ее мундштук. После этой привычной процедуры он достал из кармана ватника зажигалку, прикурил и сделал продолжительную затяжку. Вместо обычного приветствия Николай обратился к нам довольно странно:

— Собирайте вещички! Приказано срочно везти вас на базу.

— Что за пожар случился? — удивился Яблонский. — Нам с Зингером надо еще парочку шурфов отрыть и забурить рейки на снегомерной площадке. Ничего страшного не произойдет, если подождем с отъездом до завтрашнего дня.

— Тут такое дело, Олег, произошло, что думаю, будет страшнее пожара. Потому ждать никак нельзя.

— Что это еще за такое дело, которое хуже пожара?

— Вчера в Русскую Гавань на военном корабле прибыл один атомный офицер в чине старшего лейтенанта. Вот он и сообщил, что в ближайшие дни на Новой Земле начнут проводить испытания нового ядерного оружия. Его задача - срочно подготовить всех обитателей Русской Гавани к предстоящим взрывам. Нашему начальнику указано как можно быстрее эвакуировать с ледника всех его людей на берег. Вот тебе, Олег, и весь сказ. Надеюсь, все понятно?

Только теперь до меня наконец дошли странные слова адмирала Головко, сказанные им в Москве перед нашим отъездом: "Как бы их там случайно не поубивали во время испытаний".

Несколько минут пять строителей "Ледораздельной" стояли молча, пораженные, словно ударом молнии, необычным и весьма тревожным известием. Никто из нас в тот момент не знал, что ждет экспедицию: окончание еще не начатых научных работ, скорый отъезд домой или того хуже — опасная радиация…

— Только этого нам сейчас и не хватало, — прореагировал обычно очень спокойный и рассудительный дядя Саша Романов. — Выходит, мы тут на куполе зазря наш домишко поставили. Не нравится мне все это.

На базу возвращались в некотором замешательстве. Похоже, нам выпал редкий случай стать чем-то вроде подопытных кроликов. Стало ясно, что предстоят нешуточные игры. Да и скрыться отсюда некуда. Конечно, прямо на Русскую Гавань вряд ли упадут эти наши "родные" бомбы, как американские атомные на японцев в 1945 году, но все же…

Вот с такими не очень веселыми мыслями ехали мы на базу.

В Русскую Гавань прибыли уже ночью. Несмотря на это, никто не спал, нас ждали товарищи, трудившиеся на береговой базе.

— Вы сделали большое дело, — приветствовал нас Николай Михайлович Сватков, — впервые на ледоразделе Новоземельского ледникового щита построили научную станцию, все здоровы и в полном порядке. Спасибо за проделанную работу. Можно радоваться, если бы не это волнующее известие о предстоящих взрывах.

Послышался дельный совет Олега Павловича Чижова:

— Все разговоры давайте лучше отложим на потом, а сейчас надо накормить как следует ребят с дороги.

Из кухни, расположенной в отремонтированном жилом доме рядом с новой просторной кают-компанией, доносились аппетитные запахи. Юный кок Женя Дебабов, видимо, старался от всей души. Проголодавшиеся строители поторапливали его, а он привычно отшучивался, как кондукторы трамвая:

— Я один, а вас много!

Здесь, вдали от ледниковых трещин, в теплом незыблемом доме, пришли мне на память знаменитые строки Грибоедова из "Горя от ума": "Когда ж постранствуешь, воротишься домой, И дым отечества нам сладок и приятен!" Дыму действительно хватало в нашем жилище, но кто обращал всерьез внимание на такие пустяки.

В моей комнате была установлена радиотелефонная станция "Урожай". На ней я ежедневно утром и вечером связывался с полярной станцией "Русская Гавань". Оттуда принимал телеграммы, адресованные нам с материка. Через "полярку" гляциологи регулярно отправляли свои телеграммы на материк.

— Станция, я База! Станция, я База! Что имеете для меня? Перехожу на прием! — кричал я.

— База, я Станция! База, я Станция! Слышу вас хорошо. Имею для вас три телеграммы. Что имеете для меня? Как поняли? Перехожу на прием! — отвечали радисты "полярки".

Радисты полярной станции доставляли много радостей нашей экспедиции. Ведь они баловали нас драгоценными подарками — весточками из родного дома.

Жизнь на базе тем временем шла своим чередом. Некоторую часть дров, доставленных ранее на пароходе "Мста", унесло в море еще во время его разгрузки, другую же, более значительную часть уже успели сжечь. Но мы знали об островных кладовых леса — плавнике, разбросанном по всему побережью. Поэтому сильно беспокоиться о дровах, имея мощные трактора, нам не стоило. Мы ездили по всем окрестным бухтам, откуда привозили на буксире много плавника. Это были огромные ошкуренные и просоленные морями стволы сибирских деревьев, принесенные сюда течениями и выброшенные частыми штормами на берег. Иногда попадались даже напиленные дрова. Как-то мы с Колей Неверовым заметили на берегу одной из ближайших бухт странное сооружение. Когда подъехали ближе, то увидели огромный медвежий капкан, видимо, поставленный здесь давным-давно промышленниками-поморами.

В очередной субботний банный день Сева Энгельгардт увидел через окошко бани, как несколько человек на берегу сильно жестикулировали, показывая руками на бухту Володькину. Вскоре Всеволод заметил угоняемую свежим ветром от берега экспедиционную лодку. Эта маленькая посудина на первых порах облегчала нашу работу на базе. Много сил потратил Всеволод, чтобы достать перед отъездом различное экспедиционное оборудование, и очень оберегал его. Этот двадцатитрехлетний лаборант пришел на работу в Институт географии сразу же после службы в авиации, где был комсоргом эскадрильи. Увидев уносимую в море шлюпку, парень недолго раздумывал. Несмотря на протесты товарищей, он прямо голышом бросился из парилки в студеную морскую воду, температура которой была близка к нулю, и поплыл "саженками" за лодкой, постепенно удалявшейся от берега.

Свободные от работы гляциологи высыпали на улицу и с тревогой следили за Всеволодом. Тем временем он приблизился к лодке и быстро залез в нее.

— Вот это да! Каков молодец! — закричали все вдруг разом.

Сева быстро подогнал лодку к берегу. Мужественного пловца растерли спиртом и заставили вновь попариться в бане. Скромный, всегда спокойный, даже чуть флегматичный Всеволод ничуть не разделял восторгов окружавших его товарищей и считал, что совершил не героический поступок, а лишь выполнил свой служебный долг.

Вскоре после нашего возвращения с ледника пожаловал в гости к гляциологам моложавый подтянутый человек в военной шинели. Три звездочки на его погонах говорили, что перед нами старший лейтенант. В это время все участники экспедиции обедали в кают-компании.

— Георгий Андреевич Запороцков, — представился он. — Хочу видеть вашего начальника.

— Это я, Сватков, — представился Николай Михайлович. — Мы знаем, что ваш приезд связан с предстоящими ядерными испытаниями. Не могли бы вы сообщить, что нас ожидает, и что конкретно мы должны делать в ближайшие дни?

— Собственно говоря, я затем и пришел, чтобы ввести вас в курс дела. Сначала позвольте рассказать довольно кратко историю испытаний ядерных устройств в нашей стране. Вы, вероятно, знаете, что мощность ядерного заряда обычно выражают через "тротиловый эквивалент". Это есть то количество обычного взрывчатого вещества тротила, которое надо взорвать, чтобы высвободилась такая же энергия. Первая в мире водородная бомба была испытана в августе 1953 года в Казахстане на Семипалатинском полигоне. Она имела мощность около 500 килотонн или 500 тысяч тонн в тротиловом эквиваленте. Разрушительные последствия этого взрыва побудили искать более подходящее место для испытаний зарядов большой мощности. 1 марта 1954 года американцы взорвали в Тихом океане у атолла Бикини водородную бомбу невиданной доселе мощностью в 15 мегатонн. Радиоактивные осадки накрыли тогда японский траулер "Фукуру-мару", находившийся более чем в 200 километрах от Бикини. В качестве ответной меры Совет Министров СССР вскоре после этого принял постановление о строительстве на Новой Земле секретного Северного полигона, предназначенного специально для испытаний мощного ядерного оружия. В то время в мире наблюдалась крайне сложная обстановка. Уже во всю разгоралась "холодная война", наблюдалась политика устрашения и "ядерного сдерживания", началось создание ракетно-ядерного оружия. Днем рождения нашего Новоземельского полигона принято считать 17 сентября, когда на самом юге Южного острова, в акватории губы Черной, был произведен первый в СССР подводный ядерный взрыв. Тогда атомный заряд поместили в торпеду, мощность которой была около 20 килотонн. Северный полигон имеет внушительные размеры: его длина 750 километров, ширина 150, а общая площадь немного больше 90000 квадратных километров, из них суша занимает 55000 кв. км. Для сравнения площадь всей Новой Земли — 82000 квадратных километров.

Недавно полностью прекратилась вся хозяйственная деятельность на Новой Земле, был упразднен и ее Островной Совет. Всех коренных жителей-ненцев во главе со знаменитым "президентом" архипелага художником Тыко Вылкой переселили на материк, в Архангельскую область. К середине 50-х годов ядерная гонка между США и СССР достигла апогея. Поэтому Москва торопила сооружение объектов полигона. Пик строительства пришелся на 1955 год. Во время Великой Отечественной войны на берегу Белушьей губы уже существовала военно-морская база Северного флота. Теперь здесь стали срочно возводить жилье для испытателей ядерного оружия, а недалеко, в поселке Рогачеве, сооружать взлетно-посадочную полосу для базирования истребительной авиации.

— Давайте сделаем небольшой перерыв, чтобы курильщики могли выйти и покурить, — очень кстати предложил Сватков

После пятиминутной паузы Георгий продолжил свое сообщение:

— Вскоре после первого подводного взрыва началось создание опытного боевого поля уже на Северном острове в районе губы Митюшихи. Этот объект оказался довольно быстро готов к испытаниям наимощнейшего термоядерного заряда. В связи с этим, между прочим, на днях появилось сообщение, что с 10 сентября по 15 октября район пролива Маточкин Шар будет опасен для плавания судов и полетов самолетов.

С напряженным вниманием и огромным интересом продолжали мы слушать пришедшего к нам офицера.

— В ближайшие дни в так называемой зоне "А", расположенной немного северо-западнее пролива Маточкин Шар, начнутся испытания новых ядерных устройств большой мощности. Здесь уже построен небольшой городок со списанными танками, орудиями и самолетами, а у берега поставлены устаревшие корабли. Эпицентр всех испытаний ядерных бомб будет находиться примерно в 320-400 километрах южнее Русской Гавани, причем взрывы должны проводиться только при устойчивом юго-западном ветре, то есть, грубо говоря, в нашу с вами сторону. Поэтому исключить возможность попадания сюда радиационного загрязнения я не могу. При взрыве ядерного боеприпаса поражающее воздействие оказывают ударная волна, световое излучение, радиация и радиоактивное заражение. Для защиты органов дыхания от радиации я привез вам специальные армейские респираторы. В случае возникновения чрезвычайной ситуации предусмотрена срочная эвакуация всех обитателей Русской Гавани на тральщике, который специально для этого находится в море недалеко отсюда.

— Уважаемый товарищ! — прервал офицера старейшина экспедиции гидролог Олег Павлович Чижов. — Если, конечно, не секрет, не могли бы вы объяснить, что означают ваши слова "чрезвычайная ситуация"?

— Чрезвычайная ситуация может произойти в том случае, если дозиметр покажет критический уровень радиации в течение определенного времени.

— Не очень понятно, но зато звучит, здорово, — так прокомментировал ответ любознательный дядя Саша Романов. — Но и у меня к вам имеется один небольшой вопросик: как вы определите эту самую критическую ситуацию?

— Обычно доза уровня радиации оценивается количеством микрорентген в час. Наши специалисты-биологи дали мне инструкцию, при каком его значении надо эвакуировать людей из опасной зоны, — "успокоил" Георгий дядю Сашу и всех остальных гляциологов.

Внимательно слушавший сообщение бывалый полярник Валерий Генин, зимовавший до этого на острове Врангеля, вдруг задал весьма ехидный вопрос:

— Товарищ старший лейтенант! Как же нам теперь вести наблюдения по программе Международного геофизического года? Ведь согласно подписанным Советским Союзом международным соглашениям на все объекты работ МГГ, включая и Русскую Гавань, имеет право доступа любой иностранный ученый. Следовательно, к нам может приехать в любой момент какой-нибудь американец или деятель НАТО? Их ведь тогда мы должны пустить сюда, как вы думаете?

Быстрый и достаточно эмоциональный ответ офицера был предельно краток и убедительно прост. Однако повторять его крепкие слова здесь по вполне понятным причинам нет необходимости...

"Пресс-конференция" Георгия затянулась. Вопросов к нему было много. Перед уходом на полярную станцию, он посчитал необходимым особо предупредить всех нас, что любые сведения, касающиеся ядерных испытаний и самого полигона, представляют собой важнейшую государственную и военную тайну, за разглашение которых можно угодить в места не столь удаленные и не на один год.

