Над Новой Землей VII-VIII

VII

"Туман, дождь, опять туман", — записано в моем дневнике 16 сентября. "Вторую неделю стоит эта истинно новоземельская погода. Часто, но неподолгу дуют сильные ветры. При первом движении воздуха туман исчезает. Но стоит ветру улечься — опять на горах сизые клочья, опять снег или надоедливый дождь Иногда, проснувшись, видишь, что весь берег принарядился в белую одежду. Шиферные осыпи на нем выглядят черным бархатом, а песчаная полоска у воды словно сизая лента. Но снег еще не держится. Первый дождь смоет все. Лишь на горах не сходит иней. Они стоят теперь покрытые белой, еще прозрачной сеткой".

В один из таких пасмурных дней, это было еще 13 сентября, фотографируя на берегу у Ночуева ручья кустик полярной ивы, я заметил идущую с моря шлюпку. Кто это? Донесся шум мотора. Вскоре я узнал очертания баркаса "Грумант" экспедиции астронома Натансона. Через несколько минут мы уже встречали смелых мореплавателей. Натансону удалось выполнить весь свой план. Экспедиция прошла от Белушьей губы до южной оконечности Новой Земли, и оттуда Карским морем с описью берега и с определением астрономических пунктов. По словам участников экспедиции, оригинал карты Пахтусова более верен, чем карта восточного берега, составленная Гидрографическим управлением по материалам того же Пахтусова. Северные заливы Шуберта и Клокова экспедиция осмотрела подробно.

Во второй половине сентября мы уже знали, что поход к мысу Желания не состоится. Хозяйственные работы у станции сильно затянулись, температура воздуха держалась уже ниже нуля. Упала резко и температура морской воды. 21 сентября обнаружилось, что лед подошел к самому проливу.

В следующую полночь на берегу и на пароходах поднялся переполох: льды вошли в пролив.

Ранее условились, что три протяжных гудка будут служить сигналом к немедленному сбору и переезду на пароход всех участников экспедиции, занятых работой на берегу. Когда после тревожных гудков я выскочил на палубу в костюме совсем не полярном, то увидел с мостика чудесную картину. Шел снег. Голубые лучи прожекторов "Мурмана" и "Купавы" сверлили ночной мрак, скользили по льдам, выхватывая из темноты их сверкающие края, и тонули в совершенно черной поверхности моря. Казалось, лед шел очень густо; вдали лучи прожектора упирались в сплошное белое поле, которому на первый взгляд не было и конца. На самом деле это был обман зрения. Сплоченность льда была небольшой, а по мере приближения сплошной покров льда расползался, появлялись прогалины и полыньи. С переменой ветра и приливного течения, которое в эту ночь благоприятствовало заходу льда в пролив, лед должен был разредиться или уйти. Все же благоразумие подсказывало не оставлять на берегу рабочих и самолет. Если бы лед продержался долго, взлет со снежной поверхности доставил бы нам немало хлопот.

Переполох из-за льдов длился всю ночь, пока грузили на пароходы рабочих и их имущество. Днем "Мурман" принял на буксир самолет. Мы перешли в среднюю часть пролива к мысу Узкому.

Следующее утро 23 сентября выдалось сравнительно тихое, с температурой около нуля. Хотя небо было почти сплошь покрыто облаками, мы решили пролететь через Маточкин Шар на разведку льдов и главным образом для съемки восточного берега, незаконченной в полет 25 августа. Полет начался от мыса Узкого в 8 часов 35 минут с полным запасом горючего и масла. Тишина оказалась обманчивой. Через пять минут полета, едва успев поравняться с самым узким местом пролива, наша бедная алюминиевая птица попала в толчею воздушных течений. Ветер вырывался из каждого разлога между крутыми горами. Самолет то взмывал вверх, то скользил на крыло, то от сильного порыва ветра кренился неприятнейшим образом. Еще неприятнее были моменты, когда самолет зарывался вниз или проваливался в воздушную яму. Захватывало дух. Обыкновенно в полете я не привязывался ремнями ради удобства наблюдения и работы фотоаппаратами. В этот раз пришлось сделать исключение после первого же сильного толчка в воздушной яме, когда сиденье из-под меня внезапно вырвалось и мне показалось на секунду, что я действительно "в воздухе". Ощущение, неприятное до крайности. Испытать его еще раз мне не хотелось. С величайшей поспешностью начал я застегивать на груди и плечах держатели-ремни.

