Зимовка СКР-19 (л/п "Дежнев") в Белушьей губе 1942-43 гг.

История этого судна, прослужившего более тридцати лет в суровой Арктике, началась 15 ноября 1935 года, когда состоялась закладка двух грузопассажирских пароходов ледового плавания. Одному из них в честь отважного русского землепроходца было присвоено имя "Дежнев".

22 мая 1937 года он был спущен на воду и осенью следующего года отправился в первый арктический рейс. После вступления в строй он вошел в состав Мурманского государственного морского пароходства. Во время советско-финляндской войны пароход в качестве сторожевого корабля был зачислен в состав Северного флота, а весной 1940 года вновь возвратился к мирной службе. В ноябре он впервые прибыл на Шпицберген, куда потом ходил регулярно.

С началом Великой Отечественной войны «Дежнев» был переоборудован в сторожевой корабль и стал именоваться "СКР-19".

День 15 августа 1941 года открыл новую страницу в биографии корабля. Перейдя в Архангельск, "СКР-19" вошел в состав Северного отряда Беломорской флотилии. До победного дня "Дежнев" нес службу в суровых водах Белого и Карского морей. Он часто выполнял конвоирование транспортов, обеспечивал дозорную службу, доставлял в отдаленные островные гарнизоны различные военные грузы, охранял наши северные проливы, а иногда выходил и на зверобойный промысел.

25 августа 1942 года "Дежнев" прибыл на рейд острова Диксон, доставив туда продовольствие, лес и другие грузы. После полуночи 27 августа с сигнально-наблюдательного поста Диксона в море был обнаружен неизвестный корабль, оказавшийся немецким крейсером "Адмирал Шеер". По сигналу боевой тревоги дежневцы заняли места по боевому расписанию, сторожевик отошел от причала. Прошло несколько минут, и фашистский рейдер открыл огонь по судам и поселку. Двадцати орудиям калибром от 105 до 280 миллиметров вражеского броненосца защитники Диксона могли противопоставить лишь две 152-миллиметровые гаубицы береговой батареи да артиллерию "Дежнева", но, несмотря на неравенство сил, смело вступили в бой. Не ожидавший сопротивления фашистский корабль, получив несколько прямых попаданий, повернул на обратный курс и скрылся.

В ходе неравного боя "Дежнев" также имел серьезные повреждения. В корпусе корабля образовалось несколько крупных пробоин, вышли из строя дальномер и крупнокалиберный пулемет, среди экипажа были убитые и раненые. Прикрывшись дымзавесой, "СКР-19" вел бой до тех пор, пока враг не покинул район Диксона. К концу боя, приняв в трюмы много забортной воды, поступавшей через пробоины, "Дежнев" стал медленно погружаться. Когда осадка корабля увеличилась на полтора метра и он стал крениться на борт, командир был вынужден посадить судно на прибрежную отмель.

Залечив раны, "Дежнев" вскоре вступил в строй и продолжал нести боевую вахту до лета 1945 года. Возвращенный ледокольному флоту, он еще многие годы трудился на морских дорогах советского Севера.

Далее приводится глава из книги И. Г. Шнейдера "Дежневцы" (М.: Воениздат, 1978) с фотографиями Ю. Б. Брена из фондов ФГБУК "Российский государственный музей Арктики и Антарктики"

Иван Григорьевич Шнейдер (1918–1996) — капитан дальнего плавания, знаток и пропагандист морского и парусного дела. Во время Великой Отечественной войны служил рулевым на СКР-19 (ледокольный пароход «Дежнёв»), за участие в бою с фашистским рейдером «Адмирал Шеер» был награждён медалью «За отвагу». Войну закончил в звании младшего лейтенанта. С 1946 года служил на парусных судах «Седов» и «Крузенштерн», с 1953 года по 1961 годы командовал этими крупнейшими в мире судами, плававшими под флагом ВМФ СССР. В 1961 году был уволен в запас, преподавал морскую практику в Ломоносовском мореходном училище. В 1965 году — капитан учебного парусного судна «Вега-II», затем с 1968 по 1972 годы — командир дизельного судна Ломоносовского училища «Курсант». Самым любимым судном капитана Шнейдера (в 1972–1978) был «Крузенштерн», на котором выиграл регату «Операция Парус–74»

