Каменная лавина

Деменюк, Севастьянов, Симаков, Соколов, Сутулов, Печёнкин и Попов в этот год работали на полигоне одни, самостоятельно: меня задержали другие неотложные дела, да и ребята настолько освоились в штольнях, что им не нужна была нянька, они давно уже были готовы к самостоятельному плаванию. Я должен был подъехать на полигон к моменту проведения опыта, чтобы подстраховать их от всякого рода неожиданностей, которые могли возникнуть при обработке результатов. Все было бы хорошо, однако постановка одного из опытов была нестандартной, что наложило определенный отпечаток на технологию проведения наших работ. Один из зарядов существенно превосходил по своей мощности любой из испытанных раньше. Оказалось, что для него на полигоне нет горы соответствующей высоты! Дело в том, что по используемой методике выбора глубины заложения заряда для гарантии камуфлетного (т. е. полного внутреннего) действия взрыва без выхода радиоактивных продуктов на поверхность требовалась гора высотой примерно на полкилометра выше существующих на полигоне. Что делать? Не насыпать же, в самом деле, на гору Чёрную, где должно проводиться испытание, полукилометровую насыпь? После рассмотрения ряда вариантов остановились на таком. В центре горы из обычной штольни решили сделать вертикальную шахту диаметром четыре и глубиной приблизительно пятьсот метров, на дне которой и провести взрыв заряда, обеспечив тем самым условия для камуфлетности. А как быть нам? Где расположить наши датчики? Ведь постановка опыта явно необычная! Это не наша стандартная скважина, когда ее диаметр составляет менее метра, это и не штольня, где вокруг камеры с зарядом выполняется "кольцевая рассечка", на внутренней стороне которой и размещаются наши датчики.

Трунин Рюрик Фёдорович (1933 - 2016) — российский учёный в области экспериментальной физики, дважды лауреат Государственной премии СССР. Работал во ВНИИЭФ (ВНИИ экспериментальной физики, г. Саров). Прошёл путь от инженера до начальника отдела (1968–1997) газодинамического сектора, с 1997 по 2009 год — главный научный сотрудник Института физики взрыва РФЯЦ-ВНИИЭФ. Кандидат (1971), доктор (1983) физико-математических наук, тема диссертаций — экспериментальная физика и газодинамика. Основные направления научной работы — исследования свойств веществ, сжатых сильными ударными волнами, и физических процессов при подземных ядерных взрывах. Автор более 140 статей в ведущих физических журналах. Дважды лауреат Государственной премии СССР (1968, 1989). Лауреат премии Правительства Российской Федерации (1999) — за экспериментальное исследование сжатия веществ при сверхвысоких давлениях подземных ядерных взрывов. Заслуженный деятель науки Российской Федерации (2004). Здесь приведен отрывок из его книги "Рядом с эпицентром взрыва" Саров 2000 г.

Было предложено следующее: в шахте, примерно на высоте 40 метров от заряда, сделать горизонтальный штрек-штольню, из которой пробурить вниз несколько узких вертикальных скважин, где и установить наши датчики. А необходимые нам при расчетах мощности заряда расстояния от датчиков до центра взрыва можно было определить из простейших геометрических измерений расстояний от точки взрыва (заряда) до забоев скважин и углов между соответствующими осями шахты, штрека и скважин. Конечно, весь маршрут измерений должен быть обеспечен реперными источниками света, размещенными на их осях. Не буду рассказывать, как Это выполнялось: читатель сам может представить себе примерную "технологию" этих измерений.

Датчики крепились на специальных фермах, которые и опускались в скважины. Для создания оптимальных условий работы датчиков скважины заполнялись мелким порошком железорудного концентрата черной, тяжелой и грязной пылью.

Добирались до штрека в спускной бадье. По сути, это большое ведро, в котором свободно размещалось четыре человека. Борт бадьи был высотой около полутора метров, так что стоящий человек не мог вывалиться из нее, хотя чувство тревоги при спуске в той или иной мере всегда присутствовало. Представьте себе, что вы спускаетесь в лифте, где нет крыши, стенки расположены на уровне вашей груди, а сама кабина болтается из стороны в сторону! И кругом — темнота. Ну как? Почувствовали?