Невероятно сильная качка продолжалась все время, пока мы летели над узкой частью пролива. Поравнявшись с Белушьей губой, мы почувствовали некоторое облегчение. Чухновский впоследствии говорил, что за все пять лет его летной работы ему не приходилось еще попадать в такую тяжелую качку. Трудность управления машиной при таких условиях неимоверна — руки пилота за сорок пять минут одеревенели. Замечательны контрасты погоды. При нашей посадке у мыса Узкого там было, как и прежде, тихо. На восток от него в пятнадцати километрах восточный ветер сильно рябил воду, виднелись даже белые гребешки, а вблизи радиостанции свирепствовала метель. После нашего возвращения "Мурман" снялся с якоря и направился к лагерю топографической партии против реки Чиракиной. Там с утра стояла тихая, пасмурная погода. Снега на берегу не было.

В этот же день после полудня мы сделали большой полет на север вдоль западного берега Новой Земли. Пролетели над серединой пролива на запад, а затем, обогнув северный мыс, направились прямым курсом к Сухому Носу.

Самолет шел под самыми облаками, иногда прорезая их нижние слои, державшиеся на востоке около 800 м. Дальше небо стало очищаться, и мы поднялись до высоты 1000 м. Береговой линии в первые минуты я уделял мало внимания: местность у западного устья Маточкина Шара посетило множество экспедиций; многие занимались тут топографической съемкой. Велико же было мое удивление, когда, отмечая опасные для кораблей места у острова Митюшева, я обратил внимание на его форму. Этот остров ничем не напоминал изображения на карте! Там нанесен вытянутый и изогнутый овал. В действительности остров походит на бабочку с раскинутыми крыльями.

Ничего схожего с картой не оказалось и в очертаниях берега между губами Серебрянкой и Митюшихой. Тут берег следовало отодвинуть к востоку мили на четыре. Следующий залив — губу Митюшиху — карта изображает даже в мелких подробностях.

Через час мы достигли Сухого Носа. Позади, начиная от Маточкина Шара, вся земля к югу была затянута густыми тучами, а впереди, к северу, солнечные лучи выхватывали из страшной дали белые гребни гор у заливов Крестового и Сюльменевых. Горная цепь казалась барельефом, вылепленным из розового, необычайно нежного вещества, а темное небо и бархатистое море идеальным фоном для того, чтобы еще лучше оттенить этот прекраснейший рельеф. Видимость в этот полет была невероятно велика. Горы и мысы, отстоявшие от нас на 120 - 130 километров, рисовались совершенно отчетливо, как выгравированные: от Сухого Носа мы видели полуостров Адмиралтейства. Глаз видел все отдаленные предметы, насколько это позволяла шарообразность земли.

От Сухого Носа до Мелкой губы — опасные для корабля места. Не позавидовал бы я капитану, оказавшемуся здесь даже в тихую погоду. А какова бывает сила прибоя вблизи Сухого Носа во время бури, я наблюдал сам во время плавания на "Св. Фоке" в 1912 г. Дальше на север весь берег очень "костист". Недалеко от Мелкой губы меж незначительных вырезов берега есть бухточка (она положена на карте значительно ближе к Мелкой губе, чем на самом деле), окруженная неисчислимым количеством рифов. И в самой бухте множество подводных камней. Тут уйма работы для гидрографа или наблюдателя с воздуха, вооруженного лучше, чем мы. В наших разведывательных полетах без инструментов приходилось ограничиваться зарисовкой самых крупных изгибов берега и удаленных от него подводных камней и банок. Но даже при таком ограничении не всегда успеваешь занести все виденное на бумагу. Поминутно приходится отрываться, чтобы осмотреться кругом — не пропустил ли чего-нибудь важного? Наблюдатель над новой местностью всегда находится в положении человека, пришедшего в универсальный магазин за несколько минут до закрытия. При первом полете все мелочи необходимо опускать, останавливаясь лишь на самом существенном. Так я и поступал.