Юрий Борисович Брен — военфельдшер СКР-19 (л/п «Дежнев») во время Великой Отечественной войны. Родился в сентябре 1917 г. в городе Або (ныне Турку), в Финляндии. В начале июня 1941 г. окончил четыре курса 1-го Ленинградского медицинского института имени И. П. Павлова, проходил медицинскую практику в Мурманске. Добровольцем определили в команду боевого ледокольного парохода СКР-19 («Дежнёв»). 30 июня уже был на корабле в качестве начальника медицинской санитарной службы. Главное боевое крещение получил в глубоком арктическом тылу, в бою «Дежнёва» с «Адмралом Шеером». 27 августа 1942 г., во время боя, находился в лазарете, на палубе корабля, оказывал помощь раненым, эвакуировал раненных с борта корабля в больницу порта Диксон. После войны демобилизовался, вернулся к мирной жизни, окончил пятый курс института в Ленинграде. Четыре года работал заведующим отделением в районной больнице посёлка Пестово Новгородской области. Был переведён в Новгород на должность главврача городского родильного дома. В 1955 г. поступил в аспирантуру. Жил и работал в городах Благовещенске на Амуре и Днепродзержинске. Защитил кандидатскую диссертацию, получил учёное звание доцента.

Зимовка в Белушьей

"Дежнев" снова приступил к обычной своей работе в Арктике. Мы проводили во льдах и охраняли от вражеских кораблей и самолетов караваны торговых судов, помогали терпящим бедствие транспортам и кораблям. Из трудных заданий того времени выделяется поход, связанный с оказанием помощи сторожевому кораблю "Гроза". Небольшой этот корабль, штормуя в районе мыса Русский Заворот, исчерпал запасы топлива и мог погибнуть, оказавшись во власти ветра и волн. В туманной мгле, на мелководье мы с немалым риском добрались до него, передали топливо и воду, что позволило сторожевику благополучно добраться до своей базы.

"Обычная работа"... Сказав это, я невольно задумываюсь. Не все знают, как мы плавали на Севере в годы войны. Невзгоды, идущие от суровой природы, — это еще не самое трудное. К ним добавлялись навигационные сложности. Небогатое маячное хозяйство тех лет частично было законсервировано, многие навигационные знаки закамуфлированы под цвет скал. Радиомаяки работали по строгому расписанию да изредка открывали вахту по специальному запросу. Все это делалось для того, чтобы лишить корабли противника надежной ориентировки. Но ведь хлебали горюшка и наши командиры, штурманы, сигнальщики. Штормы, бури, льды, туманы, да еще и иди вслепую. Тут не обходилось без риска. Я уже не говорю о реальной опасности, которую создает противник с воздуха, с поверхности воды и из ее глубин.

Прочерчивая замысловатыми курсами Карское и Баренцево моря, мы никак не можем добраться в главную базу флотилии, в Архангельск, где не были уже более четырех месяцев. Однако к нам разными путями добираются оттуда новые члены экипажа, назначенные взамен тех, кто выбыл из строя после боя на Диксоне. Группами прибывают матросы и старшины. Есть пополнение и в командном составе корабля — должность помощника командира вместо тяжело раненного и продолжающего лечение в госпитале старшего лейтенанта Кротова занял старший лейтенант Валентин Иванович Дерябин.

Характерно, что в эти же дни у нас заметно выросла партийная организация. Заявления о приеме в партию подали многие герои боя на Диксоне. Среди них уже знакомые читателю старшины Быков, Майоров, Лушев, Алимов, краснофлотцы Лукьянов, Чумбаров, Смирнов...

В хлопотах походной жизни для нас незаметно пролетает остаток весьма короткого арктического лета 1942 года. Бушуют уже зимние бураны и штормы, когда "Дежнев" получает задание охранять еще один, последний в этой навигации караван, следующий по Карскому морю на запад. Наконец-то нам разрешено идти в Архангельск.