Спускной блок бадьи был смонтирован над шахтным стволом и внешне представлял собой сложный механизм вращающихся шестереночных колес, систем блоков с натянутыми стальными тросами и какими-то еще качающимися дисками и рычагами. И весь этот механизм при спуске и подъеме бадьи приходил в движение: тросы перемещались, шестерни крутились, все потихоньку поскрипывало, покачивалось.

Бадья крепилась в четырех местах, где в мощных проушинах были заделаны тросы. На уровне штольни шахта была огорожена невысокой стенкой, которая должна препятствовать попаданию в нее посторонних предметов. Управлял этим механизмом рабочий, который постоянно находился здесь же, около шахты. Бадья причаливала к одному из краев шахты, и тот, кто спускался вниз, должен был облокотиться о край бруствера и, перебросив ноги в бадью, перевалиться в нее. Никаких лестниц, трапа с ограждениями или других приспособлений не было и в помине! Так что чувство страха, возникавшее у людей, спускавшихся в этой люльке, вполне понятно. Некоторые так и не смогли его преодолеть. Петр Деменюк, например, наотрез отказался лезть в бадью:

— Делайте со мной, что хотите, а в это ведро я не полезу!

Так и не полез, слава богу, у нас было кем его заменить. А если бы отказался Симаков, ответственный за установку датчиков и определение расстояний? Что было делать тогда?

Как проходил сам спуск? Во-первых, экипировка. Поскольку ствол не был освещен, у человека, спускавшегося вниз, на шапке были закреплены шахтерские лампочки, питающиеся от аккумуляторной батареи, висевшей в перекинутой через плечо сумке. В бадью залезали четверо. У каждого в руках была полутораметровая крепкая палка-шест, которая предназначалась для отталкивания бадьи от стенки шахтного ствола, когда она при движении приближалась к одному из краев.

— Для чего отталкиваться? — пояснял ребятам горный мастер, который проводил с ними инструктаж на первом спуске. — А вот для чего: стенки ствола сравнительно гладкие, они зацементированы, и сама бадья идет по центру ствола, но все равно нельзя исключить, чтобы где-то не образовался выступ, за который, не дай бог, она зацепится! Тогда... тогда бадья может перевернуться и... сами понимаете мы в бадье, а не в самолете. И ремней безопасности здесь нет! Поэтому на всякий случай надо отталкиваться от стенок, т. е. надо при необходимости центрировать ее! Понятно?

— Чего уж не понять! А что — нельзя сделать бадью безопасной? Ну какие-нибудь центраторы поставить, крышу сделать, наконец,

— Да все можно. Только есть сроки и финансирование. Главное – сроки. Если бы вы этот опыт проводили в следующем году — можно было бы и сделать, а в этом — спасибо, что и так успели.! Да вы не бойтесь! Это я уж так на вас страху нагнал. Вот сейчас поедем вместе, и вы сами все увидите, да заодно и потренируетесь! Ну а осторожность и бдительность — они никогда не помешают!