От Сухого Носа до Мелкой губы мы летели двенадцать минут. Залив этот мне хорошо знаком. При взгляде на него с высоты в памяти моей встал труднейший из переходов моей жизни — мы шли сюда из Крестовой губы и обратно без отдыха больше полутора сутоки вся печальная история этого места. Здесь кончил жизнь отважный спутник Пахтусова Циволька и с ним восемь человек.

Купец Масленников, получив разрешение основать на Новой Земле вольный поселок, отремонтировал в 1909 г. дома Цивольки в Мелкой губе и поселил тут русских — Кулебякина, Холопова, Павловского и ненца Осокина с женой и двумя детьми. Как оказалось впоследствии, промышленники получили очень мало провизии. Картофеля, лука, огурцов, капусты, мяса и масла вовсе не было. В середине зимы началась цынга. В марте 1910 г. колонисты из Маточкина Шара Яков Запасов, Александр Яшков и Ефим Хатанзей во время охоты на белых медведей случайно попали в Мелкую губу. Накормив людей свежим мясом, Запасов взял с собой Осокина с семьей и Холопова и отвез их в Маточкин Шар. Яшков же остался в Мелкой губе промышлять и ухаживать за Кулебякиным. Впоследствии Яшков дал в Архангельске следующие показания о своем пребывании в Мелкой губе:

"1 марта 1910 г. я и Яков Запасов поехали из Маточкина Шара промышлять по берегам Ледовитого океана медведей. Доехали мы до Черного Носа, добыли четыре нерпы и ночевали тут. Назавтра поехали на Сухой Нос; проехавши его, мы добыли медведицу с маленьким медвежонком. Оснимавши ее, взяли мяса две задние холки и две передние лопатки и поехали в Мелкую. Приезжаем туда, а там лежат в цынге Петр Осокин, ненец с женою и двумя детьми сыновьями — одному 18 лет, а другому 5 лет, и Федор Холопов, не лежит только Николай Яковлев Кулебакин, который нас и встретил. Зашли мы в избу, а там смрад, душина, прямо невозможно терпеть. Прожили мы тут до 14 марта. Яков уехал в Шар и увез всех, кроме Николая и Александра Касимовича Павловского, потому что Александр Касимович помер, и положили его у могилы Цивольки. А Кулебакин был здоров, он остался со мной и прожили мы до 26 марта. Я пошел в Крестовую губу к норвежанам за провизией, так как у нас провизии не было, кроме чаю, сахару и муки, а один хлеб надоел. Ходил до Крестовой губы. До первого апреля. День еще под забоем (сугробом) лежал. Пришел домой, а Николай уже сутки печки не топил. Я спросил, что ты лежишь? А он говорит, не могу встать, ноги не действуют. Я принес три гольца, коробку консервов и сухарей. Но когда сходил я в Крестовую, так почувствовал в ногах боль. Проживши до 1 дня пасхи, я строгал нерп, а сало клал в бочки. В первый день пасхи мне сказал Николай, что у него опухоль спала; как бы, говорит, пища, так я бы пошел. А я тогда опечалился. Думаю, вот бедаон погибнет и мне не миновать, у меня уже одну ногу стянуло так, что я не в состоянии ходить. Во второй день пасхи я строгал нерп, вдруг слышу крик. Я вбежал в избу и увидел его метавшимся на постели. Когда я зашел, то он сказал: "прости мою душу грешную, я помираю". Я в этот день никуда не ходил, день целый все от него отнимал, что схватит, то рвет, и ножиком, и вилкою хочет живот разрезать. Кулебакин хотел порвать дневники свои, но я не дал, и он только успел уничтожить несколько листов. Потом я их оставил в Мелкой.