Здесь я считаю необходимым сообщить, что спустя много лет после этих испытаний, уже в самом конце существования СССР Комитет государственной безопасности полностью снял с Новоземельского полигона гриф секретности. В результате этого в 1990-х годах в открытой российской печати появились о нем первые большие публикации. В них были приведены данные обо всех ядерных взрывах. Кроме того, в 1995 году в Москве вышел из печати сборник "Ядерный архипелаг". В него вошли воспоминания ветеранов-новоземельцев о создании и работе Северного полигона. Только благодаря этим публикациям у меня появилась возможность связать свои воспоминания о пережитых взрывах с официальными сведениями, полученными из рук испытателей.

Итак, я и мои товарищи окончательно осознали, что совсем скоро станем в некотором роде отдаленными свидетелями испытаний самого страшного оружия современности. По указанию прибывшего офицера, все гляциологи взялись энергично заготавливать впрок неприкосновенный запас продуктов и питьевой воды на случай возможного радиоактивного загрязнения местности после взрывов.

Георгий возвратился на полярную станцию, а гляциологи на другой день продолжили кратковременные наблюдения в концевой части ледника Шокальского. Однако в конце августа офицер позвонил к нам на базу и сообщил, что получено сообщение от командования об объявлении "готовности номер один". Нам было приказано немедленно вернуться на базу, так как 7 сентября на восточном берегу губы Черной намечался первый взрыв в 1957 году.

В этот день нам предписывалось прийти рано утром на полярную станцию, которая поддерживала постоянную радиосвязь с военно-морской базой в Белушке.

Как было приказано, гляциологи сразу после завтрака явились на полярную станцию. Здесь Георгий собрал всех обитателей Русской Гавани и провел с ними последний инструктаж.

— По моей команде вы должны лечь у стенки склада, а после окончания тревоги отправитесь в кают-компанию.

— Почему мы обязательно должны лежать? — вроде бы не к месту обеспокоился Чижов.

— Сегодня ровно в 12.00 по Москве будет произведен подрыв изделия большой мощности. Заряд должен быть укреплен у уреза воды на специально построенной 15-метровой металлической башне. После взрыва в Русскую Гавань обязательно должна докатиться воздушная волна, силы которой я не представляю. Думаю, что теперь вам понятно почему…

— А что вы называете изделием? — допытывался сын дяди Саши Василий, парень не сильно большого ума.

— Под изделием понимается ядерная бомба.

Как теперь мы знаем из открытой печати, мощность этой бомбы составляла 32 килотонны, то есть более трех миллионов тонн в тротиловом эквиваленте.

— А что может произойти после такого взрыва? Остров хоть уцелеет? — снова не удержался Чижов, между прочим, самый большой любитель в экспедиции задавать вопросы по поводу или, мягко говоря, для интереса.

— Надеюсь, сохранится, — здесь Георгий улыбнулся, — если только ваши братья-ученые  не сделают ошибок в своих расчетах.

Наш "атомный командир" несколько раз поглядывал на часы. Наконец мы услышали его приказ:

— Наступает время "Х". Через минуту изделие должно быть взорвано. Прошу вас надеть респираторы, лечь на землю у стенки склада и ждать моей дальнейшей команды.

Без большого удовольствия мы улеглись на мерзлую каменистую, припорошенную снегом поверхность побережья бухты Воронина и стали ждать, что же произойдет дальше. Механик станции подозвал к себе всеобщего любимца обитателей Русской Гавани огромного пса по кличке Турист, нацепил на его мохнатую добродушную морду свой респиратор, приговаривая: "Мне крышка сейчас придет, может, хоть ты, Турка, поживешь подольше!" Затем механик повернул свою голову ко всему народу Русской Гавани, возлежавшему на берегу морского залива, словно моржи, только что вылезшие на сушу из воды, и решил на прощанье обратиться теперь уже к нам:

— Я считаю, что пожил достаточно, а вот вас, молодых, конечно, очень жаль.

— Рановато стал ты нас хоронить, — недовольно пробурчал Дик, — мы же прибыли сюда не за этим, а чтобы выполнить программу МГГ на ледниках!

Все гляциологи были одеты в одинаковые меховые авиационные куртки и брюки, а головы облачены в кожаные авиационные шлемы. Теперь на наших лицах появились еще странные респираторы, чем-то отдаленно напоминавшие противогазы, и мы стали похожи друг на друга, словно близнецы-братья. Лежали тихо, каждый думал о чем-то своем. Обстановка не располагала к веселью, хотя некоторые и пытались шутить. Поглядывали в южную сторону, где на голубом безоблачном, абсолютно мирном небе светило скупое полярное солнце, лаская лучами Русскую Гавань и лежащих на ее берегу людей. Не верилось, что невидимая, не имеющая запаха и цвета коварная радиация уже движется вместе с воздушным потоком на север, в нашу сторону. Напряженную тишину вдруг разорвал чей-то отчаянный возглас:

— Ребята! Смотрите в южную сторону! Там показалось какое-то странное облачко!

Действительно, в той стороне, очень далеко за горами, медленно поднималось сравнительно небольшое рыжевато-красновато-белое грибовидное облако. Тракторист Игорь Ружицкий встал во весь свой немалый рост и сообщил лежащим товарищам, что видит не только шляпку, но даже и ножку ядерного гриба. Тогда мы решили, что это волнующее сообщение Игоря было очередной его выдумкой. Я вспомнил известную гиперболу великого Гоголя, написавшего, что Днепр такой широкий, что не каждая птица долетит до его середины! На этот раз слова нашего весельчака оказались не выдуманными — их подтвердили несколько "кроликов", поднявшихся с земли. Много позднее я прочел в одной книге, что облачность от взрыва может подниматься на высоту до 60 километров. Там рассказывалось также о том, что после одного из взрывов несколько летчиков специально двигались за облаком, а иногда даже проскакивали сквозь него. Можно не сомневаться, что участь этих героев была печальна.

Вскоре могучая воздушная ударная волна потрясла дощатые стены склада и по ним прошла крупная дрожь. В окнах домов станции задребезжали стекла. После того как волна удалилась в северном направлении, все "братцы-кролики" поднялись по команде и принялись активно разминаться. Не прошло и двадцати минут, как над Русской Гаванью раздался громоподобный звук. Казалось, что из самого чрева Земли вырвался невообразимый жуткий грохот. Зловещее эхо повторилось несколько раз, после чего наступила мертвая тишина.

Офицер подал знак, и весь наш народ цепочкой быстро двинулся в кают-компанию полярной станции. Я огляделся вокруг. Все постройки были на своих местах, близлежащие горы не разрушились, ледниковый язык не обломился в воду, и море не вышло из берегов. "Не так уж и страшно", — почему-то подумалось в тот момент. Окрепла уверенность, что смертоносное ядерное облако не затронуло район Русской Гавани и удалилось на северо-восток в сторону Карского моря. Старший метеоролог станции Яковлев обратил мое внимание на ленты приборов-самописцев, регистрирующих атмосферное давление. На них были хорошо видны резкие вертикальные линии, вызванные приходом издалека взрывной волны.

Офицер продолжал дозиметрические наблюдения. На все наши вопросы о радиации следовал однозначный ответ: "Фон допустимый. Волноваться еще рано. Пока ничего страшного нет". Ничто не предвещало беды, и разбитная повариха Маша приступила к исполнению своих прямых обязанностей на кухне. Вскоре оттуда донесся приятный запах щей и поджариваемой картошки с мясом. Станционная повариха была довольно смазливой и эротичной женщиной зрелого комсомольского возраста. По внешнему облику ее можно было принять за цыганку. На станции нам рассказали, что когда она впервые появилась в Русской Гавани, то представилась своим новым сослуживцам следующим образом: "Марь Иванна Киреева, а для тех, кого полюблю — просто Маша. Имею одного ребенка и пять абортов. Зимовала на острове Уединения, но того уединения не выдержала, сошлась с парторгом, в результате чего была вывезена на материк". Несмотря на то, что Марь Иванна постоянно сопровождала свою "яркую" народную речь бранными словами и озорными прибаутками, она была очень толковой, очень работящей и очень доброй женщиной. Предвкушая трапезу, заметно оголодавшие "свидетели" дружно загалдели. Как-то само собою начало забываться и недавнее всеобщее волнение.

— Братцы! Говорят мудрые люди, что есть на свете средство, которое наверняка должно нас спасти от пагубного воздействия радиации. Оно стимулирует работу сердца и заодно вымывает из организма человека эту самую треклятую радиацию. Я достал такое средство. Вот оно! — выпалил наш "Мюнхгаузен" Игорь Ружицкий, и с этими словами, словно фокусник, лихо вытащил из большого кармана брюк бутылку "Столичной".

— Рано начали веселиться, товарищи ученые! — не выдержал офицер, глядя на улыбавшихся гляциологов. Сейчас действительно вроде бы ничего страшного не произошло, но ведь хорошо известно, что потоки воздуха могут еще долго носить радиоактивное облако на огромное расстояние.

— Будем надеяться, что пронесет его мимо Русской Гавани, — тихо промолвил Олег Павлович Чижов.

С той поры чижовское словечко "пронесло", которое обычно употребляют совсем по другому поводу, всем нам так понравилось, что сделалось в дальнейшем крылатым.

Сегодня уже известно, что этот ядерный заряд имел выделение энергии, равное примерно 20 тысячам тонн в тротиловом эквиваленте, и что радиационный след приземного испытания оказался очень грязным. Он прослеживался на расстоянии 1500 км от эпицентра взрыва. Нам повезло: радиацию унесло (синоним словечка "пронесло"!) ветром от Русской Гавани на северо-восток в сторону Карского моря.

Следующий взрыв ожидался в конце сентября. Поэтому у гляциологов появилось недели на две небольшое "окно", и мы им воспользовались, возобновив работу на леднике Шокальского. Довольно смелый в жизни и на работе актинометрист Валерий Генин написал на леднике прямо в служебном журнале метеорологических наблюдений 23 сентября: "Работы прекращаем, так как завтра ожидается новый взрыв водородной бомбы". Увидев эту запись, Чижов перепугался:

— Разве можно так, совершенно открыто, выдавать государственную и военную тайну? Вы разве не слышали, что говорил наш офицер? А если подлый враг не дремлет и увидит вашу запись?

Однако наш храбрый сибиряк быстро успокоил Чижова:

— Вряд ли подлый враг полезет на ледник Шокальского. Неужели вы, Олег Палыч, не знаете, что вражьи "голоса" исправно сообщают обо всех взрывах на Новой Земле. Они только для нашего народа являются тайной. Я своими ушами слышал на днях такое сообщение по радио из-за бугра. О взрывах говорили не только американцы, но и шведы.

— Мил человек, расскажи, что же они такого особенного сказали, — попросил дядя Саша.

— Шведы отметили, что предположительно на одном из островов Новой Земли был произведен очередной взрыв термоядерного оружия, и что они крайне озабочены советскими испытаниями и опасно увеличивающимся количеством радиации, попадающей в атмосферу.

24 сентября и 6 октября впервые на Новоземельском полигоне были проведены над боевым полем Северной зоны воздушные испытания термоядерного оружия. Ядерный взрыв, проведенный 6 октября, имел огромную мощность (2,9 мегатонн, то есть, примерно около трех миллионов тонн в тротиловом эквиваленте!). Оба этих "изделия" доставлялись на самолетах-носителях ТУ-16 с военного аэродрома на Кольском полуострове и прицельно сбрасывались на специальной парашютной системе над районом губы Митюшихи. Мощность взрывов и его координаты определялись с помощью самописцев давления воздуха по измерениям времени прихода воздушной ударной волны и ее параметров.

10 октября все юго-западное побережье Новоземельского архипелага содрогнулось теперь уже от взрыва ядерной торпеды, выпущенной с подводной лодки. По выделению энергии он был аналогичен мощному приземному взрыву.

Как-то в один из таких "взрывных" дней уровень радиации в Русской Гавани сначала рос крайне медленно и не предвещал вроде бы ничего опасного. Запороцков регулярно высовывал из маленькой форточки на "улицу" альфа-бета-гамма-радиометр. Шли часы. К вечеру погода резко изменилась — начался сильный снегопад. Небо сделалось мрачным, а солнце скрылось за облаками. Хотелось спать. Тут мы и обратили внимание, что офицер стал гораздо чаще мерить радиацию.

— Георгий Андреевич, а что показывает ваш дозиметр в данный момент? — спросил Дик, заметив волнение офицера.

— Почему-то вдруг стала расти радиоактивность. Совсем недавно было 300, 350 и 400 миллирентген в час, а вот сейчас уже около 450. Это говорит о том, что уровень радиации приближается к опасной черте.

Офицер быстро набросал какой-то текст на бланке радиограммы и передал ее вахтенному радисту. Затем посчитал нужным обрисовать нам сложившуюся ситуацию:

— Прошло около двадцати часов после взрыва. Прибор показывает сильное отклонение стрелки — сейчас уже почти полрентгена. Я отмечаю это не только на снежной поверхности, но в домах и даже в карманах брюк. Если такой фон сохранится еще небольшое время, я дам шифровку о срочной вашей эвакуации. Недалеко от Русской Гавани барражирует военный тральщик. Меня сейчас особенно беспокоит идущий сильный снег.

В этот не самый лучший момент вдруг раздался визгливый голос поварихи Марьи:

— Ну что, дорогие мои друзья-полярнички мужеского пола! Видать, пришла вам пора попрощаться со своим главным достоинством! — Затем она решила прибавить к этому высказыванию еще несколько сильных матерных слов, после чего разразилась неприлично громким смехом.

