Авария 1969 года

С нашей стороны все было нормально. Ребята работали по уже привычному, неоднократно проверенному здесь же на полигоне распорядку. Никаких неожиданностей. Штольня как штольня. Неплохая порода. Ее свойства, необходимые для определения мощности взрыва, были изучены, предварительные расчеты распространения ударной волны проведены, датчики, алюминиевые блоки с образцами различных материалов установлены. В полной готовности были и другие методики определения параметров взрыва. Ждали погоды. Ох уж эта погода!

Когда в штольне идет подготовительная работа к испытаниям и все участники заняты своими прямыми делами, погода мало кого беспокоит. Ну разве метеорологов. Им по штату положено следить за перемещением и взаимодействием циклонов и антициклонов в огромном северном секторе, куда входит и полигон, определять их интенсивность, скорость, направление потоков воздушных масс и т. п.

Конечно, начальство. Штаб. Отчасти из любопытства (надо же знать перспективу!), отчасти из-за того, что надо быть "при деле" (посидеть на очередном совещании).

Исполнителям же — тем не до погоды! Да и что о ней говорить, если до опыта еще надо ой-ой как много сделать!

Трунин Рюрик Фёдорович (1933 - 2016) — российский учёный в области экспериментальной физики, дважды лауреат Государственной премии СССР. Работал во ВНИИЭФ (ВНИИ экспериментальной физики, г. Саров). Прошёл путь от инженера до начальника отдела (1968–1997) газодинамического сектора, с 1997 по 2009 год — главный научный сотрудник Института физики взрыва РФЯЦ-ВНИИЭФ. Кандидат (1971), доктор (1983) физико-математических наук, тема диссертаций — экспериментальная физика и газодинамика. Основные направления научной работы — исследования свойств веществ, сжатых сильными ударными волнами, и физических процессов при подземных ядерных взрывах. Автор более 140 статей в ведущих физических журналах. Дважды лауреат Государственной премии СССР (1968, 1989). Лауреат премии Правительства Российской Федерации (1999) — за экспериментальное исследование сжатия веществ при сверхвысоких давлениях подземных ядерных взрывов. Заслуженный деятель науки Российской Федерации (2004). Здесь приведен отрывок из его книги "Рядом с эпицентром взрыва" Саров 2000 г.

Ну а когда уже все готово, когда заканчивается забивка штольни... В это время вопрос о погоде, а следовательно и о времени "Ч", становится основным. С ним связано самое главное то, ради чего все и собрались здесь. Необходимая погода — это опыт, а опыт это конец твоим, иногда многомесячным, усилиям и... встреча с домом. Тут уже метеорологи становятся основными действующими лицами. От них ждут чуда повернуть "розу ветров" в нужную сторону. Возвращаясь в общежитие с любого совещания, слышишь один и тот же вопрос: "Ну как там погода?". Надо сказать, наше начальство (а на Новой Земле руководителем работ чаще всего был Цырков) как могло давило на метеорологов, но они держались стойко. Требования были до предела ясны: погода должна быть такой, чтобы радиоактивные продукты взрыва (а они в виде благородных газов ксенона, криптона, как правило, выходили в атмосферу), в течение трех суток находились в пределах территории СССР. И они, метеорологи, как официально во всяком случае было известно, всегда обеспечивали выполнение этого условия. Приходилось ждать. Иногда — долго. Но повлиять на небесную канцелярию никто не мог. Даже начальство. Наконец долгожданное сообщение: "Завтра погода!". Все. Ждем опыта. Большинство ребят уже уехали кто в Белушку, а кто и домой; остались лишь те, кто должен снимать пленки, да я для первой прикидки результатов.

На якорях стоит "Татария". Ее подвели ближе к высоте, где размещался командный пункт. После опыта на этом корабле предполагалось перевезти экспедицию в Белушку. Все, кто не задействован в последнем броске (снятии пленок), находятся на борту. Здесь же и начальник нашей экспедиции С. Н. Воронин. У меня каюта на верхней палубе, окно выходит на высоту, где хорошо видны установленные там походные армейские палатки санпропускник, столовая, фургон для руководства, фургон связи и т. д.

Мы стоим за поворотом пролива, и вся гора, где произойдет взрыв, нам не видна. Знаем только время подрыва заряда 10.00. Оно тянется томительно. Как будто остановились часы. Все в тревожном ожидании. Такое чувство, что вот-вот произойдет что-то необычное, непредвиденное и непредсказуемое. Нервы напряжены до предела. Давит в груди, знобит. Скорее бы! Все поглядывают на часы. Время... Осталось 10 минут ... 5. Наконец 10.00. Почувствовался резкий короткий удар по корпусу судна. Вот и все внешние проявления? Я первый раз встречал взрыв не на земле. Привык к сильному сейсмическому действию, когда земля качается, когда трудно устоять на ногах. А здесь ...