На корабле много радости. Отдохнем, встретимся со знакомыми, получим письма. Но где-то на подходах к Канину Носу, откуда до Архангельска рукой подать, корабль, описав крутую циркуляцию, ложится на обратный курс. Оказывается, командир получил депешу: "Дежневу" предстоит зимовать в губе Белушьей на Новой Земле. Архангельск, как говорится, нам улыбнулся.

Мы недолго тужим по поводу столь неожиданного поворота судьбы — на море привыкаешь ко всему. И слово "зимовка" на разные лады произносится в экипаже. Нам, северянам, это слово знакомо. Не раз приходилось "Дежневу" забираться в какой-нибудь дальний арктический уголок, становиться на якорь у пустынного скалистого берега, на котором сиротливо стоит бревенчатая избушка. Мы выгружали доставленные туда материалы, горючее, продукты, давали прощальный гудок и уходили, провожаемые кучкой людей. Мы знали, что им оставаться тут на долгую зиму в этой избушке, в соседстве с дикими скалами, лицом к лицу с суровыми арктическими невзгодами. И лишь через многие месяцы к становищу зайдет какой-нибудь пароход. Знали мы и то, что зимовщики — сильные, закаленные люди, ученые и рабочие, делающие очень важное дело. Однако самим нам на положении зимовщиков быть еще не приходилось. И поэтому, идя к Белушьей, строим разные предположения, хотя отчетливо понимаем, что особых сложностей быть не должно. Ведь речь идет не об одинокой избушке на берегу.

3 декабря "Дежнев" врезается в тяжелый лед около берегов Новой Земли. И, ломая этот лед, несколько часов корабль пробивается в бухту Самоед — одну из самых удобных для стоянки бухт в губе Белушьей, где и расположен поселок, являющийся административным центром всего острова.

С постановкой на якорь приводим корабль в порядок. Потом собираемся в столовой. Перед нами выступает командир корабля капитан-лейтенант Гидулянов. Он подводит итоги минувшей навигации. Нам хорошо известно все, что сделано кораблем в этом году. А все же интересно слушать обобщенные данные о плаваниях, встречах с врагом, героической защите Диксона. Выходит, что экипаж внес свой вклад в общие усилия Северного флота, прикрывающего правый фланг сухопутного фронта. Мы уж знаем о грандиозной победе наших войск под Сталинградом. Верилось, что начался коренной перелом в войне. Мысленно представляю себе знакомые заснеженные донские степи. Сквозь пургу, по дорогам и бездорожью, сквозь огонь идут бойцы на штурм вражеских позиций... Мы в большом долгу у тех бойцов. И, как бы слыша, о чем думаю я, о чем размышляют другие моряки, Гидулянов говорит:

— Наша зимовка в Белушьей не будет легкой. Но не станем и преувеличивать трудностей. С завтрашнего дня — за работу!

Назавтра, как, впрочем, и далее в течение многих недель, дня в обычном понимании не было. Стояла полярная ночь. Выйдя на палубу в те часы, которые обозначали утро, я увидел горы снега. Мела свирепая метель. Не дожидаясь, когда она кончится (никто не мог сказать, на сколько суток она зарядила), экипаж налаживал сообщение с поселком. Предстояло пробить тропу к домикам, обозначить ее вбитыми в снег кольями, натянуть между ними тросы. Мы предупреждены, что ходить по льду и по поселку можно только держась руками за трос. Два матроса-батарейца недавно нарушили это правило. Один из них погиб, второго нашли недалеко от базы сильно обмороженным.

Контакты корабля с поселком имеют двоякую цель. Полярная база будет снабжать корабль кое-какими припасами. С другой стороны, "Дежнев" очень нужен самой базе: от него поселок получит электроэнергию для освещения домов, население будет пользоваться корабельной баней, некоторые береговые службы рассчитывают и на помощь нашей механической мастерской. Наконец, к нам переберется часть людей из управления базы.

Пурга, к счастью, длится недолго. Когда она затихает, мы имеем возможность увидеть прелести арктической зимы. Куда ни глянешь — всюду белеет в ночном сумраке снег. Корабль наш тоже белый — он для маскировки выкрашен известью. В первые дни, словно по тревоге, выскакиваем любоваться северным сиянием и подолгу наблюдаем, как полыхают, причудливо изгибаясь и волнуясь, разноцветные сполохи. Но проходит неделя, вторая, все становится привычным, и экипаж втягивается в размеренную корабельную жизнь.