На третий день утром я вскочил с постели, гляжу, а Николай разделся, нагишом, соскочил с постели, стал колотить кулаком в койку и кричит: "Поживем, Саня!" А сам ругается. Потом я одел его и повалил на койку, а он просил меня окутать. Потом я затопил печку и стал окрикивать его: "Николай! Ты спишь?" Молчание. Я в другой раз вскричал. Молчит. Я подошел к нему и вижу, что он уже помер, глаза открыты и рот. Мне стало жутко, потому что я один остаюсь. Я взял зажег свечку и покадил, да и думаю умом: он помер, да и мне не миновать. Потом я напился чаю и пошел гроб делать. Когда я делал гроб, то пошел еще строгать нерп. На завтра утром еще покадил и расставил бочки; одну в сенях, а другую позади сеней. Потом я взял тело в охапку и потащил до бочки, потом до другой, а потом уже до гроба. Повалил его, еще раз покадил и простился. На другой день приехал Яков из Шара на восьми собаках, потому что ездил на Карскую сторону и собаки у него пропали. Ехать на восьми собаках двоим тяжело. Мы взяли маленький карбасик и поехали на нем до Шара. Когда мы приехали домой, у меня уже стянуло другую ногу".

Хотя условия для продолжения полета были на редкость благоприятны, и нам очень хотелось долететь до Крестовой губы, все же от Мелкой губы пришлось начать обратный путь. Нехватало бензина: баки питали мотор уже около двух часов.

С крайнего пункта нам хорошо видна была во всех подробностях губа Крестовая и открывались соседние с ней Южная и Северная Сюльменевы. Начиная от мыса Прокофьева, весь берег к северу был под плотным снежным покровом. Белые мысы и островки выделялись на фоне моря с удивительной отчетливостью. Здесь стояла уже зима. Морского льда мы не видели.

За полуостровом Адмиралтейства темнело такое же голубое небо, не было и намека на белый отблеск, указывающий на присутствие льда за горизонтом. Возвратный путь мы летели 1 час 47 минут.

VIII

В конце сентября на Новой Земле наступает зима. Мы имели сведения с нашей радиостанции: там снежный покров установился с 19 сентября. В западной части пролива, где мы стояли последнее время, снег еще не держался. Здесь во вторую половину сентября дули морские теплые ветры є постоянным дождем и туманами. Горы и здесь давно стояли под снегом, но берег покрылся им только к октября.

С 23-го почти каждую ночь играло северное сияние. Особенно сильное мы наблюдали 28 сентября. Оно началось мутными полосами света. Казалось, по небу растекалась прозрачная в несколько русел светлозеленая река. Она не закрывала звезд, и даже можно было различить Млечный Путь. Вслед за этой туманной рекой вспыхнули яркие огненные занавеси гигантских размеров с обычными для этого типа изгибами, со складками, блестящими поперечными лучами и с разноцветной игрой по нижнему краю. За свою жизнь я много раз наблюдал это чудесное явление. Но, странное дело, так притягательно оно каждый раз! Забывая про сон, про ночной холодный ветер и сырость, всегда стоишь, как прикованный, с закинутою кверху головой.

Позднее сияние разыгралось, показался даже намек на "корону" светящийся поток голубых лучей из одного центра, похожий на гигантскую, во все небо звезду. Редкая форма сияния в виде тончайшей световой пелены, затягивавшей небо по частям, — словно светился на небе прозрачный туман, — была замечена 2 октября. Это сияние держалось недолго.