Практически никаких ощущений. А может быть, что-то не так? Сильно просчитались в мощности?

Обычное для таких случаев состояние: сколько там было? И пока сам не посчитаешь и не убедишься, что теоретики не ошиблись, не успокоишься. А между тем видно, как с высоты командного пункта ушла машина дозиметристов, а спустя какое-то время двинулись и машины с группой съема пленок. Их хорошо видно из окна каюты: идут одна за другой в колонне организованным строем. Дошли до поселка, повернули к штольне. Все, как обычно. Остается ждать.

Народ бродит по палубе. Все волнуются, переживают... Кто-то успел уже отпраздновать “окончание” работы. Для этого случая нашлась и заветная бутылка водки. Время идет медленно... Наконец появились первые машины, возвращающиеся на высоту. Вот они подъехали к Шумилихе и скрылись за склоном холма, где помещался КП. За ними шли другие; среди них где-то была и наша машина. Одна за другой они въезжали на КП. На высоте стало оживленнее, началось общее перемещение (броуновское движение); минут через десять после подхода последней машины в воздух поднялись вертолеты и взяли курс на Белушку. В них по одному представителю от каждой методики со своими пленками. Ничто не предвещало никаких неприятностей и неожиданностей; все шло как обычно, по привычному распорядку. Стоял чудесный день. Проглядывало солнце, тепло и тихо. Мы ждали возвращения тех, кто оставался на высоте, и больше всего тех, кто участвовал в съеме пленок. Хотелось, конечно, узнать все ли в порядке в приборных сооружениях, как сработали наши регистраторы, лентопротяжные механизмы фотоприставок и т. п. Ведь отсутствие информации самое неприятное ощущение после опыта.

Кто-то из нас обратил внимание на белое, с зеленовато-желтым оттенком облако, сползающее со штольни. Такого никогда на испытаниях еще не было... Откуда оно? И почему? Впрочем, какая разница? Всем и так сразу стало ясно, что облако "грязное”, радиоактивное.

Какая активность и какие дозы никто, естественно, не знал, хотя все склонялись к мнению, что это Y- и В-излучение и что активность очень высокая: уж очень грозный вид был у облака!

Слава богу, пленки уже на пути в Белушку, а в поселке, который, казалось, уже полностью закрыт облаком, никого нет все эвакуированы еще перед опытом. Так что вроде волноваться за людей и результаты опыта особых причин не было.

Но события стали развиваться стремительно, и в неблагоприятную сторону. Облако, как определили по каким-то приметам-ориентирам, двигалось вдоль пролива в сторону КП и нашего корабля. Возникло беспокойство. А если дойдет до высоты? Там же люди! А на корабле? Здесь тоже люди! Но тут же успокоили себя. Пока облако дойдет до высоты, можно спокойно эвакуироваться, уйти от него. Время есть. Смотрим на высоту. Но там не видно никаких приготовлений к срочному отъезду – ходят, снуют куда-то, стоят автомобили-вездеходы, ГТСки. Но время все еще есть. Прикидываем: с высоты до пролива, где у берега стоит большая самоходная баржа, на которой людей должны перевезти на "Татарию" (таков принятый порядок), наверное, километра полтора-два. Это с некоторым запасом 20-25 минут езды (или пешком) под горку, ну и столько же или чуть больше до нас. А уж там – полный вперед! И в море! Итак, по грубым прикидкам, мы имеем около часа. Да, ситуация... Используя в качестве ориентиров столбы, мы по времени прохождения облака между ними прикинули его скорость. Оказалось, что около пяти километров в час. Приблизительно час у нас есть. Но это уже, как говорится, впритык. Но почему же не спешат на высоте? Не видят облака? Или нам не видны их приготовления? Хотелось бы так думать...

А между тем тревога усиливалась. Время шло, но ничего не менялось – ни на высоте, ни, естественно, у нас. Корабль стоял на якорях посередине пролива, мерно и тихо постукивали на холостом ходу двигатели. Облако же неумолимо приближалось. Кто-то догадался подсказать Воронину, чтобы он дал распоряжение капитану о подъеме якорей и подготовке судна к отплытию. Вскоре мы услышали грохот якорных цепей, двигатели заработали на больших оборотах. Думаю, что в конечном итоге на этой комбинации мы сэкономили минут десять и тем самым существенно уменьшили дозу облучения всех, кто был на борту. А облако все приближалось. Оно оставалось все таким же тяжелым, с желто-зеленым оттенком, может быть, стало лишь чуть посветлее. Почему же медлят на высоте? Мелькнула мысль: а может быть, облако совсем не страшное? Может быть, там какой-нибудь сероводород (было известно, что иногда после опыта в штольне долго стоит неприятный сероводородный запах — следствие высокотемпературных реакций, идущих с пиритом). Ведь на высоте целая бригада военных дозиметристов. Они-то знают, что там за облако? Но подобная мысль не задерживалась в голове: не знаю уж почему, но мы были полностью уверены, что облако радиоактивное и несет очень высокую активность.