А жизнь — это боевая и политическая подготовка, учения, вахты. Кроме того, всевозможные работы.

Основная работа — тщательный осмотр, выявление дефектов и последующий ремонт техники и оружия. У нас давно уже не было такой благоприятной возможности, чтобы не спеша, внимательно все проверить на боевых постах, определить износ механизмов и приложить руки для восстановления их нормального надежного действия. Эта задача и поставлена командиром корабля на период зимовки. Экипаж выполняет ее с удовольствием. Я давно уже замечаю, что дежневцы любят покопаться в технике, что-нибудь смастерить, придумать какое-нибудь устройство. И вот дремавшая в них рабочая жилка сейчас пробудилась. Каждый носится с металлическими деталями, орудует инструментами. Тесно в корабельной мастерской. Но работа идет и на боевых постах, и в кубриках. И тут порой решаются довольно сложные технические задачи.

Во время боя на Диксоне у нас вышел из строя один из крупнокалиберных пулеметов (ДШК). Вражеским снарядом его изуродовало так, что практически он ни на что не годился. Пулемет лежал в корабельном арсенале, дожидаясь того времени, когда его сдадут в оружейную мастерскую для восстановления. Увлекшись ремонтными работами, пулеметчики вспомнили об этом ДШК. Трое друзей — Журавлев, Скребцов и Шиляев извлекли его из арсенала, разобрали и... несколько загрустили.

— Тут же половину деталей нужно заново точить, — сказал им Дмитрий Горлышев, корабельный электрик, которого как токаря по металлу пулеметчики пригласили в помощь. — Из чего точить? Где документация?

— Документации действительно нет, — ответил ему Журавлев. — Не знаем, какой марки сталь. Но ведь на других пулеметах эти детали есть, по их образцу и будем делать. А сталь возьмем ту, которая попрочнее.

Доложили о своих соображениях командиру боевой части старшему лейтенанту Степину (новое воинское звание он получил вскоре после боя на Диксоне). Константин Иванович их поддержал. Недели две пулеметчики, а вместе с ними и Горлышев трудились в мастерской, забывая об отдыхе. Выточив нужные детали, они собрали пулемет, предъявили его Степину для осмотра и приемки. У командира боевой части их работа сомнения не вызвала. Закрепили пулемет, зарядили, дали очередь. Стреляет! Дали очередь подлиннее — отказа нет, детали не перегреваются.

Так пулемет вернулся на свое штатное место. Забегая вперед, могу сказать, что через несколько недель из этого пулемета Федор Журавлев вел огонь по фашистскому самолету, который пытался бомбить корабль. Отремонтированный руками умельцев ДШК выдержал экзамен.

На втором месяце зимовки корабль стал испытывать нехватку пресной воды. Мы ее жестко экономим, даже умыться не всегда можем как следует. Но ведь не оставишь без воды котел, находящийся в действии, да и на камбузе она необходима. А с пополнением ее запасов дело обстоит весьма сложно.

Летом в Арктике проблема воды решается легче. Под действием солнца на льдинах тает снеговой покров и образуются озерца чистой, несоленой воды. Бывало, что и "Дежнев" швартовался к таким льдинам, спускал на них переносную помпу и заполнял свои водяные цистерны до отказа. Со всей этой операцией обычно справлялось несколько человек из числа трюмных и мотористов. А где сейчас найдешь такие озерца?

Остается одно — получать воду из снега. И вот на корабле объявлен аврал. Вооружившись пешнями и лопатами, все мы в течение многих часов кромсаем спрессованные под ветром сугробы и таскаем кубы снега к борту. Натаскали много — целую гору. Машинисты пускают пар, и на наших глазах гора исчезает, превращаясь в воду. Помпа по шлангам гонит ее в цистерну. Замер принятой в цистерну воды показывает, что даже при очень строгой экономии ее хватит всего лишь на три дня.

Ужинаем в тот раз молча, без обычных шуток. Устали. А к тому же каждый думает о том, что через три дня опять этот снежный аврал. До конца зимовки — месяцы, и сколько же будет таких авралов?