Все мы ждали развязки. Очень хотелось, чтобы радиацию действительно скорее бы пронесло подальше от Русской Гавани. Два человека, сидевшие в кают-компании, даже почувствовали легкое недомогание: головную боль и тошноту. Я внимательно смотрел на лицо старшего лейтенанта. В последние минуты оно заметно осунулось. Но вскоре все мы обратили внимание, что наконец-то на офицерской физиономии появилась едва заметная улыбка. В этот момент и без слов стало ясно и понятно, что радиация пошла на убыль. Нам повезло — судьбе было угодно вынести из Русской Гавани завернувшие сюда смертельные рентгены.

— Ну, слава Богу, вроде бы пронесло! — радостно воскликнул чудаковатый Чижов, поглаживая бороду.

 Больше суток все вынуждены были сидеть в "зале ожидания" полярной станции. Жизнь продолжалась, и мы, довольные, что так благополучно все закончилось, бодро зашагали в бухту Володькину на свою родную базу.

— На первый раз вроде бы все обошлось, а что будет с нами дальше, когда снова начнут испытывать другие, более мощные изделия, а вы от нас уедете к себе? — обратился к офицеру дядя Саша.

— Уважаемые товарищи, я — всего лишь старший лейтенант Советской Армии, а не Иисус Христос! На всякий случай оставлю вам один радиометр. Все же надеюсь, что у вас ничего плохого не произойдет!

— Радиометр покажет нам только уровень радиации, но он, к сожалению, не сможет спасти людей от ее заражения, — сделал абсолютно правильный вывод Сватков.

Итак, в 1957 году на боевом поле полигона в районе губы Митюшихи началось освоение воздушных взрывов мощностью от 150 до 5000 килотонн.  В октябре первые испытания водородных бомб и неприятное эхо ядерных взрывов перестало пугать обитателей Русской Гавани. Все мы понятия не имели, как прошедшие взрывы отразились на нашем здоровье и как они могут отразиться в следующем году, если начнутся новые испытания изделий. Ведь офицер четко заверил нас перед отъездом, что они будут обязательно продолжены. Поэтому обеспокоенные участники экспедиции МГГ шифровкой запросили дирекцию Института географии о целесообразности нашего дальнейшего пребывания на ядерном полигоне. Запоздалый ответ вызвал у нас полное недоумение и разочарование. В ответное радиограмме говорилось, что "по сведениям, полученным в компетентных органах, никакой опасности для здоровья гляциологов нет" и что надо продолжать работу на Новой Земле". Все гляциологи потом еще долгое время вспоминали эту "успокоительную" радиограмму институтского начальства, а заодно и все знающие "компетентные органы". По приезде в Москву мы узнали, что "компетентным органом" был тогдашний начальник Главсевморпути контр-адмирал-инженер В.Ф. Бурханов.

Наша экспедиция возобновила прерванные исследования и активно включилась в работу на ледниках. Вновь была задействована станция "Барьер Сомнений", а затем настал черед открывать, наконец, и станцию "Ледораздельную". В начале ноября на купол отправились молодые крепкие ребята — Олег Яблонский, Ваня Хмелевской и Валера Генин. По пути как раз в знаменательный день 40-й годовщины Октябрьской революции одна гусеница трактора глубоко провалилась в трещину. Пришлось праздник встречать не в станционном доме на "Ледораздельной", а на леднике, спасая драгоценную машину и груз, лежащий на санях.

Всю темную полярную ночь провели гляциологи на самой репрезентативной гляциометеорологической станции Новой Земли, имея лишь радиоприемник для сверки часов, которые были абсолютно необходимы для проведения метеонаблюдений в одно и то же точное московское время. И все эти сто дней на базе мы ничего не знали о судьбе наших товарищей.

Частые метели и штормовые, а порою и ураганные ветры при жестоких морозах, отличающих Новую Землю от всех архипелагов Евразийской Арктики, не давали возможности выехать санно-тракторному поезду на купол, чтобы провести замену зимовщиков.

Только в середине февраля 1958 года, наконец, удалось отправить вторую партию гляциологов на "Ледораздельную". Продолжить там работу поручили молодым супругам Наташе и Зиновию Каневским и мне.

На второй день нашей поездки мы увидели впереди столбы флюгеров, метеобудки и несколько вех. "А где же сам дом? Почему его не видно? Где же ребята? Неужели с ними что-то случилось?" — с замиранием сердца подумал я. В этот момент как будто прямо из ледникового нутра неожиданно выползли на белый свет три фигуры. Подъехав ближе, мы увидели едва торчавшую верхушку печной трубы. Сам же дом был полностью засыпан метелевым снегом, а его крыша сравнялась с поверхностью ледникового покрова. Ваня Хмелевской подвел нас к какой-то снежной горловине. Оказалось, что это был люк с самодельной деревянной крышкой, служивший вертикальным входом и выходом из дома.

После отъезда первой научной смены на базу мы приступили к повседневной работе: метеорологическим, актинометрическим, термометрическим, снегомерным и другим наблюдениям и исследованиям. Несколько позже начались важные градиентные измерения температуры и влажности воздуха, а также скорости ветра в приземном слое. Кроме того в мои обязанности входили систематические наблюдения за метелевым переносом, накоплением и таянием сезонного снега, изучение его строения, плотности и твердости.

Вместо непригодного "колхозного" "Урожая" мой друг радист полярной станции Володя Богданов снабдил нас списанным радиопередатчиком и устаревшим миниатюрным самолетным приемником  "Усиком", да еще в придачу передал аккумуляторы для их питания. Я договорился с радистами "полярки", что в случае "молчания" моего передатчика они будут передавать нам на купол телеграфным ключом по азбуке Морзе (причем два раза подряд) важные сообщения и личные телеграммы с материка. Я, словно маленький ребенок, радовался, когда точки и тире, летящие по эфиру к нам с берега, преобразовывались в буквы, слова и фразы. Увы, недолго музыка играла — тонкая радионить оборвалась в тот печальный момент, когда списанный передатчик окончательно вышел из строя.

23 февраля мы вместе с Каневскими сидели в нашей жилой комнате. Вдруг через печную трубу послышался далекий, но достаточно громкий хлопок, напоминавший пушечный выстрел. Нам и раньше доводилось слышать, как трещит лед внутри ледника. Однако этот звук был несколько иным. Он насторожил меня, и я спросил Зиновия:

— Что это за странный звук? Может быть, наши воины возобновили ядерные испытания и начали снова бросать бомбы?

— Вряд ли, — быстро ответил сообразительный Зиновий. — Иначе бы Сватков трактор за нами прислал. Скорее всего, думаю, что это артиллеристы проводят свои учебные стрельбы на берегу залива Благополучия, который находится примерно в двадцати километрах отсюда, но только на восточной, Карской стороне, то есть почти напротив нас.

"Логично", — подумал я. Такой довод товарища окончательно успокоил меня. Однако вскоре во время очередного метеонаблюдения мы ясно увидели на ленте барографа-самописца резкие вертикальные засечки, точно отметившие очень близкие сильные толчки. Конечно, эти засечки были вызваны не землетрясением. На четвертый день мы зарегистрировали уже две засечки, причем в разное время. Потом в марте состоялись еще два взрыва. Они так же, как и все последовавшие в 1958 году испытания, были проведены в воздухе в так называемом бомбовом варианте, то есть подрыв изделий производился в атмосфере. При взрыве ядерного заряда на большой высоте не происходило соприкосновения огненного шара с земной поверхностью. Благодаря этому существенно снижался масштаб радиоактивного загрязнения.

Как-то, стараясь "поймать" московское радио на коротких волнах, сквозь душераздирающие шумы глушителей я наткнулся на главный "вражий" голос за "бугром". "Голос Америки" на добротном русском языке без всякого акцента поведал, что Советский Союз возобновил в районе Новой Земли испытания мощного ядерного оружия. Однако уже 31 марта 1958 года наша страна объявила мораторий.

Возвращаясь с метеорологической площадки утром 26 апреля, Каневский заметил трактор, тащивший на буксире балок, и тут же через печную трубу сообщил:

— К нам пожаловали заморские гости!

Я выскочил через люк на "улицу" и увидел приближающийся к станции санно-тракторный поезд. На нем приехала новая группа гляциологов и рабочих. В ее задачу входила сложная и тяжелая проходка глубокого снежно-фирнового шурфа до сплошного монолитного льда.

Трактор увез Каневских в Русскую Гавань. Приехавшие гляциологи подтвердили, что тот не совсем понятный звук в марте был "отголоском" новых, теперь уже зимних испытаний на полигоне. Для всех нас, живших на куполе, по сей день остается загадкой, какое же количество радиоактивных осадков выпало вместе со снегом и сколько мы выпили снеговой воды с этой заразой. Радиометра у нас на станции не было.

Шестого июня трактор опять огласил своим рокотом купол. Мне, как долгожителю станции, Сватков предоставил десятидневный отпуск, чтобы я мог, наконец, нормально помыться, попариться в бане и постирать заметно потемневшее от времени и грязи белье.

Наш путь на базу оказался необычайно тяжелым. Несколько раз трактор проваливался в трещины, но, к счастью, неглубоко.

Мой короткий отпуск на берегу холодного моря пролетел незаметно. Загрузив очередной "поезд" углем, дровами, рейками, свежим хлебом и другим провиантом, я снова отправился на станцию "Ледораздельная". Весь путь туда занял 16 часов. К моему приезду шурф достиг окончательной глубины в 26 метров и был досконально изучен Альбертом Бажевым. Многочисленные лыжные следы, уходившие от станции, говорили, что мои товарищи регулярно совершали рабочие маршруты на ледоразделе.

В августе 1958 г. началась вторая экспедиционная зимовка. Проходившая в Москве ассамблея Комитета по проведению МГГ одобрила предложение СССР о продлении работ еще на один год. Этот период исследований назвали Международным геофизическим сотрудничеством 1959 года. Таким образом, мы становились еще и его участниками помимо МГГ.

30 сентября, когда я уже находился на береговой базе, Советский Союз прервал мораторий на испытания ядерного оружия и над Новой Землей прогремели два новых мощных взрыва мегатонного класса. Затем в октябре было проведено еще 15 воздушных подрывов ядерных устройств, в том числе трижды по два раза в один день! Этот боевой период кто-то назвал позже "ядерной вакханалией". С легкой руки Н.С. Хрущева, Советский Союз наглядно продемонстрировал всем своим внешним врагам "кузькину мать" в виде возросшей ядерной силы нашей страны. По суммарной мощности всех проведенных на Новоземельском полигоне ядерных взрывов СССР стал в то время бесспорным рекордсменом мира! Для несведущих читателей могу теперь сообщить, что до объявления нашей страной действующего моратория 24 октября 1990 года на Северном полигоне было проведено 132 ядерных взрыва, суммарная мощность которых составила в тротиловом эквиваленте 273 миллиона тонн!

Советский Союз после окончания испытаний в конце октября 1958 года объявил в одностороннем порядке мораторий. Все мы облегченно вздохнули и продолжили свои работы в прежнем режиме.

В то время когда наша страна прекратила испытания ядерного оружия, США и Великобритания не остановились и провели еще около 40 взрывов. Московское радио сообщило, что в связи с этим СССР вынужден снова приступить к своим испытаниям.

В 1958 году один из главных создателей советской водородной бомбы академик А.Д. Сахаров опубликовал в журнале "Атомная энергия" статью. В ней выдающийся физик утверждал, что каждый воздушный взрыв силой только одной мегатонны рано или поздно вызовет смерть около 10 тысяч наших потомков от различных раковых заболеваний, генетических нарушений и поражений иммунной системы.

В бытность нашей экспедиции на Новой Земле в течение 1957-1958 годов было проведено 26 (или 27) испытаний ядерного оружия, причем многие из них значительно превышали по мощности атомные бомбы, сброшенные американскими летчиками 6 и 9 сентября 1945 году на японские города Хиросима и Нагасаки.

Несколько небольших добавлений к только что сказанному.