Все. Облако почти дошло до высоты. И только теперь люди побежали. Основная масса — вниз, к барже, две или три ГТСки двинулись вдоль берега, в сторону Столбового (кстати, им, как говорили, удалось убежать от облака). У нас на борту появился резкий, специфический запах, чем-то напоминающий запах горящей серы и сероводорода. Запершило в горле. Кто-то надел респираторы-лепестки, но далеко не у всех они оказались. Большинство спустились вниз, в трюм. Какие ни есть, а перегородки над головой должны снизить дозу излучения. Спустился и я, предварительно оставив в своей каюте две незасвеченные черно-белые фотопленки, а две такие же положил к себе в карман (видимо, экспериментатор остается им и в чрезвычайной ситуации). Сразу скажу, что в Белушке, уже на спокойную голову, я попросил проявить эти пленки, и в НИЧе мне показали результаты зафиксированных на пленках доз: 40 и 20 рентген соответственно для “каютных” и "трюмных" пленок. Разница в два раза означала, что "поход" в трюм был не только полезным, но и необходимым!

В трюме нас скопилось много. Воздух здесь был чище, чем на палубе, во всяком случае запах был менее острым. Но сидеть в неведении относительно того, что творится на палубе и барже, было невозможно, и многие из нас поодиночке или небольшими группками время от времени поднимались наверх. Там ситуация становилась все более тревожной. Облако, видимо, уже стояло над кораблем, поскольку стало быстро темнеть. Запах усилился. Баржа, которую 10 минут назад было хорошо видно, теперь просматривалась уже с трудом. На ней было много народа, и казалось, что она вот-вот отойдет от берега. Снова спустился вниз подышать относительно чистым воздухом. Когда я через некоторое время поднялся на палубу, впечатление было такое, будто на нас спустились густые сумерки; я забеспокоился, как бы баржа не проскочила мимо нас. Дышать было нечем. В горле першило, душил серный запах. Все, кто был рядом, волновались, ждали баржу. Она вынырнула из темноты неожиданно, справа по нашему борту. На ней толпились люди. По тому, как они плотной группой стояли на нашей стороне, чувствовалась их тревога и стремление как можно быстрее попасть на борт корабля, как будто он — панацея от случившегося. Стали прыгать на борт, не дожидаясь ни трапа, ни полной швартовки баржи. Хорошо еще, что никто не свалился в воду: в той суматохе, что царила на корабле, было недалеко и до беды.

Откуда-то появились дозиметристы со своими В-счетчиками. Проверялась верхняя одежда, аэрозольная грязь. Она была, видимо, настолько большой, что некоторые из проверяемых здесь же у борта раздевались и сбрасывали в воду свою одежду: вдоль бортов поплыли шубы с белым мехом (чем-то они напоминали белух, которых иногда удавалось увидеть с вертолета), бушлаты, шапки и т. п. Картина была не из приятных. Уж если бросают шубы дело серьезное... Шубы было жаль они у большинства были новыми, а с новой шубой русскому человеку ох как тяжело расставаться! Некоторые и не расставались: Володя Комиссаров, например, три раза возвращался к борту (после дозпроверки), вытряхивал свою шубу, снова проверялся, снова вытряхивал и т. д. Наконец его пропустили на корабль. Тщательность проверки, конечно, вызывала сомнения. Те, у которых одежда была в норме, расходились по каютам, мылись, стирались, переодевались в чистое белье...