После этого он первым забрался в бадью, за ним залезли еще трое ребят, и спуск начался. Бадья шла вниз на удивление спокойно, скорость была около 0,7 м/с (как в лифте). Но и этого хватило, чтобы у ребят заложило уши. В остальном спуск прошел нормально. Через несколько десятков метров бадья погрузилась в темноту. Лишь сверху, если задрать голову и выключить свою лампочку, было видно слабое пятно света из штольни и где-то далеко-далеко внизу, на дне ствола, там, где будет установлен заряд, скорее угадывался, чем виделся слабый отблеск электрического света. А мимо пробегали лишь местами освещенные лампами стенки ствола, от которых надо было отталкиваться время от времени своими шестами. Правда, этого почти не пришлось делать. Спуск продолжался минут 10-15, но время тянулось, особенно в первую поездку, очень долго. Казалось, "путешествию" не будет конца. И тем не менее... Постепенно ребята привыкли и спуски стали обыденными. “Как на скоростном лифте” – шутили они. При приближении к штреку скорость бадьи сбрасывалась, и она плавно причаливала к “пирсу” – небольшому дощатому настилу на полу штрека. Здесь проходила разгрузка: вылезали прибывшие, вытаскивали инструменты, приборы и т. п. В бадье был сигнальный канат. Сигнал — три рывка за канат — означал, что в бадье люди и ее надо поднимать наверх. Однажды то ли случайно, то ли кто-то, не лишенный чувства юмора, дал сигнал подъема (три рывка), когда бадья была пустой. Когда ее подняли в штольню и мастер увидел, что в ней никого нет, он не на шутку встревожился. А что если бадья где-то опрокинулась и все, кто там находились, выпали? Тем более он слышал какие-то глухие удары, доносившиеся снизу (на самом деле эти звуки означали удары неуправляемой бадьи о стенки шахты). Этот звук уже насторожил дежурного, а когда он увидел еще и пустую бадью... Схватив телефонную трубку (у него была прямая связь со штреком) и с трудом дождавшись ответного "алло!", он закричал:

— Что у вас случилось? Где ваши люди?

— Как где? Здесь, конечно, — ответили ему из штрека.

— А кто поднимался наверх?

— Никто! Наши все здесь...

— Как никто? А какого же х... вы там сигналили? Вы думаете там или нет? Так ведь человека и до гроба довести можно!

Он бросил трубку.

— Мужики! Кто это догадался просигналить подъем? Вон наверху шахтера кондрашка чуть не хватила, а вам все хи-хи да ха-ха! — выругался Попов.

Обычно, когда шла работа в штреке, бадья стояла тут же, у "причала". При подъеме наверх ребята сперва залезали в нее, и только потом подавался сигнал на подъем. Однажды, когда работа была еще в полном разгаре (устанавливались датчики в скважины, “пробрасывались" кабели к распределительной коробке), в штреке послышался какой-то глухой шум, доносившийся из шахты. Шум постепенно усиливался, раздался треск и резкий звук от удара падающего предмета о бадью. Что такое? Зазвонил телефон. Сверху тревожным голосом спросили:

— Там вас не прибило? Никого в бадье не было?

– А что случилось? Что за грохот такой был в шахте? До сих пор в ушах звенит!

— Да доски свалились! Пока падали – грохотали... Так у вас никого в люльке не было? Нет? Ну слава богу, а то не ровён час могло и прибить ненароком!

— Ну вы даете! Сообразили – доски швырять! Вы бы еще камни бросили, да во время подъема бадьи!

— Да никто специально их не бросал! Так уж получилось, случайно! Больше такого не будет!

Действительно в дальнейшем подобных инцидентов не было.

Больше месяца жизнь определялась шахтным стволом: утром после завтрака машина, тряска по ухабистой дороге до русла речки Журавлинки (выше вертолетной площадки впадает в р. Шумилиху), по дну которой, усыпанному мелкими камушками, и шла оставшаяся часть дороги до площадки, где располагались наши измерительные фургоны. Благо воды в речушке было воробью по колено – глубина нигде не превышала 15-20 сантиметров.

На площадке группа разделялась: Симаков, Сутулов, кто-нибудь из прибористов и лаборантов отправлялись в штольню, оставшиеся — в свои фургоны. Их было два, и оба забиты аппаратурой, записывающей параметры ударных волн в горных породах и блоках, где исследовалась ударная сжимаемость некоторых металлов. Кроме того, на площадке было еще несколько фургонов с аппаратурой других физических измерений и фургон местной воинской части. Все они располагались на противоположном от штольни берегу Журавлинки. От фургонов через речушку шел огромный пук кабеля, служивший первое время в качестве мостика для прохода к штольне. Потом кто-то из начальства, увидев "это безобразие", распорядился перебросить через речку мостик — несколько сбитых досок, которые верой и правдой служили всем до самого опыта. Сразу за речкой начинался подъем, переходящий в крутую гору Чёрную, где и была пройдена штольня.

