На ледниках Новой Земли 15-19

ДАЕШЬ СЕВЕР! ДАЕШЬ МОСКВУ!

Характерно, что слова "Даешь Север!" были жирно зачеркнуты крест-накрест. Встреча Нового года затянулась до самого утра.

На обеих ледниковых станциях, хотя и менее торжественно, но тоже отмечали Новый год. На "Ледораздельной" — Зиновий и Наташа Каневские вместе с дядей Сашей, а на станции "Барьер Сомнений" — Олег Павлович Чижов со своим приемным сыном Севой Энгельгардтом. Всех их я тепло поздравил по радио, а в самодельном настенном календаре зачеркнул первый день 1959 года.

Итак, Новый год наступил. Осенью нам предстояло завершить экспедиционные работы и вернуться домой. Но мы не могли знать и даже предполагать, какие печальные события произойдут очень скоро.

Вечером 8 января я наблюдал совершенно незабываемое зрелище — полярное сияние в виде драпри и короны. Такой дивной гаммы цветов мне никогда прежде не приходилось видеть в Арктике. Здесь были красный, зеленый, оранжевой, желтый, фиолетовый, белый и другие цвета. Над моей головой растянулся во все небо колоссальный занавес. Казалось, что космическое шелковое полотнище, словно фантастический разноцветный флаг, трепещет на ветру. Затем все лучи собрались в одной точке в зените, образуя корону. Но особенную красоту этому полярному сиянию придавал какой-то необыкновенный рубиновый цвет. Никакая акварель, никакая цветная фотография не смогли бы передать этой волшебной картины, менявшейся с чрезвычайной быстротой. Мои глаза не успевали следить за изменениями небесной живописи. Я стоял, зачарованный высотным фейерверком, продолжавшимся свыше пятнадцати минут.

Утром 12 января народился месяц. Сразу же стало светлее и отраднее. По Козьме Пруткову, луна — это казачье солнце, но оно также было и наше — гляциологическое, экспедиционное.

С середины января 1959 года сумерки настолько увеличились, что порой, казалось, наступил нормальный день. В дневные часы нас радовали розовато-красноватые оттенки неба над дальними ледниками. Солнце медленно приближалось и к нашей 76-й параллели. До первого восхода оставалось не так уж много — всего лишь один месяц. Жителю средней полосы трудно представить, как ждут появления Солнца и наступления нормального светлого дня люди, зимующие в Арктике.

Наш врач Валентин Землянников привез в Русскую Гавань, кроме своих хирургических инструментов и бормашины, также ртутно-кварцевую универсальную лампу. При ее помощи он организовал для всех участников экспедиции ежедневные сеансы облучения. Большинство из нас, не в меру ретивых, успело обгореть по-настоящему. Кожа сморщилась и имела неприглядный вид. Немедленно пошли остроты: "Человек меняет кожу!" Во время этих сеансов можно было услышать уйму шуток по адресу каждого загоравшего.

В конце января неожиданно возвратился со станции "Ледораздельная" дядя Саша. Свой груз он притащил на самодельных саночках. Романов-старший успокоил, что на станции у Каневских все в порядке. Чувствуют они себя хорошо, наблюдения, как положено нормально. Справляются со всем сами.

— Я же, ребята, просто истосковался по настоящей работе, невмоготу стало мне бездельничать на этом куполе, — чистосердечно признался нам Александр Вячеславович.

Великий труженик скромно промолчал, что во время пребывания на "Ледораздельной" многое сделал своими руками для того, чтобы облегчить и скрасить однообразную жизнь научных работников. Зиновий Каневский, хорошо знавший еще по предыдущей совместной работе на полярной станции "Русская Гавань" своего старшего товарища, пошел ему навстречу и разрешил вернуться на базу.

В одну из последних ночей января налетела разъяренная бора. Пурга настолько разошлась, что задержавшихся в бане товарищей пришлось откапывать  — занесло вход в баню по самую крышу. Порывы ветра достигали ураганной силы.

Жизнь и работа на леднике и на базе в Русской Гавани шла своим чередом.

Еще прошлой осенью на одном из заседаний экспедиции Олег Павлович Чижов предложил проводить еженедельные научные семинары. С тех пор каждую субботу все научные сотрудники, находившиеся в это время на базе, отчитывались о проделанной ими работе. На этих семинарах разбирались отдельные научные темы, гляциологи высказывались и спорили о планах на будущее.

Каждый, помимо своей основной темы исследований, принимал активное участие в выполнении общих задач экспедиции. Поэтому любой из нас, зимовавших на ледниковых станциях, прошел хорошую школу разностороннего наблюдателя. Мы исполняли обязанности метеорологов, актинометристов, снегомерщиков, метелемерщиков, термометристов, геодезистов, гидрологов, структурщиков.