Через какое-то время зашумели двигатели, и мы, увеличивая скорость, двинулись в Баренцево море, к Столбовому. Минут через 20-25 стало светлее, легче дышалось — мы выходили из зоны радиации. Пройдя еще какое-то расстояние, оказались совсем на чистом месте: свежий морской воздух, ясное небо над головой. Выйдя на траверс Столбового, вырвавшаяся из радиоактивного плена “Татария” снизила ход, а вскоре совсем остановилась (?!). У нас это вызвало недоумение что за причина такого, скажем, странного поведения? Кого-то подбираем? Но кого? Прошел слух, что человек остался на барже так хорошо спрятался, что прозевал "Татарию". Но, если так, зачем же целому кораблю ждать одного человека, который плывет на барже в том же направлении, что и мы? Но стоим, ждем. Все возбуждены, встревожены, никакой информации об истинных причинах стоянки нет. По отрывочным сведениям тех, кто видел с высоты начало выброса (“клубы грязного желто-зеленоватого дыма вырвались то ли из устья, то ли откудато из штольни через гребень"), можно было предположить, что произошел прорыв радиоактивности по какому-то каналу, возможно напрямую соединявшему непосредственно камеру взрыва с поверхностью горы. Все так или иначе допускали, что облако, накрывшее нас, несло в себе громадную активность и содержало скорее всего весь спектр излучения. Но никто из нас, рядовых исполнителей, не понимал, почему руководство, в частности Цырков, зная или во всяком случае догадываясь о том, что несет облако, ничего не предпринимало. Казалось, сам господь бог был благосклонен к нам: чисто сняли и доставили на высоту пленки, отправили их вертолетами в Белушку (на это ушло, наверное, около часа, не меньше), и потом было еще время (тоже, наверное, около часа), когда облако "пешком" шло к нам на корабль и на высоту. Насколько же надо быть нерасторопным, чтобы не успеть перевезти всех в безопасное место.

— Да за это время пешком можно было уйти к Столбовому! такое мнение было у всех обсуждавших происшедшее.

Мы бродили по верхней палубе, ругая начальство и пытаясь осознать случившееся и все последствия. Главное, конечно, было в том, что экспедиция, а это человек 50, а то и больше, подверглась облучению. При этом каждый ее участник получил различные, но не малые, повидимому, дозы. Это чувствовалось по отрывочным сведениям, доходившим до нас от дозиметристов: дозы облучения выражались многими десятками рентген! Назывались и большие цифры, но в них не хотелось даже верить. Ведь и десятки рентген это лучевая болезнь, а больше? Что будет с теми ребятами, кто был на барже? Для всех было очевидным, что именно они облучились сильнее. Прошел слух, что полезно для профилактики и вывода радиоактивности из организма выпить водки. У кого-то нашелся спирт. Стали попадаться ребята навеселе.

Обсуждались и технические вопросы: что делать с регистрирующими приборами, которые конечно же загрязнились, с измерительными фургонами, одеждой и т. д. Было ясно, что все это надо списать, причем здесь же, воспользовавшись присутствием Цыркова. Списать-то списать, а где взять новые приборы? Ведь опыт не последний уже в этом году предстояло проводить измерения в Семипалатинске. А сделать новые приборы, не запланированные в промышленности к выпуску, не так просто, а главное, не так быстро... Прикидываем, обсуждаем... Корабль стоит. Тихо, даже море и то спокойно — чуть рябь на поверхности. Но вдруг все снова почувствовали сернистый запах. Не такой, конечно, резкий, как на стоянке в проливе, где мы “дожидались” облака. Но, тем не менее, знакомый запах явственно чувствовался.

Достоялись, дождались! Побежали к начальству — кто к Цыркову, кто к адмиралу, кто к Воронину. Нашему возмущению не было границ. Оно было написано на наших лицах, выражалось в наших жестах и далеко некорректных выражениях. По-видимому, это дало результаты: корабль полным ходом (во второй уже раз!) стал выбираться из вновь доставшего нас облака. Выбрался, во всяком случае, перестал ощущаться сернистый запах. А вопрос, чего же мы ждали у выхода из пролива, так и осталось для меня невыясненным. Впрочем, тогда, в той обстановке, было не до выяснения — было много других забот и волнений.

На этом можно и закончить рассказ об аварии на Северном полигоне. Мы прибыли в Белушку. Всех ребят, которые были на барже, отправили в госпиталь, оттуда самолетом доставили вначале к нам в город (где они успели полечиться пару дней в больнице), а затем в Москву, в специализированную клинику ("шестерку"). В этой больнице позднее лечились и чернобыльцы.

Пролежали они в больнице около двух месяцев. Подлечились. После этого в течение нескольких лет, вначале ежегодно, потом реже, их направляли в "шестерку" на профилактическое лечение (злые языки говорили для накопления материалов на диссертации медикам). Ну а те, кто был на корабле, в том числе и ваш покорный слуга? За нами какое-то время наблюдали: следили за изменениями в крови, а когда через пару недель показания стали близкими к нормальным, активное наблюдение было прекращено.

Через несколько лет я совершенно случайно узнал, что в моей медицинской карточке стоит доза, которую я получил в той аварии, 5 рентген (?!). Вспомнил про свои пленки, что были на "Татарии”, по ним были зафиксированы совсем другие цифры. Какие из них правильные? Разбираться в этом несоответствии не захотелось.