Приустьевая площадка, на которую выходило устье штольни, обычно представляла собой ровную поверхность из насыпной породы, которую на вагонетках вывозили из штольни и высыпали под откос, постепенно расширяя и удлиняя искусственное плато. На нем располагались необходимые сооружения: сборочное здание, где проходило окончательное снаряжение зарядов, приборное сооружение для размещения аппаратуры некоторых методик, караульное помещение и т. п. Все как обычно, как на всех испытаниях. И сама штольня – тоже обычная.

Если не считать подземного зала, в котором смонтировано оборудование для спуска бадьи и пройден шахтный ствол. Прежде всего поражали огромные размеры зала: высота около 20 метров, а площадь более 500 квадратных метров. Шахтный ствол располагался чуть в стороне от его центра, а над ним несметное число различных колес-шестеренок, перетянутых и окутанных стальными канатами различной толщины. С их помощью и осуществлялся спуск в шахту. Все оборудование покоилось на огромных металлических опорах, расположенных вокруг шахты. Невольно возникал вопрос: как это все можно было затащить и смонтировать в штольне?

Ощущение дискомфорта в той или иной мере всегда присутствует в штольне. Нависающие над тобой камни-глыбы породы в кровле, толстый слой серой пыли, покрывающей все вокруг, грязь под ногами, время от времени осыпающаяся сверху мелкая каменная крошка — все это отнюдь не способствует спокойной рабочей обстановке. А в спускной люльке к этому еще добавлялось ощущение замкнутости, чувство почти физического давления каменной горы над головой. Удивительно, что внизу шахты, в штреке, это чувство пропадало. “Путешествие" вниз забывалось: здесь была уже привычная штольня, а то, что она была на 500 метров глубже обычной, никого не тревожило. К тому же в штреке была работа. Пусть немного и не та, к которой уже привыкли на полигоне, когда все наши устройства устанавливаются на вертикальных площадках штрека-рассечки. Здесь не было никаких площадок, а были вертикальные скважины, куда опускались изготовленные из тоненьких стальных прутьев фермы с установленными на них датчиками.

Работа в штреке продолжалась около месяца. Утром – вниз, вечером наверх. Без единого дня отдыха. Вообще, понятия "отдых" в это время для нас не существовало. По крайней мере, до начала работ по забивке. Тогда для тех, у кого рабочее место было в штольне, казалось, наступал относительный отдых. Но, как правило, большинство освободившихся тут же уезжали домой (если находился транспорт), а оставшихся Попов всегда занимал на подсобных работах в фургонах или лабораторных комнатах. Первые годы все так и было. И никаких дополнительных отгулов за переработку, за работу в выходные и субботние дни. И лишь с конца 70-х годов по возвращении домой, в институт, ребятам стали предоставлять эти дни.

На полигоне же отдыхали только вечером, после ужина. Иногда в это время в матросском клубе (длинный деревянный барак) крутили старое кино, и некоторые ходили, смотрели. Другие предпочитали устроиться в комнате за столом, покрытым миллиметровой бумагой, разлинованной для игры в Кинга. И начинался бесконечный кон, в котором ставка копейка за очко. Ближе к полуночи, когда по предварительной договоренности игра заканчивалась и подсчитывались выигрышные баллы, как правило, оказывалось, что игроки практически расходились по нулям, т. е. никто ощутимо не выигрывал и не проигрывал. Так было практически всегда в этих длинных карточных сидениях. И началось это с самой первой нашей штольни, в 1966 году. Помню, как однажды вечером я зачем-то зашел в комнату, где жили наши ребята. Четверо из них сидели за столом и резались в Кинга, другие наблюдали за игрой, стоя рядом, кто-то дремал на кровати.

— Привет, ребята! Балдеем?