Так же молча разбираем койки и укладываемся спать. Но тут в наш кубрик заходят сигнальщик Кондачков и радист Горбунов. Последний, вовсе не считаясь с тем, что может потревожить чей-то сон, с порога громко кричит:

— Ребята, есть интересная идея!

На него шикают, но то, о чем он говорит, заставляет всех нас поднять головы с подушек. На острове, километрах в полутора от нашей стоянки, есть небольшое пресноводное озеро. Воду из этого озера можно подвести к кораблю, если построить лотковый водопровод. Идея выдвинута Васей Кондачковым, а он, Горбунов, зная скромность своего товарища, горячо поддерживает его предложение.

В кубрике поднимается шум. Идея очень заманчива, но и сомнений немало. Самое основное сомнение высказывает наш молодой рулевой Юра Гудин.

— Построим лоток, а вода не пойдет, замерзнет по дороге. Полтора километра по такому морозу!

— Пойдет, — спокойно доказывает Кондачков. — Надо только уклон дать побольше.

Утром Кондачкова вызывает к себе командир. Сигнальщику приходится, как и у нас в кубрике, подробно объяснять, как он мыслит себе постройку лотка, почему он считает, что вода по лотку дойдет до корабля. В конце разговора Кондачков между прочим сообщает, что раньше  он работал в зоне вечной мерзлоты и что некоторый опыт в этом деле у него имеется.

— Убедили, — сказал командир. — Доложу командованию базы. Если получим разрешение, вы и возглавите постройку водопровода.

Говорят, что Гидулянову пришлось привести в штабе базы немало аргументов, прежде чем разрешение на строительство водопровода было получено. Больше всех против этого будто бы возражал инженер, знакомый с проблемами водоснабжения в условиях Севера. Как бы там ни было, нам приказано приступить к работе.

Разметку трассы водопровода поручено сделать нам, рулевым. Получив консультацию у Кондачкова, мы пробиваем в снегу тропу к озеру, а затем кольями обозначаем трассу с таким расчетом, чтобы на всем ее протяжении обеспечивался сток воды под уклон. На корабле тем временем сколачиваются из досок лотки и делаются козлы, на которых лотки должны лежать. Боцманская команда и артиллеристы на своих спинах таскают эти нехитрые сооружения на трассу.

Всем тяжело, все ползают по пояс в снегу, козлы получаются неустойчивыми, лотки со щелями. И многих гложет сомнение — выйдет ли что-нибудь из этой затеи? Но мы помним о снеговом аврале и, сжав зубы, продолжаем работать.

Через десять дней ломаная линия лотков протянулась от озера к кораблю. К проруби во льду озера доставлена мотопомпа. Все дежневцы, свободные от вахты, а также многие жители поселка собрались понаблюдать за пуском водопровода.

Помпа включена, вода из рукава льется на первый лоток, бежит дальше, а через сто метров... исчезает. Приходится останавливать помпу. Мы идем по линии лотков, конопатим щели паклей, кусками старых ватников. Когда помпа запускается во второй раз, вода проходит половину трассы. Еще одна остановка. Теперь помимо конопачения ;мы почти на всей линии лотков промазываем щели мокрым снегом и ждем, когда он замерзнет. Снова запускаем помпу. Теперь вода идет как бы по ледовому корыту, идет хорошо до самого корабля.

Все мы ликуем. Кондачков ходит именинником.

За двое суток заполняются все корабельные цистерны, предназначенные для пресной воды. Проблема, которая недавно казалась трудноразрешимой, теперь, как говорится, снята с повестки дня.

Пуск водопровода, сработанного нашими собственными руками, отмечается на корабле своеобразным праздником. Целый день работает баня, устроена большая стирка. Все моется, сушится, гладится. А вечером принаряженные дежневцы собираются на концерт художественной самодеятельности. Как всегда, ведет его наш главный боцман Петряев. И хотя кажется, что силы его за последние дни вымотаны до предела, боцман сыплет шутками и бодрым баритоном запевает: "Кто сказал, что надо бросить песни на войне?" Мы ему благодарны, как благодарны и другим участникам концерта, скрасившего зимовочные будни.