1. Ядерные запасы по мощности принято делить на сверхмалые (до 1 килотонны), малые (от 1 до 10 килотонн), средние (от 10 до 100 килотонн), крупные (от 100 до 1 мегатонны) и сверхкрупные (свыше 1 мегатонны). На Хиросиму и Нагасаки американцы сбросили атомные бомбы, попадающие в нижнюю часть шкалы "средних" боезапасов. Совершенно понятно, что последствия от взрыва ядерной бомбы могут оказаться намного хуже, чем от взрыва нескольких тонн обычной взрывчатки.
2. Слово "бикини" в наши дни ассоциируется с женскими купальниками. Это странное название специально придумал для своей новой "взрывной" новинки французский модельер Луи Реар. Купальники "бикини" давно стали во всем мире нормальной пляжной одеждой многих молодых девушек, которые ныне вообще мало что знают об атолле Бикини, практически уничтоженном американским термоядерным взрывом в 1954 году.
3. 30 октября 1961 года Советский Союз взорвал на Новой Земле самую мощную в мире экспериментальную термоядерную бомбу, рассчитанную на заряд в 100 мегатонн. Основными разработчиками этого "суперизделия" были В.Б. Адамский, Ю.Н. Бабаев, А.Д. Сахаров, Ю.Н. Смирнов и Ю.А. Трутнев. Однако для испытаний мощность бомбы уменьшили вдвое. Подрыв был осуществлен на высоте 4000 метров. Дополнительные меры исключили опасное радиоактивное загрязнение местности. Жители острова Диксон, расположенного во многих сотнях километров от эпицентра взрыва, рассказывали, что после него возникла чудовищной силы воздушная волна, которая с шумом раскрыла окна и двери в их домах.
4. Первый опытно-промышленный ядерный взрыв мощностью 140 килотонн был произведен 15 января 1965 года у реки Чаган, около границы Семипалатинского полигона. Взрыв был связан со строительством водоема в засушливом районе. Этот водоем существует до сих пор, в нем водятся рыбы, а вода пригодна для питья.
   21 мая 1968 года подземным взрывом специального заряда был ликвидирован аварийный газовый фонтан на одном из месторождений в Узбекистане. При этом выхода радиоактивных продуктов на поверхность зафиксировано не было.
   По открытым сведениям, в СССР с 1968 по 1988 год ядерные взрывные устройства разных типов 70 раз применяли для промышленных целей: глубинного сейсмозондирования земной коры, интенсификации добычи нефти и притока газа, создания подземных емкостей, перекрытия газовых фонтанов, предупреждения внезапных выбросов угольной пыли и газа метана
5. В конце 2005 года в Москве состоялась учредительная конференция военнослужащих, представителей научных центров и промышленности, участвовавших в испытаниях ядерного оружия на Новоземельском полигоне, а также научно-исследовательских экспедиций и граждан, проживающих на Новой Земле. На этой конференции была учреждена региональная общественная организация "Московский союз новоземельцев", председателем правления которой избрали бывшего начальника Северного полигона вице-адмирала В.С. Ярыгина. В этой связи газета "Ветеран" в январе 2006 года опубликовала заметку. В частности, в ней говорилось, что "деятельность созданного союза будет всемерно способствовать укреплению мощи Российского государства, утверждению достоинства его граждан; повышению правовой и социальной защиты новоземельцев; на оказание всесторонней помощи ветеранам-новоземельцам и членам их семей; на решение проблем безопасности и защиты людей в чрезвычайных ситуациях;… на воспитание у молодежи мужества, верности долгу на примерах испытателей ядерного оружия и воинов Заполярья, многих поколений полярных исследователей".
   Участников Новоземельской гляциологической экспедиции Института географии Академии наук СССР никто не приглашал на эту конференцию. Интересно и то, что на наши запросы, сделанные в Русской Гавани еще в конце 50-х годов прошлого века, начальник Северного испытательного полигона вообще не счел нужным ответить.
6. В своей научно-художественной книжке "На ледниках Новой Земли", изданной в 1962 году, я по соображениям строгой секретности не мог поделиться воспоминаниями о взрывах. Лишь по прошествии многих лет после этих событий председатель КГБ СССР В.А. Крючков рассекретил Новоземельский ядерный полигон и проводимые на нем испытания атомных и водородных бомб. По этой причине были сняты печати с грифами "совершенно секретно" и "секретно" с тех материалов, которые хранились в особых архивах. Министерству обороны и Госкомгидромету дали соответствующее указание подготовить для публикации в средствах массовой информации объективную информацию о радиационной обстановке на Северном полигоне и вокруг него в сопоставлении с другими районами СССР и соседними странами. Только после этого у меня появилась легальная возможность рассказать более или мене подробно о взрывах, свидетелем которых я "случайно" стал в 1957 и 1958 годах.

…В конце летней навигации 1959 года, незадолго перед отъездом экспедиции на материк, в Русской Гавани неожиданно появился военный тральщик. Вскоре он вошел в бухту Володькину и бросил якорь недалеко от берега, где находилась наша база. Я не мог пропустить такой редкий случай и не побывать на военном корабле. Взял нашу лодку и изо всех сил стал грести к нему. Моряки кинули мне с борта штормовой веревочный трап, и я впервые в жизни ступил на палубу энского военно-морского корабля. Его моложавый командир капитан-лейтенант Август Орлов был примерно моих лет. Он пригласил меня к себе в небольшую каюту. Мы разговорились. После рассказа о недавних испытаниях я затронул больную для нас "ядерную" тему:

— В 1957 году на Новой Земле было проведено четыре ядерных взрыва, но нам неизвестно, сколько их было вообще в 1958 году. Как повлияют на наше здоровье все эти взрывы, случайными свидетелями которых мы стали?

Весельчак Орлов хитро прищурил глаза, улыбнулся, и вот, что я услышал в ответ:

— По-моему, в том году на Новой Земле провели больше двадцати испытаний. Теперь, как говорят в Одессе, слушай сюда! В Грузии недалеко от Кутаиси есть небольшой город Цхалтубо. Там имеется отменный бальнеологический курорт, где зело больные товарищи проходят курс лечения в больших ваннах. В них закачивается минеральная вода из термальных источников, в которых, между прочим, как раз имеется и радон. Поэтому не надо переживать, что ты попал на Северный ядерный полигон! Когда скоро вернешься на материк, можешь смело рассказывать всем своим друзьям и знакомым, что ты принял больше двадцати лечебных радоновых ванн не в Цхалтубо, а на Новой Земле, и благодаря этим ваннам поправил свое здоровье, за два года пошатнувшееся на здешних ледниках. К слову, в отличие от тебя я находился гораздо ближе к эпицентру взрывов, и ничего, как видишь, вполне здоров.

После этого военный моряк-юморист резко сменил тему разговора:

— У нас в Белушке сейчас существует суровый сухой закон. А как обстоят дела с этим вопросом в вашей экспедиции?

— Наша отечественная наука поможет славным советским морякам легко решить этот важный вопрос!

Через час я доставил командиру тральщика драгоценный подарок. Доброе дело не осталось "безнаказанным", и в ответ, по команде своего бравого командира, матросы привезли на шлюпке в нашу экспедицию несколько бочонков с соленой капустой и треской, ящики с картофелем и луком.

На другой день я рассказал Олегу Павловичу Чижову о шутке капитан-лейтенанта Августа Орлова насчет принятия нами лечебных радоновых ванн.

— Очень жаль, что этот командир корабля так быстро покинул Русскую Гавань, а то следовало бы выразить ему признательность за оригинальное сравнение ядерных взрывов с курортным лечением! — в тон моряку воскликнул новый начальник нашей экспедиции.

Здесь будет уместным сообщить, что видный советский и российский гляциолог, доктор географических наук Олег Павлович Чижов умер 5 ноября 2003 года, не дожив всего лишь двух дней до 98 лет. Однако утверждать, что такое его редкое долголетие было связано с 26 "радоновыми ваннами", "принятыми" на Новой Земле в 1957-1958 годах, я бы все же не решился.

И еще одно, последнее, добавление — весьма забавное. Вскоре после возвращения с Новой Земли в Москву в нашем институте "горела" бесплатная профсоюзная путевка в Цхалтубо в санаторий "Шахтер". Так как никто не хотел туда ехать, я в тот же день отправился в поликлинику АН СССР, где получил требуемое направление на лечение в Цхалтубо. Не буду рассказывать, как я принимал там ежедневно, кажется, 28 лечебных ванн. Просто каждый раз, укладываясь в теплую лечебную ванну, я вспоминал слова моряка-балагура Августа Орлова, сказанные им в 1959 году насчет радоновых наших новоземельских "ванн". Самое интересное, что после Цхалтубо боль в моих конечностях быстро прошла.

 

СТАНЦИЯ "БАРЬЕР СОМНЕНИЙ"

…Через некоторое время после завершения строительства "Ледораздельной" мы — пятеро "заправских" строителей — отправились сооружать дом и организовать вторую метеостанцию "Барьер Сомнений", находившуюся немного ниже одноименного ледопада. Выбор этого места был сделан еще во время первых детальных разведок ледника Шокальского. Туда же заранее забросили большинство строительных материалов. Часть же кирпичей, глины, песка, опилок и войлока оставалась на самом ледяном уступе — Барьере Сомнений. Мы поехали за ними на тракторе с санями. Наиболее опасные места на ледопаде были завуалированы мягким свежевыпавшим снегом. Приходилось часто останавливаться, чтобы нащупывать трещины и ставить около них опознавательные вехи, а затем двигаться дальше. Когда, казалось, уже все было выяснено, люди уселись и трактор рванул вперед. Я же не успел подойти вовремя и пустился бегом догонять идущие впереди сани. Вдруг я споткнулся, чуть не упал, но удержался. Следующий шаг у меня не получился — правая нога провалилась по самое бедро в трещину, а левая в согнутом положении осталась на поверхности не замеченного трактором и людьми снежного "моста". Обе руки оказались на уровне ледника. Не сознавая нависшей надо мной опасности, я еще улыбался удалявшимся товарищам. Потом они рассказали мне, что я прокричал им: "Ребята! … мои кальсоны, я попал в трещину!" "Ребята" поняли, что здесь не до шуток, и тут же остановили трактор. К счастью, мне удалось самому выбраться из западни. Когда подошли товарищи, мы вместе расковыряли "мост" и перед нами открылась страшная черная ледяная пасть глубиной метров около двадцати-тридцати, показавшаяся нам бездонной.

Место для строительства станции "Барьер Сомнений" было выбрано на ровном участке ледника Шокальского, в восьми километрах от середины его фронта, на высоте 300 метров над уровнем моря. До базы же расстояние равнялось 15 километрам. В двух километрах южнее будущей станции поперек движения ледника высился труднодоступный, сильно разбитый трещинами Барьер Сомнений длиною около 12 километров. Гребень самого Барьера возвышается над уровнем моря примерно на 400 метров. Лед переваливает в этом месте пониженную горную структуру, являющуюся восточным продолжением плосковершинного массива Бастионы. Восточный край Барьера Сомнений был ограничен мощным валом боковой морены высотой до 18 метров, за которым начинался довольно обширный участок каменной тундры. Выдающиеся над поверхностью ледника темными пятнами горы ЦАГИ и Бастионы — крупные нунатаки новоземельского оледенения в районе Русской Гавани. Эскимосский термин "нунатаки" означает выход скал или гор наподобие островов над поверхностью материкового льда.

На каменистых россыпях нунатаков встречались подушки мхов и лишайников. Между трещинами в понижениях, где удачное расположение обломков горных пород служило какой-то защитой от ураганных стоковых ветров, мы находили изредка полярный мак, дриады, стелющуюся иву, камнеломки. Здесь мы познакомились с зоной арктической пустыни.

На месте строительства станции "Барьер Сомнений" голубой глетчерный лед был прикрыт тонким слоем рыхлого снега. Облегчилось добывание воды: теперь вместо снега мы использовали чистый лед. Для этого требовалось только разгрести сугроб, запорошивший лед, и поработать пешней.

Юного повара Жени Дебабова с нами не было. Пришлось еду готовить самим. Хвалить не хвалили, но и жалобной книги никто не требовал. Обеды проходили с шуточками и прибауточками. Как известно, веселье труду - большое подспорье. Скучный человек да еще за Полярным кругом много не наработает. И надо сказать по совести — нытиков у нас в экспедиции не оказалось. Несколько огорчал всех только мизерный запас продовольствия, захваченный с базы. Пришлось еду экономить, убавлять раскладку.

Погода, баловавшая своей тишиной и ясным солнышком, позволяла надеяться, что строительство станции будет закончено без помех. Задержки, конечно, были, но уже во время отделочных работ.

Через несколько дней к нам на строительство станции "Барьер Сомнений" приехал Неверов на "Харлее", как он шутливо называл свой трактор С-80. Каждый такой пробег тяжелой машины по морене и береговым камням редко обходился без порванного трака, выскочившего "пальца" или других поломок. Запасных же траков экспедиция не имела, а впереди еще предстояло целых два года ездить по леднику, морене и побережью. Все это время машина находилась в надежных руках Николая Неверова. Он относился к той категории людей, про которых говорят в народе, что у них золотые руки. Приказом по Институту географии АН СССР Неверов был зачислен к нам в экспедицию в качестве исполняющего обязанности инженера по бурению. Но получилось так, что этому умельцу пришлось проработать все 26 месяцев на Новой Земле трактористом. По окончании нашей программы осенью 1959 года его "Харлей" выглядел как новый, несмотря на то, что исходил вместе со своим хозяином многие сотни километров по леднику. Вместе с трактором Неверов много раз проваливался в трещины, попадал в жестокие метели. Туман часто закрывал ему дорогу. Но простой тамбовский парень, умевший найти выход из любого самого трудного положения, оказался сильнее полярной стихии. У Николая был такой закон: как бы ни устал после продолжительной и бессонной дороги, но, прибыв на базу, он первым делом тщательно чистил трактор и проверял, какие раны нанесла суровая Арктика его машине. Лишь после этого тракторист спокойно шел в дом, где его ждали тепло, пища и отдых.

Через день Неверов вновь приехал на станцию "Барьер Сомнений". На этот раз тракторист "притащил" сани с углем. Прибывший с базы Чижов остался руководить сооружением метеоплощадки, а я отправился с Неверовым для дополнительной расстановки дорожных вех на Барьере Сомнений в районе наиболее опасных трещин.  Некоторые из них еще не успело забить снегом. Даже при хорошей видимости было очень трудно пересекать этот неприятный район. Приближалась зима, а с нею и темнота полярной ночи. Дневного света оставалось все меньше и меньше. Поэтому и спешили закончить подготовительные работы на леднике.