Экспедиция заканчивалась. Наши пароходы переходили с места на место, то помогая гидрологам делать промеры или отвозя в отдаленные районы топографов, то за водой, за свежим хлебом или за добавочным провиантом для радиостанции.

В один из таких рейсов за свежим хлебом, который пекли нам промышленники, "Мурман" остановился у колонии в губе Поморской. Здесь постоянно живет несколько русских и ненецких семей. Из русских мы застали двоих. Один — уполномоченный становища, Князев, живет здесь с семьей уже десять лет. Он занимает комнату с большим венецианским окном в доме, построенном художником Борисовым. Комната чиста и опрятна. Все прибрано, хотя жена и двое детей Князева уехали "на дачу", к родным, на родину. Князев представителен, держится свободно, с достоинством. Он встретил нас приветливо, угостил чаем с неизменными баранками и закуской — вареным гольцом и яйцами кайр.

У мыса Узкого удалось обследовать несколько ледников на северном берегу пролива, замеченных мной еще при полете 23 сентября. В сопровождении А. Қ. Шенкмана я отправился вверх по течению речки к ледникам, издали, казалось, небольшим. В северо-западном направлении от устья речки спускается с обрыва горы небольшой висячий ледничок с гротом. Один из матросов парохода "Мурман" посетил грот в тот же день. По рассказу, грот тянется в длину метров на сто до самой горы, где находится исток подледникового ручья, промывшего этот туннель. Ширина его метров пятнадцать, а высота около восьми метров.

Таких висячих ледников по пути мы видели еще два. Все они, повидимому, питаются тем же самым фирновым полем, что и первый посещенный мной ледник альпийского типа. Он очень интересен отсутствием конечной морены и смещением годовых слоев. Повидимому, это объясняется очень сильной изогнутостью ложа ледника. Местами слои расположены овалообразно. Боковая морена тоже почти незаметна, но срединная выражена прекрасно. За ледником, названным мной по имени Шенкмана, тянулся на северо-запад другой, более мощный ледник, отделенный от первого горой. Он заканчивался громадной конечной мореной в виде пяти валов.

Вся долина, идущая от Маточкина Шара до возвышенности, с которой текут два ледника, выпахана ими. Некогда эти ледники составляли один общий поток. Уклон долины мало заметен, но постоянен. Ледники отступают. В километре от современной морены большого ледника находится ряд радиально расположенных холмиков, известных у геологов под названием "друмлины". На один из них метров в восемь высоты я поднимался. Это крутой и короткий вал, весь из щебня и мелкого моренного материала. На вершине и на южном его склоне богатая растительность, главным образом злаки. Вал был совершенно открыт для ветра, но это не помешало развиться растительности. Трава на вершине доходила до колен лишнее доказательство возможности произрастания трав на взрыхленной почве даже и в суровых новоземельских условиях.

По всем признакам, не в очень отдаленное время ледник доходил до самого пролива. Затем настал период постоянного, без задержек отступания. И только в последнее время оно стало замедляться. Первые следы замедления друмлины. В последний период отступание совершается крайне медленно, с большими промежутками устойчивого положения. В это время ледник и успел отложить громадные валы конечных морен. Везде по древнему ложу ледника встречались кольцеобразные и ячеевидные трещины. Местами они размыты и остались только камни. В других частях долины трещины заполнены растительностью. Встречались и каменные реки — собрание мелких валунов.

30 сентября около полудня небо начало проясняться. Мы решили внимательно осмотреть с высоты дно при входе в Маточкин Шар и в самом проливе не осталось ли там незамеченных нами подводных опасностей.

Новоземельской погоде верить нельзя. Пока кипятилась вода для радиатора и прогревался мотор, ветер начал усиливаться. Когда после короткого разбега мы поднялись и направились к выходу из пролива, ветер заметно покрепчал. Внизу на волнах показались белые гребешки. Самолет при порывах ветра сильно кренился. Нас изрядно покачивало.