А в буднях этих вырисовывается новая проблема. На корабле кончается уголь. Запасы его имеются на береговом складе. Вообще-то к погрузке угля на корабль мы привыкли — сколько раз это приходилось делать в разных базах! Угольный аврал — работа для всего экипажа. Работа самая что ни на есть тяжелая. Побегаешь несколько часов по сходне с мешком за спиной и чувствуешь, что уголь не случайно называется каменным. После такой работы все косточки ноют, а въевшуюся в тело черную пыль никак не отмоешь. Так что предстояло нам занятие далеко не из приятных. Но самое главное — уголь-то на отшибе. Корабль не может подойти вплотную к причалу, чтобы сократить расстояние для пробегов с мешками.

Здесь опять-таки выручает смекалка.

Штурман лейтенант Назарьев (он тоже получил повышение в звании), побывав на угольном складе и поразмышляв о чем-то, выдвинул предложение о механизации погрузки угля. Суть предложения состояла в следующем: сколотить сани с большим ящиком, загружать их углем на складе и тросом с помощью лебедки тащить до берегового обрыва. Отсюда на палубу корабля протянуть канатную дорогу с курсирующей по ней бадьей. Из саней уголь перегружать в бадью, и пусть она плывет по воздуху до борта "Дежнева".

Кто-то из дежневцев называет идею гениальной. И это, наверное, правда, если иметь в виду, что все гениальное просто. Боцманская команда сооружает массивные сани, устанавливается лебедка, протягиваются тросы. И начинается угольный аврал. И хотя нелегко кидать уголь в ящик саней, тянуть сани лебедкой, загружать бадью, работа идет весело. Это совсем не то, что бегать с мешком на спине. За неделю на борт "Дежнева" переброшено 450 тонн угля. С таким запасом можно не тужить до конца зимовки.

До навигации, правда, еще далеко, но где-то на границе января — февраля Арктика дарит нам один обнадеживающий признак. Выходя на палубу в полдень, мы замечаем, что вокруг светлеет. Небо мглистое, облачное, нет еще никаких признаков солнца, но уж ясно, что полярная ночь отступает. И с каждым днем светлого времени становится все больше.

Однажды в полдень мы слышим над кораблем гул моторов самолета. Сыграна боевая тревога. Прибежав на мостик, я вижу, что командир напряженно вглядывается в низко нависшее облако. Слышно, что самолет ходит кругами где-то совсем близко.

— Эх, не найти ему нас! — говорит Назарьев, тоже глядящий в небо. — И наше "Т" не поможет.

Это говорится с сожалением. Мне становится ясно, что самолет не из тех, по которым надо стрелять, а, наоборот, из тех, которого с нетерпением ждут. На льду то левому борту корабля расчищена посадочная площадка и на ней черными полотнищами выложена буква "Т".

Невидимый самолет, покружив еще немного в районе Белушьей, ушел куда-то и северу. Шум его моторов затих.

— Где он теперь сядет в этой белой тьме? — огорченно размышляет вслух Гидулянов.

Его беспокойство мне понятно. Белая тьма — явление чисто арктическое. Вот как сейчас. Вроде бы света достаточно, а все скрадывается — и расстояния, и очертания предметов. Небольшой камень можно принять за скалу, а крупный торос — за незначительную льдинку. Летчик запросто может обмануться при посадке.

На другой день в Белушью прикатил на собачьей упряжке ненец-каюр Илья Вылко. Он сообщил, что самолет сел на лед километрах в 40 от базы. При посадке повреждены винты. Это подтверждалось и запиской, которую послал с каюром летчик Крестьянов. Все-таки белая тьма сыграла злую шутку с опытным полярным авиатором. "Надо помогать", — твердил Илья, тыча пальцем в записку.

Я с интересом разглядывал кряжистого, одетого в оленью кухлянку ненца. Фамилия Вылко на Новой Земле, можно сказать, знаменитая. Отец Ильи Тыко Вылко еще до революции был проводником ряда экспедиций, изучавших новоземельские острова. Славился он и как художник, певец Севера. В годы становления Советской власти жители Новой Земли избрали его председателем островного Совета. Помощью и приютом Вылко многие годы пользовались десятки советских исследователей Арктики и зимовщики. Его сын Илья Вылко, которому нет еще и 30 лет, дорожит честью фамилии — такой же искусный каюр, проводник, всегда готовый помочь попавшему в беду человеку. Сумел же он по звуку проследить, куда улетел самолет, найти его и сообщить в базу.