В наиболее узких местах мы ставили "ворота" — опознавательные знаки с двух сторон у самого края трещин. Трактор проходил в каких-нибудь 20-30 сантиметрах от ворот, едва не задевая их. Неверова беспокоило лишь одно: как же ему удастся пройти эти места с длинными санями на прицепе, когда он повезет первую группу зимовщиков и груз на станцию "Ледораздельная"? Весь Барьер Сомнений мы тщательно обставили вехами, расположенными очень близко одна от другой. Глаз, привыкший к однообразию ледяной пустыни, сразу же натыкался на своеобразный забор из деревянных вешек.

Так как у нас остались еще лишние вехи, решили продолжить путь вверх по леднику до Второго Барьера. Двигались по старым вехам, которые первоначально были расставлены далеко друг от друга. Все трещины за этим ледопадом уже успели перекрыться снежными "мостами". Кое-где еще сохранились старые следы трактора. Вдруг наша машина резко клюнула носом, продавив правой гусеницей снежный "мост". Ощущение было такое, будто проваливаешься на самолете в воздушную яму. Николай, чтобы не зарыться окончательно в трещину, сразу же остановил "Харлей". Мы выбрались на лед из сильно накренившейся машины, чтобы осмотреться. Положение оказалось весьма незавидным: под днищем трактора зияла черная бездна. Над ней провисла почти вся правая гусеница. Лишь благодаря счастливой случайности левая гусеница не попала на снежный "мост" и осталась твердо стоять на льду. Это позволяло надеяться, что трактор, развернувшись на полкорпуса, выберется из ледяного капкана. У меня даже мелькнула мысль: "А не придется ли идти пешком на станцию и оттуда тащить бревна-ваги, чтобы подложить их под просевшую гусеницу?"

Неверов снова залез в кабину. Он ловко развернул машину, поставив ее поперек трещины. Затем задним ходом отвел трактор от опасного места. Только после этого Николай вынул из-под потолка кабины свой старенький портсигар, быстрым движением пальцев достал папиросу и стукнул несколько раз мундштуком по крышке портсигара. Сделав несколько продолжительных затяжек и крепко помянув трещину и ледник, Неверов повел С-80 дальше. Костлявые сильные пальцы тракториста, огрубевшие от тяжелого физического труда, ветра и холода, вновь крепко сжимали рычаги управления "Харлея".

Вот уже оседлали вершину ледяного уступа — Второго Барьера. Здесь забурили в лед последние вехи. Водитель развернул трактор, и мы отправились в обратный путь. Быстро спустились с уступа ледопада. В стороне остались огромные трещины. А вот и злополучное место, где несколько часов назад мы провалились. Взяли левее метров на тридцать, пошли точно в створе вех и... снова слегка продавили снежный "мост". При осмотре выяснилось, что старый след находился всего лишь в полуметре. Нам продолжало везти.

Уже стемнело, когда мы вернулись на будущую станцию "Барьер Сомнений". На метеорологической площадке появились недавно поставленные столбы для флюгеров и гелиографа и актинометрическая стрела. Нас ждали товарищи. Ужин они сохранили в печке.

Последние два дня нашего пребывания на станции прошли при непрекращавшейся боре, дувшей со скоростью до 25 метров в секунду. Растяжки к флюгерным столбам пришлось крепить уже в сильную пургу. Но вот, наконец, строительство станции было закончено, и мы возвратились на базу экспедиции. Для продолжения исследовательских работ на станции временно остались два гляциолога. Олег Яблонский приступил к первым наблюдениям за накоплением снега на леднике Шокальского. Для этого он недавно забурил в лед снегомерные вешки. Володя Корякин начал проводить геодезическое определение нескольких точек на поверхности ледника, чтобы в дальнейшем учесть их перемещение. Таким способом наш славный Дик должен был выяснить с какой скоростью движется ледник.

В конце октября в Володькину бухту вошло долгожданное судно. Это был средний рыболовный траулер, доставивший нам 68 ящиков свежего картофеля (мелкого, как горох), мясные консервы, зубной порошок, туалетное мыло и различные витамины. Одновременно прибыли два наших товарища из Москвы, откуда они выехали еще 28 августа. На враче Валентине Васильевиче Землянникове был синий плащ, туфли на высоком белом каучуке и велюровая… шляпа. Томский актинометрист Валерий Генин выглядел более подходяще для нашей северной широты: у него взамен шляпы была шапка-ушанка. Я тут же предложил врачу свои валенки. Городской вид новоприбывших развеселил нас. Мы все были экипированы отлично и выглядели, как старые полярники, да еще с бородами. В начале экспедиции единственными среди нас бородачами были Александр Вячеславович Романов и Олег Павлович Чижов. Но очень скоро, по совету опытного северянина дяди Саши, почти все гляциологи обзавелись этим примечательным мужским достоинством. Думаю, что не последнюю роль здесь сыграла обычная человеческая лень — нам просто надоело каждый день бриться.

В связи с прибытием судна по экспедиции объявили аврал. Надо было перетаскивать ящики с овощами и консервами в коридор жилого дома. Но, как говорится, своя ноша не тянет. Мускулатура же гляциологов на Новой Земле заметно окрепла за время строительных работ и многочисленных авралов.

Судно-овощник стояло на якоре совсем близко от берега. Рядом с ним плавали отколовшиеся от ледника огромные глыбы глетчерного льда, почти не уступавшие по своим размерам кораблю. Вся разгрузка прошла при поразительно тихой погоде. Даже ряби на зеркальной поверхности воды не было. Такую погоду на Севере не закажешь, как музыку по радио.

Впервые после приезда на Новую Землю мы с огромным удовольствием ели свежую картошку с луком и атлантической селедкой. На судне нас угостили превкусным гольцом и солеными огурцами. Неожиданно налетевший западный ветер произвел сильное впечатление не только на гостей-моряков, но и на нас. Мы тут же прыгнули с борта в судовой вельбот и вскоре оказались на родном берегу в бухте Володькиной. Сильнейший накат и ветер начали бить вельбот о галечный берег. Морякам надо было поторопиться с отходом из Русской Гавани. Но вельбот словно прилип к берегу и никак не мог от него оторваться. Наконец берег-магнит потерял свою притягательную силу, и вельбот сумел отойти. Приняв его на борт, судно ночью снялось с якоря. Локатор, умение, храбрость и интуиция навигаторов помогли морякам удачно проскочить в потемках опасное место между островом Богатым и мысом Савича. Когда мы уже засыпали, в нашу комнату ворвался Корякин, взбудораженный торжественными проводами теплохода и навигационной удачей моряков. Увлекающийся Дик не мог удержаться, чтобы не воскликнуть:

— Ребята! Они чертовски здорово прошли между Богатым и Савичем!

"Овощник" оказался последним судном, заходившем в 1957 году в Русскую Гавань. Немного взгрустнулось. Нас радовала лишь мысль о том, что мы отправили домой с надежной оказией письма и фотографии. Итак, с уходом теплохода живая связь с Большой Землей оборвалась почти на целый год. В те минуты этот небольшой корабль каждому из нас казался удалявшимся живым и близким существом.

 

НЕОБЫЧНАЯ ВСТРЕЧА НОВОГО ГОДА

22 октября 1957 года на станции "Барьер Сомнений" начались регулярные метеорологические, актинометрические и снегомерные наблюдения. На первую вахту прибыл Зиновий Каневский с женой Наташей. Я ежедневно вызывал их с нашей базы по радиотелефону и сообщал точное московское время, которое неукоснительно требовалось при выполнении метеорологических наблюдений. Увы, нам не всегда удавалось нормально поговорить, так как мы не слышали или почти не слышали друг друга. Мне это напоминало довоенную детскую игру в "испорченный телефон".

— Семнадцать минут! Семнадцать минут! Семнадцать! Семнадцать! — Пока я кричал эти самые "семнадцать", становилось уже восемнадцать, потом девятнадцать минут, и процедура начиналась сначала: — Двадцать! Двадцать! Двадцать! — надрывался я изо всех сил; а минуты не останавливались, и приходилось выкрикивать уже новые.

Мой голос становился до неприятности хриплым после такой передачи, но все-таки я добивался в конце концов, что Каневские могли сверить часы с необходимой точностью. Закончив такой "милый" разговор по "Урожаю", я валился от усталости, но все же был удовлетворен и такой "победой" в эфире.

С 26 октября солнце уже перестало показываться в Русской Гавани. Наступала полярная ночь. А уже на следующий день, в воскресенье, мы с Неверовым отправились на шлюпке на полярную станцию. Ее старший радист Владимир Богданов любезно выделил мне из станционных запасов хотя и старенький, но, по его уверению, вполне еще пригодный радиоприемник и полукустарный рейдовый передатчик. Их предстояло установить на станции "Ледораздельная" для осуществления ежедневной радиосвязи с береговой базой. Сотрудники нашей экспедиции и "полярки" (так в Арктике обычно называют для краткости полярные станции) не раз оказывали друг другу подобную помощь на основе полной взаимности и дружбы.

Когда мы с Неверовым отчалили от базы, подул свежий ветер, предвещавший приближение проказницы-боры. Морозец хватал за нос изрядно. В это самое время на станции "Барьер Сомнений", по сообщению Каневского, ветер подметал ледник лучше любой уборочной машины — со скоростью около 30 метров в секунду. Пересекая бухту Воронина, мы увидели над языком ледника Шокальского очень низкие облака. Они неслись с огромной скоростью. Присмотревшись, поняли, что на самом деле это была масса снега, поднятого сильными порывами ветра и напоминавшего по виду облако. С языковой части ледника весь выпавший снег сносился в море, задерживаясь лишь в многочисленных трещинах и впадинах.

Когда мы приблизились к полярной станции, на воде уже во всю играли белые барашки. Вовремя успели вытащить шлюпку на берег. Обратный путь оказался для нас закрыт. Пришлось остаться ночевать на станции. К утру ветер умерил лихой пыл, и Неверов, воспользовавшись затишьем, уплыл на базу. Я же временно остался помочь Володе Корякину провести геодезические измерения у фронта ледника Шокальского.

Однако вскоре после улучшения погоды вновь заревел южный ветер и с ледника начало мести массу снега. Порывом ветра сломало флюгер. До этого метеорологи "полярки" определили ураганную скорость ветра: 35 метров в секунду. Температура воздуха все это время упорно держалась около 20° мороза. Такое "удачное" совпадение ветра, мороза и бешеной метели делало затруднительным даже непродолжительные "прогулки" из жилого дома в радиорубку и кают-компанию. Пронзительный ветер со снегом по-настоящему обжигал лицо. Особенно доставалось лбу. Ресницы, усы, борода настолько обледенели, что причиняли сильную боль при каждом движении лица. Вспомнилась похожая чукотская пурга во время моей первой зимовки в Арктике в 1944-1945 годах. Правда, тогда бороды у меня не было…

В бухте Володькиной уже несколько раз образовывался ледок, но сильным южным ветром его выносило в открытое море. Так произошло и сейчас. Когда метель ослабла и появилась видимость, мы с Корякиным отправились к себе на базу. Мой друг тащил тяжелые геодезические приборы, а я свою драгоценную ношу — приемник и передатчик с запасом радиоламп. Дорогой мы наблюдали, как залив парил: от воды, теплой по сравнению с воздухом, шел сильный пар. Штормовой ветер нес морскую соленую пыль и хлестал ею по лицу, будто холодным мокрым полотенцем.

На базе началась подготовка к рейсу на купол. Высокая честь открывать дальнюю станцию "Ледораздельная" выпала на долю научных сотрудников — Олега Яблонского, Ивана Хмелевского и Валерия Генина.

4 ноября часть людей повезла на Перевалочную базу продукты. В дороге нас ждали "приключения"... Воз получился очень тяжелый и непомерно высокий. То и дело сани грозили опрокинуться. На морене трактор забуксовал и долго не мог вытащить сани. Закрепили длинный трос, и после ряда маневров трактору удалось, наконец, продолжить путь вместе с тяжелыми санями. Но вскоре нас ожидала новая беда. Совсем близко от Перевалки правый полоз саней, не выдержав нагрузки, подогнулся и сломался. Воз накренился, натяжение швеллеров резко усилилось. Сломанный полоз стал тормозом, напоминавшим нож бульдозера. Неверов, сидя в кабине, часто оборачивался назад, наблюдая, как сани пашут ледник. Трактор с надрывом тянул на первой скорости. Двигатель недовольно урчал, словно хотел сказать: "Люди! Зачем вы даете мне такую непосильную нагрузку? Не стыдно вам меня так мучить!".

Все же кое-как, очень медленно, мы добрались до злополучной Перевалочной базы. Раздалась команда начальника:

— Срочно перегружайте все, что мы везли, на большие сани!

Смотрим и дивимся: балок стоит, а больших саней нет. Значит, где-то отцепились. Поехали назад. Найти их удалось лишь только благодаря едва торчавшим из-под снега столбикам - так все замело. Пришлось доставать лопаты, ломы, кайла и заниматься невеселой работой — откапывать тяги и сани, занесенные более чем двухметровым слоем снега, уже успевшим спрессоваться и сделаться твердым, как камень. На его очистку ушло несколько часов. Лишь после того, как сани окопали канавкой, С-80 смог вырвать их из-под снега.

5 ноября состоялись проводы первой смены гляциологов на станцию "Ледораздельная".