— Да есть малость, вот в Кинга гоняем, — ответил Саша Шуйкин. Я подошел поближе и некоторое время наблюдал за игрой. Сыграли кон "без девочек", затем "без двух последних". И тут я обратил внимание, что запись игры велась на первом развороте какой-то книжки. Что-то подсказало мне взять ее в руки. Так и есть! Это же моя книжка "Звери на севере", которую я купил по пути на Новую Землю в Архангельске! Вот тебе и на!

— Да вы что, мужики! Обалдели? У вас бумаги нет?

— Да Петро забыл из каптерки притащить! А книжка как раз и попала под руку!

— Ничего себе! Вышли, значит, из положения! А я что-покупал ее, чтобы вы на ней в Кинга резались?

— Да ты не обижайся! Мы тебе сейчас подарок на память об этой командировке сделаем, на всю жизнь останется!

— Спасибо, уже сделали!

— Да не то! Подожди минутку! Вот смотри! Ну-ка, ребята! Давайте все к столу! Вот чистая страница, видите? Каждый пусть распишется на память об этой командировке! Давай, подходи!

— Один за другим ребята расписывались на листе. Когда последний из них поставил свою подпись (для этого некоторых пригласили из соседней комнаты), я пересчитал их; оказалось 21, т. е. была представлена вся наша небольшая экспедиция! Вот уж действительно будет что вспомнить!

— Спасибо, ребята! Спасибо, Саш! Отлично придумано! С меня за такой подарок причитается!

— Ну а ты хотел обидеться!

С той поры прошло более 35 лет. Я храню эту книжку как память о том первом испытании на Новой Земле, которое связало мою судьбу с моей работой на все последующие годы. И не только с испытаниями, но и... с Кингом (?!) — этой неприхотливой карточной игрой испытателей, которая как-то скрашивала зимние вечера на полигонах.

Наконец пришло время, когда монтажные работы по штрекам (кроме шахты в горе было пройдено еще несколько штреков, в которых проводились одновременно взрывы других зарядов) и шахтному стволу завершились: блоки установлены, датчики поставлены, кабели "прозвонены", распределительные коробки залиты герметичной мастикой и т. д. Все. Теперь дело за горняками. Они забивают штольню бетоном, щебнем, возводят силовые стенки и т. д. Адский труд. Круглые сутки, посменно, не останавливаясь ни на один час. Взад-вперед снуют вагонетки с бетоном в штольню, пустые — назад, под погрузку. Работают транспортеры, перебрасывая бетон из больших емкостей, куда он сливается из вагонеток, в ствол штольни — туда, где возводится забивка. И неизменная совковая лопата в руках, которой бросают (“подают”) бетон на ленту транспортера. Помню, как однажды нашим ребятам предложили подработать на бетонных забивках. Расценки были вполне приемлемые. Нашлось несколько парней, физически наиболее крепких. Вышли. Отработали смену. Все. Больше не пошли. “Не нужны никакие деньги, говорят, — здесь можно богу —  душу отдать!". Таков вот был этот труд по забивке! А шахтеры? Они люди привычные и для них такая работа обычная: откидал смену не разгибая спины, выспался, отдохнул и снова на штольню. И так изо дня в день, из недели в неделю. Правда, забивка для некоторых из них означала конец делу, которому они отдали год своей жизни, надежду на встречу с близкими, долгожданный отпуск и... прямо скажем, немалые деньги. Вроде и есть за что сражаться!

И вот наступил самый долгожданный день. Время "Ч”, как всегда, назначено на утро. Все лишние люди, те, кто непосредственно не участвует в съемке пленок, заблаговременно переброшены в Белушку.

На высоте, где расположился командный пункт, тревожное ожидание. Никогда еще так много не подрывали здесь за один раз. Как выдержит Чёрная это необузданное термоядерное внедрение в свои глубины? Сможет ли противостоять миллионам тонн тротила? И вот... Дрогнула земля. Это был не просто толчок. Впечатление такое, будто настоящая волна пробежала по КП, подбросив на своем гребне всех стоящих на земле, которая как стрелка метронома качалась из стороны в сторону, не находя для себя устойчивого положения.

— Ничего себе! Вроде мы куда-то провалились!