На корабле снаряжается довольно многочисленная группа лыжников для выручки самолета. Группа выстраивается на льду неподалеку от корабля. Впереди Владимир Алексеевич Малюков, за ним — артиллерист Епифанов и рулевой Гудин. Это наиболее сильные лыжники, они, меняясь друг с другом, будут пробивать лыжню. Замыкают цепочку старший лейтенант Степин и командир орудия Новичков, которые тоже чувствуют себя на лыжах превосходно. В пути они должны следить, чтобы никто не отстал, не уклонился в сторону. Такое построение колонны, когда впереди и сзади идут самые лучшие из корабельных лыжников, предложено Малюковым. У него есть опыт в таких делах: когда-то комсомолец Володя Малюков участвовал в групповом лыжном переходе Мурманск — Москва.

— Тагам, тагам! — кричит Илья Вылко, взмахивая хореем. Собачья упряжка резво трогается с места. За ней вытягивается цепочка лыжников. Скоро они скрываются из глаз.

Проходит двое суток. Свободные от вахт дежневцы часто выходят на палубу, поднимаются на мостик и смотрят в одну сторону, на север, хотя, казалось бы, их должна привлекать южная кромка горизонта, над которой зажигается узкая полоска зари — предвестница скорого появления солнца. Ничего, зарей мы полюбуемся в другой раз, а сейчас все ожидания связаны с иным. Наконец сигнальщики замечают в бинокль черную черточку далеко на белом поле льда. С помощью дальномера уточнено: наши лыжники возвращаются, и они тянут за собой на буксире самолет, попавший в аварию.

Все, кто зимует в Белушьей, высыпают на лед. Все знают, что в самолете почта. Мы, пожалуй, ничего так не ждем, как весточек от родных, близких, знакомых.

Уже через час корабль гудит, как разворошенный улей. Писем получено много. Сначала каждый читает их в одиночку, а затем, если весточка радостная, делится ею с товарищами. Я получил письмо от Володи Попова, своего сослуживца по эсминцу "Карл Либкнехт". "Еду на фронт, — писал он. — Отбирали на корабле наиболее достойных. Говорят — отбываем под Сталинград. Убью первого фашиста — напишу тебе".

Письмо явно запоздалое. Под Сталинградом сражение закончено. Убил ли Володя того фашиста, жив ли сам — кто знает? К сожалению, нет писем от моих родных с берегов Азовского моря. Там были тяжелые бои — ни у кого сейчас не узнаешь о судьбе отца, матери, братьев и сестер. Придется снова ждать, тревожась за них.

Самолетом, так благополучно доставленным в Белушью после неудачной посадки, прибыл назначенный штурманом Новоземельской военно-морской базы капитан-лейтенант Николай Морлян. Это первый офицер, которого мы видим со знаками различия нового образца. Из сообщений, полученных по радио, мы, конечно, знаем, что в армии и на флоте введены погоны, но только вот сейчас воочию убеждаемся, как они красят моряка, придают ему подлинно воинский вид.

Тем же самолетом в базу доставлено описание новых знаков различия для всех категорий военнослужащих. По экипажу отдано распоряжение — привести военно-морскую форму в соответствие с этим описанием. Более или менее сносный портной у нас один — котельный машинист Кучеренко. Не разгибая спины, сидит он за швейной машинкой. Консультирует его старший лейтенант Степин, которому командир поручил проследить за переодеванием команды.

И вот все готово. Экипаж выстраивается по большому сбору. Капитан-лейтенант Гидулянов вручает погоны каждому из нас. Потом он говорит:

— Товарищи матросы, старшины и офицеры! За вами слава многих поколений русских моряков, слава Гангута, Синопа, "Варяга". Но всегда помните, что вы — советские моряки. Наша Советская Родина ждет от вас подвигов во имя ее свободы в борьбе с заклятым врагом...