— Ни пуха, ни пера! — кричали мы вслед уезжавшим гляциологам. — Привет куполу!

Олег Яблонский высунулся из кабины тронувшего с места трактора и долго махал нам рукой.

— До скорого свидания! — крикнул я, ведь мне вместе с супругами Каневскими предстояло сменять наших первопроходцев на куполе.

С-80 тащил на крюке большие сани с грузом и балок. Такое путешествие редко обходилось без приключений. Ведь подниматься предстояло по сильно трещиноватому леднику.

В праздничный день 7 ноября я проснулся рано. Включил радиоприемник. Бюро погоды сообщило, что температура воздуха в Москве на 12° выше, чем... в моей комнате. Комнатный термометр показывал всего лишь 0°. Я влез снова в спальный мешок. Но какой может быть сон, когда в стране такое торжество. Министр обороны СССР уже выехал из Спасских ворот, начинался парад. Я быстро оделся и не отходил от приемника. Красная площадь все время стояла у меня перед глазами как живая, словно я глядел на экран телевизора. На самом же деле мой взор был устремлен на мышиного цвета динамик с соответствующим названием "Север".

Вечером за праздничным столом в разукрашенной кают-компании уселись жившие на базе девять мужчин и одна женщина — Валентина Бажева. Наташа Давидович находилась на Барьерной станции.

Кок Дебабов постарался: приготовил немало вкусных блюд, а красиво разложенная им закуска выглядела довольно эффектно. Из сливочного масла Евгений вылепил отличные статуэтки — белого медведя, оленя, моржа и других животных.

— Вот это кок! — воскликнул удивленный тамада Альберт Бажев.

Первый тост был за нашу славную Родину, за замечательный советский народ, за большой отряд ученых, принимающих участие в работах Международного геофизического года. Много тостов было произнесено в тот вечер за нашим столом, и среди них традиционный тост путешественников: "За тех, кого нет сейчас с нами! За тех, кто сейчас в пути!"

Мы желали успешного пути Олегу, Ивану и Валерию, которые уехали с базы перед самым праздником на купол ледникового щита. Позднее мы узнали, что их трактор 7 ноября провалился в трещину, и семь человек встретили праздник в безлюдной ледяной пустыне, спасая машину и ценные грузы.

Светлого дня уже не было на 76° северной широты. Полярная ночь надолго спустилась в Русскую Гавань. Перед сном мы вышли на крыльцо. Над бухтой сверкало сильное полярное сияние. Красные и желто-зеленые столбы опускались с неба к горизонту и напоминали праздничную иллюминацию. А затем световые столбы ушли в сторону, и на небе появились новые сияющие дуги и лучи. Было совсем тихо. В небе повисла яркая луна, похожая на большую люминесцентную лампу, прикрытую серебристо-белым плафоном. Почти вся бухта Володькина затянулась тонким льдом — молодиком.

В ночь на 8 ноября окончательно замерзла вода и в проруби нашего ручья. Хотя сам ручей замерз еще в сентябре, но вода милостиво продолжала поступать до начала ноября, образуя наледь в русле. Последние дни расход этого ручья настолько сократился, что воду удавалось набирать лишь кружкой. И хотя мы знали, что рано или поздно лишимся здесь воды, все же вовремя не подготовились к замене ее снегом, который решили брать со снежника, находящегося недалеко от базы. Наблюдая за врачом Землянниковым, занимавшимся не очень привычным для него делом — заготовкой снега, весельчак Корякин воскликнул задиристо:

— Наслаждайтесь полярной экзотикой, дорогой товарищ док!

— А я за ней и не гнался, за вашей полярной экзотикой! — парировал врач, ничуть не обидевшись.— Я думаю, вы согласитесь с тем, что гораздо приятней иметь водопровод с холодной и горячей водой непосредственно в доме.

Давление воздуха стало резко падать. В ночь на 11 ноября, "свалившись" с ледника, налетела разъяренная бора. В моей комнате температура сразу же понизилась до 3° мороза, а у пола и вовсе оказалось равной 8 градусам со знаком минус. В кают-компании недавно вымытый пол покрылся коркой льда. Нижние ряды картошки и лука, хранившиеся в коридоре жилого дома, не выдержали и вскоре замерзли.

От уехавших не было никаких известий. Их радиостанция молчала. В условленное время я "выходил" в эфир и подолгу звал: "Купол! Купол! Я База! Я База!", но станция "Ледораздельная" не отвечала.

Лишь 15 ноября участники похода Сватков, Чижов, Неверов и Романов-старший возвратились с ледникового щита. Они рассказали, что в то самое время, когда на базе отмечался праздник, их тяжеленный трактор на подходе к ледопаду, первоначально названному нами Вторым Барьером, продавил метровый снежный "мост" над трещиной и повис над ней одной гусеницей. Обстановка осложнялась наступлением полярной ночи, грянувшей метелью и тридцатиградусным морозом. Из трещины под трактором клубами поднимался пар, говоривший о том, что на поверхности ледника было во много раз холоднее. Семь человек отчаянно боролись за машину. Легкое обморожение считали пустяком. Суровая природа и на этот раз отступила. Трактор удалось спасти.

Главное сделано. Станция "Ледораздельная" приступила к систематическим наблюдениям.

Однако вскоре выяснилось, что зимовщиков ждали непредвиденные огорчения. Перед выездом на ледник они в спешке забыли погрузить ящик с солью. Но самое неприятное заключалось в том, что не удалось наладить радиосвязь. В результате этого станция оказалась совершенно отрезанной от базы на долгое время, так как намеченный на конец ноября следующий рейс на купол для смены наблюдателей не смог состояться из-за непогоды и очередной поломки трактора. Пришлось ребятам перебиваться мизерными остатками соли, захваченными в дорогу. Они также надеялись, что солевому кризису в какой-то степени поможет большой запас селедки и воблы.

В начале декабря часть людей, работавших на базе, отправилась на озеро Есипова заготавливать пищевой лед: у кока на кухне кончился запас "айсбергов" с ледника Шокальского. Толщина озерного льда достигала 70 сантиметров. Мы пилили его на куски, откалывали глыбы. Работа эта никого не приводила в восторг. Но ради вкусной воды можно было немного и пострадать! Несмотря на изрядный мороз и порывистый ветер, всем было жарко. Сброшенные ватники возвышались горкой на берегу озера. Неверов долго мучился, пока, наконец, удалось завести трактор, стоявший на улице (гараж еще только строился). За две ходки удалось привезти на базу не меньше десяти кубометров пресного озерного льда. На обратном пути нас догнала бора. Еще к концу разгрузки ветер достиг 25 метров в секунду. Во время проведения метеонаблюдений в 19 часов Сватков незаметно для самого себя обморозился. У него пострадали нос, щеки и лоб.

Первые восемь дней декабря стояла тихая погода. Светило "казацкое солнце" — луна. Отраженный снежной поверхностью свет как бы удваивал свою силу, и при полнолунии можно было на улице хоть газету читать.

Наташа и Зиновий Каневские, пробывшие на станции "Барьер Сомнений" два месяца, в начале декабря получили десятидневный "отпуск". Они проводили его на побережье Баренцева моря — на полярной станции Русская Гавань.

На базе началась подготовка к очередному рейсу на станцию "Барьер Сомнений". Сева Энгельгардт срочно занялся зарядкой аккумуляторов, повар сушил сухари. Вместе с Каневскими я собирался отправиться на "Барьер Сомнений" для проведения непродолжительных исследований. Затем в феврале наша "троица" должна была совершить рейс на купол, чтобы сменить там первую смену зимовщиков, о судьбе которых мы ничего не знали.

22 декабря на Большой Земле были самый короткий день и самая длинная ночь. Но у нас это не ощущалось — круглые сутки здесь царила темная ночь, и мы не могли вовсе видеть солнце. Половина полярной ночи уже прожита, дело шло к свету.

На другой день выдалась сносная погода. Неверов завел своего инвалида С-80. У него оказались сожженными ремни вентилятора, неисправны клапаны и катки, на гусеницах не хватало нескольких траков. Эти раны машина получила во время предыдущих тяжелых походов на леднике. К сожалению, экспедиция не располагала необходимым количеством запасных частей. Неверов несколько раз проехал на тракторе мимо базы то задним, то передним ходом. Наш водитель определял перед началом ледникового рейса возможные погрешности двигателя и ходовых частей. Но вот испытания закончились, и мы тронулись в путь на "полярку" за Каневскими и их грузом.

Когда трактор выбрался из котловины бухты Володькиной, нашему взору открылась чудесная панорама зимнего залива. Вода в нем окончательно замерзла. Толщина морского льда позволяла уже смело ходить в гости с базы к соседям-полярникам по более короткой ледяной дороге, на которой не было тяжелых подъемов и спусков. Кроме того, в домах обоих пунктов, виднелись огоньки, если, конечно, не мела пурга.

В четыре часа дня (а по темноте — ночью) мы благополучно достигли станции "Барьер Сомнений". Сопровождавшие трактор собаки улеглись клубками, уткнув носы в пушистые хвосты. Метров за двести от приюта нас встречал жизнерадостный Корякин. На нем был штормовой костюм, оленьи ненецкие рукавицы и, несмотря на изрядный мороз, лихо надетый традиционный берет. Дик обрадовался нашему приезду, означавшему, во-первых, окончание его скучной работы на станции, а, во-вторых, скорую возможность вернуться на базу, хорошенько отмыться в бане, пожить немного в нормальном теплом доме (относительно, конечно!), и заодно встретить наступающий 1958 год вместе с "береговыми" товарищами в экспедиционной кают-компании.

Пока Олег Павлович Чижов передавал дела по станции Каневскому, мы с Корякиным и Неверовым перенесли весь груз в станционный домик, затем восстановили сорванную последним ураганом приемную антенну, используя для этого лестницу и крышу кабины трактора как подставку.

Закончив все дела и поев, Чижов, Корякин и Неверов отбыли на базу.

Огни трактора мелькнули последний раз вдали на боковой морене ледника Шокальского.

Мы с Каневскими возвратились в домик. Все здесь было знакомо до мельчайших подробностей. Ведь я вместе с товарищами недавно строил этот приют. Наладил приемник, и Москва вдруг оказалась рядом с нами. Установил передатчик "Рейд" и долго звал "полярку", выстукивая телеграфным ключом, но радисты не слышали нас. В то же время я хорошо различал знакомый их почерк. Стоявшая на базе радиостанция "Урожай", созданная для колхозных полевых станов, оказалась непригодной для работы в наших условиях, поэтому мы и не слышали базу экспедиции.

Недолгое затишье быстро закончилось. Подул западный ветер, обычно приносящий обильные осадки. Завыла метель.

Вход в дом, находившийся на восточной стороне, быстро замело снегом. Через самые малозаметные с виду щелочки и дырочки метель разыскала себе ход и нанесла в тамбур массу пылевидного снега.

Прежде чем идти на очередное наблюдение на метеоплощадку, нам приходилось предварительно, минут за десять до этого, вооружившись лопатой, прорубать своеобразное окно в дверном переплете, чтобы попасть на ледник. Снега наметало так много, что после расчисток образовывался настоящий тоннель. Он вновь и вновь забивался уплотненным снегом. Как назло, западный циклон затянулся. Снег, обтекавший наш дом, сначала завалил всю его восточную стену. От самой крыши теперь тянулся длинный хвост снежного надува.

Поэтому мы прорыли в плотном снегу коленообразный тоннель длиной восемь метров с выходом на "улицу" в сторону метеоплощадки. Тоннель имел около метра в ширину. Однако из-за ничтожной высоты мы вынуждены были передвигаться в нем по-пластунски, да еще тащить с собой метелемер, чем-то напоминавший по виду пулемет "Максим", и специальное ведро для измерения количества выпавших осадков. При этом мы старались, чтобы в метелемер и ведро не попал снег во время такой неудобной транспортировки с "улицы" в дом. Внешне наше "метро" выглядело эффектно, но через несколько дней его все же ликвидировали, так как вход в тоннель продолжало интенсивно заносить снегом. В конце концов нам пришлось сделать выходной люк из дома.

Полярная станция стала регулярно передавать нам "морзянкой" телеграммы и руководящие указания с базы. Зимуя первый раз в Русской Гавани в 1955-1956 годах, Зиновий Каневский научился медленно принимать и передавать радиограммы. Садились мы вдвоем с Зинком около приемника, надевали наушники и так в две руки, словно пианисты, принимали сообщения, подстраховывая друг друга. Получили телеграмм тридцать. Текст удалось разобрать почти полностью, что привело нас в неописуемый восторг. Сожалели лишь об отсутствии хорошего передатчика. Однажды я попробовал сообщить о нашей зимовке на Барьере Сомнений азбукой Морзе на... "Урожае". Для этого использовал телефонную трубку. При нажатии тангенты (клапан на трубке) включался микрофон и раздавался щелчок. Если голоса нашего не было слышно на полярной станции, то эти щелчки там ясно различали. После этого "изобретения" я в дальнейшем стал использовать кнопку-тангенту как телеграфный ключ. И — о радость! — меня понимали. В дальнейшем такая необычная двойная связь использовалась сравнительно успешно.

В свободное время я смонтировал проводку электроосвещения на метеоплощадку. Двенадцативольтовые лампочки закрепил на столбах флюгеров и внутри метеобудок. Из-за ветра лампочки скоро вышли из строя, и вновь пришлось прибегнуть к крайне неудобному способу освещения — карманному фонарю.