Благодаря какому-то своеобразному освещению в этот полет дно пролива выступало удивительно рельефно даже на глубине примерно 30 м. На высоте 450 м небо было затянуто прозрачной пеленой слоистых облаков, озаренных ярким солнцем. Такие облака всегда усиливают освещение. Мы летели, казалось, не над морем, а над равниной, окрашенной в цвет морской воды, сгущавшейся в синеву на глубоких местах и ослаблявшейся до светлозеленого оттенка над подводными каменистыми возвышениями. Вся эта слегка волнистая подводная равнина была густо усеяна водорослями и имела вид странного зеленоватого поля, покрытого коричневым распластанным кустарником.

Мне очень хотелось получить фотографический снимок морского дна при таком благоприятном освещении. Но, к сожалению, старания ни к чему не привели. Через час мы вернулись в лагерь.

Все следующие дни стояла туманная или дождливая погода. О полетах нечего было и думать. Целыми днями мы бродили по горам, поднимаясь обыкновенно по руслу ручья вблизи лагеря. Матросы назвали его "Қислая речка". Несомненно, этот ручей берет начало из минерального источника, повидимому, железистого. Все камни в русле покрыты, как корой, накипью выкристаллизовавшихся солей, цветом похожих на охру. Вода имеет вяжущий, кисловатый и очень приятный вкус. Живущие в лагере приписывали источнику чудесные свойства. Чувствуя себя бодрыми и крепкими, они приписывали свое цветущее состояние действию этой минеральной воды. Чай, заваренный на этой воде, невкусен, мутен и приобретает бурую окраску. Даже сладкое консервированное молоко сразу свертывается при смешивании с этой кислой водой. Я не успел проследить с достоверностью, откуда вытекает источник: речка образовалась путем слияния нескольких ручьев. В одном месте источник выходил из разрушенной породы, которая, возможно, и обогащает воду минеральными солями.

В то время как мы жили на лагерном положении, пароход "Купава" был послан в Югорский Шар взять для работников радиостанции несколько коз и некоторые предметы полярного снаряжения, которые не были доставлены в Архангельск до нашего ухода. Все это в Югорский Шар доставил "Пахтусов". 5 октября, немедленно после возвращения "Купавы", мы направились на "Мурмане" и "Купаве" к радиостанции, чтобы взять рабочих, маляров и электротехников, заканчивавших установку аккумуляторов и проводку. Теперь радиостанция, оборудованная аккумуляторами, всегда готова поддерживать связь с другими станциями. В помещениях зимовщиков горит электрический свет. Электричество проведено в домики магнитной обсерватории и на метеорологическую станцию. После небольшой беседы мы сердечно распростились с оставшимися на зимовку. Через неделю или две снег засыплет дом до крыши, надвинутся снова карские льды, замерзнет пролив и полярная ночь окутает один из самых северных уголков нашей страны. Следующий день мы грузили имущество береговой партии топографов. Запорошенный снегом и оледенелый самолет перевезли на барже уже поздней ночью.

7 октября наша "эскадра" — "Мурман", "Азимут" и "Купава" с баржей — вышла в море. Стояла прекрасная погода, мороз около пяти градусов. В море была порядочная зыбь, но ветер дул попутный. Переход прошел для позднего времени удивительно благоприятно. Наш тихоход "Мурман", никогда не ходивший быстрее семи-восьми узлов, на этот раз делал по десять. Мы объясняли такую резвость попутным ветром. Но вот в Горле Белого Моря ветер затих, а "Мурман" хода не сбавил. Два лишних узла оказались плодами усердия механиков. Наши остряки этому не удивлялись: "И лошадь домой быстрее везет!"

Под вечер 9 октября мы подходили к Городецкому маяку в Белом море. А еще через сутки в холодный и ясный вечер мы пришли в Архангельск. Здесь еще стояла настоящая золотая осень с чистым небом, с шорохом сухих под ногами листьев и хрустом замерзших лужиц.