— Или проваливаемся, добавил кто-то.

— Такого здесь, пожалуй, еще не было.

— Да не только здесь! Нигде еще под землей такого не было!

— Вот это сработали! Видно, Холин не промахнулся! Интересно, что МГШатники (это мы) ему выдадут?

В это время донесся грохот взрывов, который, как показалось, был необычно раскатистым, да и продолжался слишком долго. Чёрная с ее многочисленными хребтами и склонами дышала сорвавшимися с поверхности каменными и снежными лавинами. Облако пыли надолго закрыло вершину горы, и лишь несмолкавший гул говорил о продолжении жизни этого атомного котла. Обваливались крутые склоны хребтов, сходили лавины с соседних гор, устье штольни затянуло густыми клубами темной пыли. Все это создавало неповторимую и необычную картину внешнего проявления взрыва. Но, как оказалось, основное "зрелище" было еще впереди. И эффект от этого зрелища был настолько сильным и неожиданным, что не укладывался ни в какие рамки разумных предположений.

Склон горы был очень крутым (около 40 градусов). Взрывы зарядов, волны от которых, по-видимому, сходились друг с другом на большой глубине, создавали хорошие условия для образования громадной каменной линзы толщиной более сотни метров, отколовшейся от склона. Эта громадина со скоростью в несколько десятков метров в секунду, разваливаясь при движении на отдельные куски, рухнула вниз, образуя мощнейшую каменную лавину, ринувшуюся по долине к речке, сметая все на своем пути. В первые же секунды были погребены под лавиной все сооружения, стоявшие на приустьевой площадке, через полминуты каменный фронт перекрыл речку и достиг приборной площадки с фургонами. Часть из них, что стояли в первом ряду, он раздавил, похоронив под своей толщей, часть потащил впереди себя, сминая, переворачивая и коверкая их на своем пути. Нам повезло: к этим исковерканным, но "сохранившимся" фургонам относился и наш, буквально набитый измерительными приборами, на которых регистрировались параметры взрывов всех испытанных зарядов и все данные по ударному сжатию металлов. Информация, которая не имела цены.

Протащив эти фургоны несколько сотен метров, лавина ослабла и, в последний раз сбросив со своей вершины каменные валуны, остановилась. Грохот, постепенно затухая, прекратился. Это продолжалось чуть больше двух минут! И за это время долина, на которую выходила гора Чёрная, превратилась в каменное плато шириной с километр. Высота остановившегося фронта лавины была около 10 метров. Общий объем выброшенного грунта составил примерно 50 миллионов тонн! Зрелище страшное.

Русло речки было перекрыто, и у рукотворной плотины появилось искусственное озеро. Оно постепенно вбирало в себя всю воду перекрытой Журавлинки. Со временем водохранилище заполнилось, речка нашла себе тропинки через хребет плотины, и вода снова потекла в Шумилиху. А плотина и озеро... они так и остались у горы Чёрной как память о наших работах и свидетельство неограниченной мощи подземных взрывов.

Ну а что же результаты по определению мощности зарядов и других параметров ударной волны? Все погибло? Осталось в погребенных под лавиной или искорёженных фургонах? В определенной мере – да. Но не совсем! Если читатель помнит очерк "Как это начиналось", то он помнит и наши ночные мытарства с радиотрансляционным пунктом. Помните? В том первом опыте все обошлось благополучно, и мы получили необходимую информацию на основных регистраторах. Но с той поры мы взяли за правило всегда, особенно при больших взрывах, использовать трансляцию по радио основной информации на приемный пункт, установленный в заведомо безопасном месте. И на этот раз была организована трансляция рабочих сигналов непосредственно на КП. Система сработала нормально, и мы, не зная еще, что творится в фургонах у устья штольни, имели уже все основные результаты.