На станции "Барьер Сомнений" продолжались регулярные наблюдения.

Наши родные и друзья, разбросанные по всей стране, не забыли нас и прислали к наступающему Новому году много теплых, сердечных поздравлений. Кто бывал в экспедициях, вдали от родных мест, тот хорошо знает душевную ценность таких надолго бодрящих дружеских приветствий.

Наступил последний день старого года. Было что-то высокоторжественное в том, что новый, 1958 год, мы должны были встретить в столь необычных условиях — на движущемся леднике в высоких широтах Арктики.

Новый год. В этот день в нашем станционном домике мы зажгли вместо будничной коптящей свечи керосиновую лампу. Наташа приготовила нехитрые блюда из картошки и разных консервов. С мыслями о далеких, но в то же время самых близких нам родных и друзьях, о благополучии, счастье, процветании Родины и всеобщем мире мы вступили на ледяном Барьере в Новый год.

По радио я услышал сообщение, что на дрейфующую станцию "Северный полюс – 7" самолет доставил почту, фрукты, московские торты и даже елку. И хотя нам никто не присылал подобной роскоши, Новый год все же оставался Новым годом, и мы радовались ему от души. Начальный этап экспедиционной работы был пройден. Это усиливало торжественность наступившего праздника.

Обрадовавшись окончанию метели, вышел из построенной в снегу конуры пес Валет. Когда надоело ему бесцельно ходить по небольшой территории станции, он улегся в излюбленном месте — у порога дома. Если кто-либо из нас выходил из дома, пес  иногда получал собачий деликатес — кусочки медвежьего мяса. Обычно Валет сопровождал наблюдателя на метеоплощадку, где обязательно отмечался у каждого столба и снегомерных реек. "История" появления Валета в нашей экспедиции довольно интересная. Неказистую собачонку привез из Архангельска дядя Саша Романов. Он ее вызволил каким-то образом из фуры, собиравшей по городу бездомных лохматых четвероногих, и тем самым спас от верной смерти. Это была рядовая дворняжка с очень добрыми и ласковыми глазами и необыкновенно длинными ушами, за что мы называли ее "Ослиными ушами". Валет отличался от остальных наших собак "примерным" поведением: никогда не скулил понапрасну, не просился в дом даже в самые сильные морозы, не ввязывался в собачьи драки и был необычайно ласков.

В Москве под Новый год температура была выше нуля. У нас же в сорок раз холоднее. Ветер почти отсутствовал — всего два метра в секунду. Поэтому всю новогоднюю ночь мы прекрасно слышали, как трещит под домиком лед. Его потрескивание напоминало колку сухих дров. Иногда казалось, что кто-то рядом стреляет из пневматического ружья. Сначала мы даже приняли этот шум за возню белого медведя около дома, потом за попытки Валета достать кусок медвежьего мяса, припрятанный от него на крыше дома. Окончательно же убедились, что трещал ледник, лишь когда вышли на метеоплощадку.

Первый день нового года совпал у нас с неожиданным улучшением погоды, несмотря на то, что давление воздуха падало. Аналогичные случаи мы и раньше отмечали. Видимость была отличная, температура воздуха повысилась до -23°. Половинчатая, но довольно яркая луна чуть-чуть веселила полярную ночь. Зеленовато-белые лучи полярного сияния то повисали над нашим домиком, то разбегались в стороны. Малиновая огромная дуга на небе придавала еще большую красоту этой картине, созданной чудесным живописцем — самой природой!

Над ледопадом Барьером Сомнений много дней подряд поднимались свечой колоссальные снежные вихри — "султаны". Зиновий Каневский удачно сравнил их с "фонтанами". Можно было неплохо видеть правую боковую морену и горы, ограничивающие ледник Шокальского. Четко обрисовывались горы Бастионы, Веселые и Ермолаева. Находящийся в десяти километрах от нас маяк-мигалка на острове Богатом, регулярно вспыхивал и гас. Он словно хотел напомнить нам, что там, внизу, недалеко от него на береговой базе и полярной станции идет сейчас разнообразная и кипучая жизнь.

В конце первой декады января метель постепенно стихла и сменилась слабой поземкой. Скорость ветра уменьшилась до 10 метров в секунду. Весь рыхлый снег содрало с ледника и унесло в море. Появились значительные участки оголенного глетчерного льда. Лишь около дома да в западинах лежал твердый снег, утрамбованный ветром, словно катком. Небо очистилось почти целиком. На юго-юго-востоке показалась хотя и ущербная, но все же довольно яркая луна. К северу от нашей станции мы увидели мыс Макарова и сплошной морской лед до горизонта. Над Барьером Сомнений были заметны слабые снежные вихри. Ясными вечерами мы иногда любовались полярным сиянием. Отдельные лучи поджигали небо в разных его участках. Увы, вскоре луна скрылась, и стало очень темно.

Несколько раз сильный ветер срывал радиопередачи. В такие часы в эфире стоял сплошной треск, в котором уловить радиосигналы было совершенно невозможно.

Часто мы поминали не очень добрым словом создателя станционной печи "дядю" Васю — сына Романова-старшего. В отличие от печи в домике на "Ледораздельной" эта печь горела более или менее только при сильных ветрах. При штиле же она вообще еле-еле нагревалась, а копоти и дыма в комнате было сверх всякой меры. Колосники постоянно приходили в негодность, а запасных у нас на станции не было. Иногда плита вдруг шумно проваливалась вместе с кастрюлями и чайниками в топку. В скучные минуты одинокого жилья на леднике это доставляло нам хлопоты, смех, а порой и слезы, когда еда вместо наших желудков оказывалась в печной топке...

Первой в нашем станционном домике вставала Наташа. Если позволяла погода, она проводила в половине седьмого актинометрические наблюдения, а затем уже ровно в семь — метеорологические. Моя койка находилась около двери. Я слышал рано по утрам, как Наташа, уходя на площадку, топталась в тамбуре, забирая осадкомерное ведро и метелемер.

Наташа не впервые была в Арктике и не случайно туда попала. Я никогда не слышал от нее каких-либо жалоб. Она спокойно мирилась с полным отсутствием даже намека на комфорт в нашей отшельнической жизни, на которую обрекла себя добровольно. Эта рослая молодая женщина не знала страха и одна ходила со станции "Барьер Сомнений" на "полярку" и на базу. И когда впоследствии на зимовке ее постигло большое несчастье, она держалась с удивительной стойкостью, которая показывала ее сильный, мужественный характер. Вместе с мужем Зиновием Каневским Наташа училась на одном курсе, на одной кафедре географии полярных стран. Поженившись после окончания МГУ в 1955 году, они оказались работниками Главсевморпути и вместе поехали в Арктику. На полярной станции "Русская Гавань" Зиновий получил до того небывалое штатное место инженера-географа высшей категории, а Наташа — метеоролога-наблюдателя. Свадьба молодоженов состоялась в Москве перед самым их отъездом в Архангельск. Теперь же, в 1957 году, она приехала в Русскую Гавань уже младшим научным сотрудником Новоземельской гляциологической экспедиции Института географии АН СССР, участницей МГГ. Наташа Давидович стала первой в истории женщиной, зимовавшей на ледниковом щите Новой Земли! Сам Зиновий Каневский был очень чутким и остроумным человеком, исключительным рассказчиком и имитатором. Он, словно настоящий артист, помнил наизусть многие литературные произведения и мог часами рассказывать мне и Наташе о похождениях Остапа Бендера или бравого солдата Швейка. Жить и работать рядом с таким талантливым и разносторонним человеком было для меня не только очень интересно, но и приятно.

Мне привелось наблюдать на леднике близко и долго работу незаурядной четы Каневских. На Севере существуют правила техники безопасности, запрещающие невооруженному полярнику удаляться от станции или базы даже на небольшое расстояние. Эти указания, правда, не всегда выполняются. Зато Зиновий, идя на наблюдение, всегда брал с собой карабин. Это была не трусость, а лишь правильная мера самозащиты. Кто-кто, а он сам знал это лучше всех нас.

Приехав в 1955 году впервые в Русскую Гавань на полярную станцию, молодой северовед не ограничился только работой на полярной станции. Его тянуло на близлежащий ледник Шокальского. Зиновию стоило большого труда добиться разрешения у молодого и деятельного начальника станции Михаила Фокина провести там одному гляциологические и метеорологические наблюдения. С помощью многоопытного Романова-старшего Каневский соорудил крохотную будку "домик" из фанеры на самом Барьере Сомнений, на высоте около 400 метров. Вскоре во время интенсивного таяния под будкой отважного исследователя открылась страшная пасть тридцатиметровой трещины, едва не поглотившая это сооружение вместе с ним. Стало затруднительно ходить на метеоплощадку. Однажды Зиновий, возвращаясь, увидел белого медведя, стоявшего на полпути между ним и его жильем. Карабин остался лежать во временном жилище. Что делать? От хозяина арктических льдов далеко не убежишь — легко догонит. По поведению зверя не трудно было догадаться о его недобрых намерениях. Впоследствии оказалось, что в желудке медведя практически ничего не было. Шатун бродил в поисках пищи вдоль побережья. Видимо, его привлек далекий запах пищи, а чувство голода заставило идти на риск — добывать себе пропитание, пробираясь даже в глубь ледника.

"Надо бежать в домик, где лежит спасительное оружие!" — решил Каневский. Но на пути стоял медведь и тревожно нюхал воздух, задирая вверх свою желто-белую морду с черным пятачком — носом. Надеяться не на кого, и (была - не была!) Зиновий пошел мимо зверя напрямик к своему домику. Теперь самое страшное оказалось позади — медведь пропустил человека. Вот и дверца, за которой тоже не спасешься от сильного хищника. Простым ударом лапы ему ничего не стоило бы разломать все временное фанерное строение. Зинок схватил карабин, повернулся и... увидел в метре от себя звериную пасть.

Выстрел прозвучал на леднике в тот момент, когда ствол карабина едва не коснулся звериного уха. Медведь свалился замертво у самой стенки будки.

В очередном сообщении по радио Каневский скупо рассказал о поединке, происшедшем на Барьере Сомнений. Сразу после этого к Зинку пришел дядя Саша. Он снял шкуру с незваного гостя и освежевал его.

Три месяца жил в этом приюте молодой географ в полном одиночестве. Однажды, проводя гляциологические наблюдения на леднике севернее Барьера Сомнений, Зиновий обнаружил очень интересную находку — обветшалую от времени палатку и остатки оборудования, принадлежавшие экспедиции Второго Международного полярного года. Эта палатка была поставлена еще в 1933 году молодыми учеными — немецким геофизиком Куртом Велькеном и советским физиком Л. С. Фрейманом на некотором расстоянии к югу от ледяного уступа Барьер Сомнений. Здесь они жили во время измерения толщины ледникового покрова сейсмическим методом. Каневский подсчитал, что палатка за минувшие 24 года продвинулась вместе с несущим ее ледником Шокальского в сторону Баренцева моря примерно на 3-3,5 километра, имея среднюю скорость около 150 метров в год.

Во время работ нашей экспедиции мы не раз смотрели на эту находку как на памятник былому и опасному труду пионеров советской полярной гляциологии.

Забегая вперед, позволю себе рассказать об одном интересном письме, неожиданно полученном мною после публикации в трех номерах газеты "Вечерняя Москва" моего большого очерка о нашей экспедиции и сообщении о находке этой палатки. Оказалось, что в адрес редакции поступило письмо участника экспедиции М.М. Ермолаева — Леона Семеновича Фреймана, профессора одного из московских вузов.

Он написал, что с интересом узнал из моей статьи о том, что участники нашей экспедиции обнаружили на леднике близ Русской Гавани "обветшавшую от времени палатку, некогда принадлежавшую экспедиции Ермолаева". Профессор привел несколько интересных эпизодов из жизни их экспедиции. Вот один из них: "...Однажды участники экспедиции были приглашены в полном составе (кроме вахтенных) на торжество — чей-то день рождения. После традиционного ужина начались танцы. У поморов был мальчуган лет девяти-десяти, отличный танцор и удивительно задорный партнер. Пройдясь в присядку по кругу несколько раз, он подбежал к отцу, выхватил у него из рук платок, пересек круг и остановился перед д-ром Велькеном. Здесь он "пустил" из-под каблуков мелкую, замечательно четкую дробь, помахивая перед Велькеном платочком у самой земли. Жест был настолько выразителен, что иностранца как будто невидимая рука поставила на ноги. Надо сказать, что д-р К. Велькен, несмотря на молодость (ему тогда было 26-27 лет), обладал весьма внушительной внешностью. При росте около 190 см он имел темно-каштановые волосы, яркие светло-голубые глаза и огненную красно-рыжую бороду до середины груди. Настоящий вагнеровский нибелунг. И вот, в то время как микроскопический кавалер носился вокруг него, вырабатывая каблуками и носками сапожек поистине кружевную "русскую", рыжебородый гигант-"дама", которой кавалер едва достигал до пояса, смущенно топтался на месте и, не имея в запасе ничего более подходящего, выполнял одно за другим па быстрого чарльстона в чистейшем салонном стиле. Нельзя даже сказать, что в комнате стоял хохот. Люди ревели, ржали, валились с табуреток, колотили друг друга по спине, а с потолка, из щелей между бревнами, от могучего топота нибелунга, текли струйки земляной засыпки утепления..."