Непривычное обращение звучит как-то очень торжественно и поднимает волну гордости за принадлежность советскому воинскому братству. Ко многому это обязывает. Теперь спрашивать с себя надо еще строже. После построения командир приказывает сыграть боевую тревогу. Проводится учение, на котором нам пришлось изрядно попотеть. Ничего не поделаешь — война, служба этого требуют.

В марте приходят радости, которые может понять лишь тот, кому случалось пережить долгую полярную ночь. Теперь с утра начинает светать и яркая заря красочно разгорается на юге. В один из дней во время работы на палубе кто-то удивленно крикнул:

— Смотрите, птичка!

Мы бросились к борту. Действительно, около корабля прыгает по снегу небольшой пушистый комочек — пуночка. Долго смотрим на нее, как на какое-то сверхъестественное явление. А явление-то в общем многозначительное. Пуночка обычно первой из перелетных птиц появляется на Севере, предвещая весну.

В конце марта впервые из-за горизонта выглядывает солнце. И это тоже для нас как праздник. Солнце появляется в таком виде, что хлопочущий у пулемета Вася Скребцов восклицает:

— Смотрите, братцы, оно в рукавицах!

— Не в рукавицах, а с ушами, — поправляет его Федя Журавлев.

И тот и другой по-своему правы, потому что около большого красного диска видны два диска поменьше. Изучая штурманское дело, я знакомился с явлением рефракции и мог бы объяснить товарищам, отчего получается такое искажение. Но объяснять мне почему-то не хочется. Пусть лучше каждый из них думает, что столкнулся с каким-то неведомым явлением арктической природы.

Итак, совсем покончено с полярной ночью. Но вместе с тем покончено и с нашей относительной безопасностью. 28 марта (эта дата зафиксирована соответствующей записью в вахтенном журнале) нас поднимает сигнал боевой тревоги. С одного из наблюдательных постов получено сообщение, что в направлении базы летит неопознанный самолет.

На войне неопознанный — значит чужой. Наша артиллерия и пулеметы изготовлены к стрельбе.

Самолет, пролетев над поселком, приближается к кораблю.

— "Хейнкель — сто одиннадцатый", — докладывает о дальномера старшина 1-й статьи Буров.

Старший лейтенант Степин, как всегда, спокойно выдает исходные данные для стрельбы и вопросительно смотрит на командира. Тот энергично машет рукой, что означает разрешение открывать огонь. Гремят пушки, стучат пулеметы. На курсе "хейнкеля" появляются белые облачка разрывов. Самолет кренится, резко уходит в сторону, однако облачка разрывов и пулеметные трассы снова подбираются к нему. Фашист не выдерживает, сбрасывает бомбы на лед бухты далеко от корабля и улетает в северном направлении.

Так мы получаем весьма наглядное напоминание о том, что война продолжается и что здесь, в Арктике, с началом навигации боевых дел нам предстоит еще немало. Вскоре приходит приказ готовиться к походу.

Несколько дней на корабле все проверяется, все крепится по-штормовому. А потом играется аврал — с якоря сниматься.

Казалось бы, чего проще кораблю поднять якорь и покинуть бухту. Но здесь, в Белушьей, и это простое дело оказывается сложным. Весна весной, а мы еще стоим, вмерзшие в прочный, метровой толщины лед. Даже для "Дежнева", парохода ледокольного, с таким льдом ой как надо повозиться. А до кромки чистой воды — несколько миль.

Командир, посоветовавшись с офицерами, принимает решение ослаблять лед на пути корабля взрывами. Матросы из сформированной под руководством старшего лейтенанта Степина подрывной партии долбят на льду лунки, закладывают взрывчатку. Лед крошится, корабль продвигается вперед. Затем снова остановка, снова взрывы.

Много часов уходит на то, чтобы вырваться из ледового плена. Губа Белушья, в которой мы провели полярную ночь, которой отдали несколько месяцев своей жизни, вроде бы неблагодарна, не хочет нас отпускать. И все же приходит миг, когда под форштевнем "Дежнева" крошится последняя ледяная перемычка перед выходом на чистую воду.

На чистой, свободной ото льда воде корабль дает полный ход. Наш курс на карте проложен до Архангельска.

Все фотографии

• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
•