А между тем события поначалу развивались как обычно. Сразу же после взрыва зарядов к штольне отправилась машина дозиметрической службы. Ждала от них команды готовая к маршу колонна машин для снятия пленок. Но вскоре от дозиметристов пришли сообщения о случившемся. Не могло быть и речи о снятии пленок. Донесения свидетельствовали фургоны погибли. На высоте — общая растерянность, недоумение и... неверие в случившееся. Спустя два часа, когда все пришли в себя, а темная туча пыли развеялась, первая ГТСка с разведчиками подошла вплотную к застывшему фронту лавины. Глазам представилась действительно страшная картина. Уничтожены измерительные комплексы института. Подойти было нельзя: то тут, то там продолжали падать камни, небольшими ручейками скользила вниз каменная крошка... Казалось, и незачем туда лезть: сплюснутые и исковерканные фургоны не давали никаких надежд на спасение информации. И тем не менее велик был соблазн попытаться достать то, что, может быть, каким-то чудом сохранилось на пленках. Особенно жаль было той информации, которая не передавалась по радиотрактам (сюда относились и все данные по измерению сжатия различных веществ). Оставалась небольшая надежда на сохранение записей и потому, что в нашем фургоне результаты сигналов от датчиков записывались на пленках с диффузионным проявлением, и, кто знает, может, пленки в фотоаппаратах успели проявиться? А значит, может быть, сохранились результаты?

Начальство разрешило залезть в некоторые уцелевшие фургоны лишь на третий день, когда миновала угроза местных обвалов.

Наш фургон, точнее, тот искорёженный остов, что остался от него, лежал на боку, двери его были смяты и заклинены, но большая дыра, образовавшаяся между одной из стенок и потолком, позволяла осторожно пролезть к приборным стойкам. Спасателями у нас были Леня Попов и Сергей Соколов. Первым спрыгнул, точнее, протиснулся вовнутрь фургона Сергей. Наступил на что-то бесформенное и неустойчивое, с трудом удержался на ногах. Пару минут постоял, пока глаза не привыкли к полумраку. Зажег фонарик. Все перемешано, перебито. Над головой болтаются кое-как удерживаемые на болтах несколько разбитых осциллографов ИВ-11 (их высота составляла около одного метра), под ногами — груда исковерканных ИВ-30, СУРов и их блоков питания, выброшенных из своих стоек, везде разбросаны тубусы с фотоприставками, какие-то кабели, битое стекло и т. п. Полный разгром! Некуда даже ступить. Встать во весь рост нельзя: передвигаться можно лишь согнувшись. Спустился Попов. Немного подождали, посидев на какойто полуразбитой приборной стойке. Осмотрелись. Фотоприставки с автоматическим проявлением пленок в основном держались на тубусах, поэтому отыскать их было делом нетрудным. Слава богу, и отвинчивались они без особых усилий.

Хуже было с приставками от ИВ-11. Они были намного массивнее и тяжелее, да и замки их креплений на некоторых приборах оказались заклиненными. Правда, вся информация, которая записывалась на ИВ-11, а это информация о мощности зарядов, транслировалась по радио на КП, поэтому об этих фотоприставках можно было особенно не беспокоиться. А вот на малых приставках была запись процессов, которые хотя прямо и не относились к определению мощности зарядов, но содержали очень важные сведения о воздействии ударных волн на образцы некоторых веществ. Собственно ради них и лезли ребята в эту исковерканную консервную банку-фургон. Осторожно передвигаясь по грудам валяющихся приборов и собирая по пути фотоприставки, ребята добрались до конца фургона. Перевели дух. Осмотрелись еще раз. Пересчитали собранные приставки. Не хватает двух. Стали снова искать. Под ногами валялись тубусы с уже снятыми приставками. Наконец нашли одну из них, которая оторвалась от тубуса и лежала, зажатая с двух сторон корпусами осциллографов. Потом нашли и последнюю, болтавшуюся на тубусе в груде каких-то деталей... Все. Можно вылезать.

Так закончилась эта операция по спасению пленок, а с ней вскоре и экспедиция на Новую Землю. Ее итог потеря приборного комплекса и двух фургонов, ну а в активе отличные результаты, подтверждавшие прогнозируемые мощности зарядов, а также важные данные по сжатию различных веществ в сильных ударных волнах.