Письмо заканчивалось так: "Все это было 26-27 лет тому назад. Редкие эпизодические наезды в Арктику сменились ныне широким планомерным исследованием, примитивные научные приборы и первобытная техника уступили место могучей современной технике, а сравнительно узкие задачи Второго МПГ не идут ни в какое сравнение с грандиозной программой исследований МГГ. Желаю Вам и Вашим товарищам дальнейших успехов. Посылаю Вам в порядке "эстафеты поколений" снимок айсберга у ледника Шокальского, выполненный при луне 10 января 1933 г."

Новоземельская экспедиция Института географии АН СССР приняла, выражаясь образным языком профессора Л. С. Фреймана, научную эстафету экспедиции М. М. Ермолаева.

Но вернемся в нашу жилище возле метеостанции. Особенно памятным стал для нас день 17 января 1958 года. Через полгода после прибытия в Русскую Гавань, именно в этот день, мы отравились угарным газом.

На леднике уже двое суток свирепствовала разгулявшаяся бора. В доме было очень холодно. Через четыре стекольные рамы пылевидный снег проникал внутрь, откладываясь в виде сахарных голов на подоконниках. Зиновий перед тем как идти на утренние метеонаблюдения, взялся растапливать печь. Я еще лежал на койке. Но несмотря на сильный ветер, тяга почему-то отсутствовала.

— Наверно, опять снегом забило трубу, — заметил Каневский.

Так однажды уже было. Тогда при разжигании печки ледяную пробку, образовавшуюся на верху трубы, тепло быстро растопило, и все обошлось благополучно. Лезть же сейчас на крышу и посмотреть, в чем там дело, было невозможно. Порыв ветра моментально сбросил бы человека.

Но вот дрова кое-как разгорелись. Однако дым в трубу никак не шел, а стал проникать из топки в комнату через дверцу плиты. Надеяться на то, что пробку в трубе должно "пробить", было неразумно. Я быстро оделся, выскочил в тамбур, где находились Наташа и Зиновий, только что вернувшийся с наблюдений. Мы затушили печь, но дым продолжал оставаться в комнате. Более того, он начал быстро проникать уже и в тамбур. Необходимо было проветрить помещение. Но едва мы приоткрыли наружную дверь, как снег с бешеной скоростью устремился в проем. Нависла угроза, что он скоро завалит весь тамбур и мы не сможем потом выйти из дома. Пришлось немедленно закрыть дверь. Наше положение становилось все хуже и хуже. Мы вынуждены были снова выйти в тамбур. Минут через десять я решил вернуться в комнату и прилечь на нары, как вдруг услышал крик Зинка:

— Женя, иди сюда скорей! Наташе плохо!

 Я выбежал в тамбур. Наташа лежала на полу без сознания. Зиновий усиленно тер снегом виски жены. Мы перенесли пострадавшую в комнату, положили на нары и стали приводить ее в чувство. Минут через пятнадцать она пришла в себя, но тут почувствовал себя плохо Каневский, а затем и я. Нас буквально "выворачивало", но мы держались из последних сил... Прошло немного времени, и постепенно мы вздохнули свободнее. А ураганный ветер за стеной тем временем не ослабевал. Казалось, что вот-вот домик рухнет, похоронив нас заживо. Окно, выходившее на юг, подвергалось невиданной бомбежке снегом. При каждом ударе ожидали звона разбитых стекол.

Прошло еще полдня. Удивительно, но я вдруг почувствовал голод. Это был, по-видимому, хороший признак того, что "кризис" окончательно миновал, и мы все остались живы. А ведь тот день мог бы кончиться для нас троих печально.

Всю следующую ночь продолжался противный вой ветра у южной стенки дома. Ураган ревел, не желая успокоиться. Давление воздуха продолжало падать. Перо барографа-самописца временами писало на ленте настоящую пилу. К утру порывы ветра достигли максимальной силы. Мы просыпались от толчков, которые испытывал станционный домик, словно во время сильного землетрясения.

В метель через щели в тамбуре весь угольный склад забило снегом. Но вскоре Каневский очень удачно применил "штукатурку" из… снега и замазал им все дыры и щели. Благодаря этому снег и ветер перестали угрожать нашему жилью.

В 13 часов Зиновий предпринял попытку сделать очередное метеонаблюдение. Он отчаянно боролся с южным ветром и с трудом достиг площадки. По дороге Зиновий потерял одну кошку, закрепленную на валенке, что отнюдь не облегчало его передвижение. Порывы ветра кидали смельчака на лед и заструги. Не очень хорошо натянутые штормовые леера помогали мало. В двух метрах уже не было видно дома. Открытая дверка метеорологической будки под напором ветра валила человека. Сама будка наполовину была забита спрессованным снегом. Часть термометров вырвало из креплений. Удалось "взять" лишь температуру воздуха по "сухому" термометру, измерявший непосредственно этот показатель. Она оказалась минус 24° (при ураганном ветре!) В соседней будке оба прибора-самописца, служившие для непрерывной регистрации температуры и относительной влажности воздуха, были сброшены во время урагана со своих мест и засыпаны снегом. Самописцы перестали работать. Железные лесенки сдвинуло на один метр от метеобудок.

В пургу наша маломощная лампочка, недавно установленная на флюгере, не давала света. Хотелось или нет, а надо было лезть по столбу флюгера наверх к указателю скорости ветра, которая была больше тридцати метров в секунду.

Во время такого сильного ветра мы обычно закрывали заслонкой печную трубу. При каждом порыве заслонка дребезжала и хлопала, словно пулеметная очередь. Мы с Каневскими тогда уверенно говорили: "Метров тридцать в секунду, не меньше!" Надо сказать, что такое примитивное определение скорости ветра немногим отличалось от показаний флюгера.

Лишь на шестые сутки, 21 января 1958 года, кончилась сумасшедшая метель. Мы выползли из занесенного снегом станционного дома на волю. Теперь необходимо было определить потери и убытки, нанесенные нам за эти дни ураганом. К двенадцати часам дня слегка развиднелось, но небо было покрыто плотными низкими облаками. Лишь на юге за ледопадом Барьер Сомнений просвечивал небольшой кусок голубого неба.

Я слазил на крышу и взглянул на трубу. Оказалось, что почти вся она была занесена снегом, который от тепла, исходившего из печи, превратился в сплошной лед. Эта самая ледяная пробка едва не погубила нас во время урагана. Тяга в печи восстановилась, как только удалось расчистить горловину трубы. До этого нам пришлось готовить себе еду на керосинке, которая очень быстро нагревала маленькую комнату, как жирник чукотскую ярангу.

Все антенное хозяйство после урагана представляло собой жалкое зрелище. Антенны и противовес разорвало, отдельные их куски отнесло на большое расстояние. Надо было удивляться тому, как смогла устоять высокая радиомачта, ведь ветром срезало большинство растяжек, которые крепко ее держали. Систему блоков для подъема антенн также сорвало.

Вдвоем с Каневским мы снова установили антенны и противовес. Пришлось закрепить передающую антенну на меньшей высоте, приемную же подняли на высокую жердину, прибитую к южной стене дома. Проверка качеств новых антенн дала неплохие результаты.

Во время вечерней радиосвязи базы экспедиции с полярной станцией я включил рацию, "влез" в их передачу и сообщил, что у нас все в порядке, наблюдения идут нормально. Это было весьма кстати, так как на базе сильно беспокоились, ничего не зная о нас.

Месяц пребывания на станции "Барьер Сомнений" прошел быстро. Осталось экспедиции работать на леднике еще  "каких-то" двадцать месяцев.

После долгого перерыва мы увидели луну. Она издевательски приветливо улыбалась нам.

24 января после продолжительной радиопаузы состоялся разговор с полярной станцией. Весь день шел пушистый снег и было почти безветренно. Атмосферное давление воздуха сильно падало. Можно было скоро ждать очередной метели. Но как ни странно, погода смилостивилась — мела лишь поземка, да и то кратковременная.

Заканчивался первый месяц 1958 года. Оставалось три недели до восхода солнца. А пока в хорошую погоду мы могли наблюдать на горизонте зловещую, будто охваченную полымем красную полоску неба.

В свободное от работы время нам доставляло удовольствие перечитывать имевшуюся на станции литературу. Подшивки журналов "Огонек" и "Иностранная литература" мы знали, как настоящие библиографы, а часть текста даже наизусть. Были прочитаны "Восстание ангелов" А. Франса, "Путешествие на Кон-Тики" Тура Хейердала, "Семья Оппенгейм" Л. Фейхтвангера, "Охотник" Д. Олдриджа, "Алитет уходит в горы" Т. Семушкина, "Время жить и время умирать" Э. М. Ремарка, "О тебе я думаю" Р. Гамзатова…

Используя непродолжительный свет в дневное время, мы стали чаще выходить на ледник. Я занимался изучением структуры снежного покрова. Правда, его толщина была незначительна. Весь шурф до льда составлял всего около сорока сантиметров. Встречались даже оголенные участки чистого льда, где снега совсем не было — бора сметала его полностью с поверхности ледника.

Мороз тем временем крепчал. Небо очистилось от нависших над ледником плотных слоисто-кучевых облаков темно-серого цвета. Зажглось в черном северном небе множество звезд. Медленно плыла над Барьером Сомнений необычайно привлекательная луна. Ртуть на термометре опустилась настолько, что была близка к температуре ее замерзания — минус 38,9°. В этих условиях наблюдать температуру приходилось уже по спиртовому термометру.

Наш небольшой сплоченный коллектив продолжал действовать на леднике по программе МГГ.

Мы ждали на станции "Барьер Сомнений" прибытия сменщиков, предвкушали удовольствие увидеть снова своих товарищей, услышать новости, а затем отбыть на базу, помыться и попариться в бане, постирать белье.

1 февраля в полдень Каневский увидел черную точку на леднике, двигавшуюся в нашу сторону. Кто-то шел с базы. Невольно мы подумали, не случилось ли чего-нибудь? Я выбежал навстречу и вскоре уже жал руку Олегу Павловичу Чижову, пришедшему к нам на станцию на лыжах. Температура воздуха достигала минус 35 градусов. К тому же дул ветерок. Немудрено, что по дороге Чижов обморозил щеку. На его бороде висело не меньше килограмма сосулек. Будучи начальником гидрометеорологического отряда, он решил прийти к нам заранее, до смены людей, с тем чтобы поговорить о дальнейшей работе на станции и о проведенных нами исследованиях.

Большой любитель чаепития Олег Павлович Чижов попросил "глетчерного" чайку. Гречневая каша, приготовленная Наташей, привела нашего гостя в восторг. Крепкий и горячий чай разморил Чижова, и он вскоре уснул на моей койке.

Вечером мы рассказали нашему гостю, что удалось сделать за время пребывания на станции. Изложили свои соображения и предложения о дальнейшей работе.

2 февраля показался далекий свет от фар трактора, ползущего по правой боковой морене ледника Шокальского. Когда стал ясно слышен шум двигателя, я вышел из дому. Чем ближе подходил к нам С-80, тем труднее было определить, что находилось у него на буксире. Мы знали, что должны были привезти много груза. Но где же он? И лишь когда трактор остановился около дома, я увидел, что на буксире у него находились сани, но без... короба и груза. Вместо приветствия я спросил не без иронии у Неверова и Корякина, что это они привезли? Только тут тракторист и сопровождавшие его товарищи заметили отсутствие груза. Оказалось, что они не почувствовали и не слышали, как потеряли его. Стали вспоминать, что недалеко от нашей станции трактор сильно просел в какую-то яму, но выбрался, так как шел на высшей пятой скорости.

Тут же мы отправились на поиски. Впереди на лыжах шагал Чижов, а трактор медленно двигался по его следам. Вскоре Олег Павлович обнаружил большой снежный провал на тракторной "дороге".

По сигналу впереди идущего разведчика мы остановились. Подошли к провалу. Стали тыкать палками. Постепенно показался ледниковый колодец, прикрытый сверху плотным метелевым снегом. Выяснилось, что трактор прошел левой гусеницей прямо над пропастью, а правая гусеница, к счастью, находилась на льду. Возьми Неверов чуть левее, могло бы оказаться гораздо хуже. Места в ледяном склепе вполне хватило бы и трактору и саням. Где же груз? В этом колодце или в другом месте? После тщательных поисков, метрах в ста от провала, был обнаружен, наконец, короб от саней и груз.

После разгрузки и передачи станции новой смене наблюдателей — Чижову и Корякину, а также временно остававшемуся для ремонта печи "дяде" Васе — мы поехали на базу. Обратный путь напоминал собой скачки с препятствиями. Ехать по свежим тракторным следам было не очень сложно. Несмотря на то, что короб, казалось, надежно закрепили на санях с помощью железных скоб и гвоздей, он всю дорогу или съезжал, или намеревался съехать. Когда же начался резкий спуск со снежника около горы Ермолаева, то прибавилась еще одна неприятность — инерция саней, буксируемых с помощью троса. При спуске он все время наматывался на гусеницы трактора. Приходилось то и дело распутывать мягкий буксир, прежде чем двигаться дальше.

— Однако, мужики, скажу я вам, "веселая" поездочка, получается! — пробурчал тракторист Коля Неверов.

Продолжение