На очередном субботнем семинаре я доложил о первых итогах снегомерных наблюдений на станции "Ледораздельная" за прошедший год. В период накопления снега его средний прирост составил 107 сантиметров. Таяние на ледниковом щите началось 23 июня и закончилось 1 августа 1958 года. Короткий промежуток времени с 10 июля по 1 августа, период между последней метелью старой зимы и первой метелью наступившей зимы 1958/59 года, можно было считать летом. Во время этого непродолжительного таяния скупое полярное солнце растопило не весь выпавший сезонный снег. Таким образом, образовался прирост снега, который превратился в фирн. Мы еще раз убедились в том, что ледораздел щита получает снежно-фирновое питание.

Радиостанция станции "Барьер Сомнений" работала с перебоями, что случалось с ней часто. Для контроля я "выходил" в эфир одновременно с вахтенным радистом полярной станции. И если один не слышал другого, то кто-нибудь выручал и помогал ему, ретранслируя плохо слышимую речь. Но иногда получалось так, что мы начинали невольно мешать друг другу. Разговоры в эфире между нашими корреспондентами были всегда желанными и непринужденными. На базе всегда ждали с нетерпением начала передач, чтобы лучше узнать о жизни и работе гляциологов на леднике.

Настоящая зима в 1959 году наступила лишь в феврале. Мы часто наблюдали штормовые ветры, многосуточные метели, вьюги и свирепые морозы. Зато обитателей Русской Гавани начало февраля порадовало кратковременной оттепелью. Температура воздуха подскочила до + 0,2 градуса, но на другой же день она опустилась до 31 градуса мороза, а на третий вновь наступило потепление: минус 0,3 градуса. После таких резких скачков температура надолго задержалась на тридцати градусах мороза. Во время потепления западным ветром намело небывалую до того массу снега. Все дома с подветренной стороны занесло по крышу. Снег через щели просочился в тамбур. Особенно много его оказалось на продуктовом складе, выход из которого был обращен на запад.

За месяцы пребывания в Русской Гавани многие комнаты в жилом доме украсились самодельными шкафами, столами, полками, скамьями, табуретками и даже солидными кроватями. Некоторые были выполнены с профессиональным блеском и вызывали чувство зависти у сотрудников экспедиции, которые по тем или иным обстоятельствам не имели столь удобных предметов домашнего обихода и спали на раскладушках.

Мы с доктором не обладали похвальными способностями столяров. Но это не помешало и нам выступить в этой роли. В комнатах, в которых мы жили на базе и на ледниковых станциях и в балках, появились также собственного изготовления шкафы для вещей и продуктов, книжные полки. Самое ценное заключалось в том, что делали все это сами гляциологи. Приятно было держать в руках топор, пилу, молоток, рубанок, шерхебель (одно такое чудное слово чего-то стоило).

Февральский ветер не стихал. Бора сменилась западным ветром, доносившим сюда с Атлантики тепло и обильные снегопады. Снег являлся в свою очередь материалом для последующих метелей. Западные ветры вскоре сменялись вновь южными или вдруг северными, которые здесь при нас наблюдались довольно редко.

Все последние дни по просьбе Чижова я занимался обработкой и приведением в порядок полевых записей трагически погибшего Олега Яблонского. Его тетрадь десять дней пролежала в ледяной воде, и некоторые страницы представляли собой почти чистые белые листы. Необходимо было срочно спасти ценный материал, добытый Олегом в тяжелых условиях незадолго до гибели.

На очередном февральском семинаре Володя Корякин отчитался о проведенных им совместно с "дядей" Васей промерных работах вдоль всего фронта ледника Шокальского в бухте Откупщикова. Работу они вели две недели. За это время прошло пять циклонов и девять дней с метелью. И все-таки исследования не прерывали и успешно завершили.

Из литературы и по рассказам ученых, работавших до нас на побережье Новой Земли, было известно об интенсивной деградации концов ледников на северо-западе Северного острова. Так, край ледника в заливе Иностранцева после Второго МПГ отступил на 10 километров, а впадающий в Гавань Мака ледник Броунова за девятнадцать лет — на 5 километров. Растаявший материковый лед неожиданно "открыл" под бывшим ледником глубокий узкий фьорд.

Чтобы изучить положение фронта ледника Шокальского, Володя Корякин провел его геодезическую привязку. Сопоставив полученные материалы с ранними картами, он установил, что край ледника за последние 24 года отступил только на полкилометра. Относительно нехарактерную стабильность края ледника с 1933 по 1952 год при общем сокращении ледников на побережье молодой ученый объяснял тем, что прифронтальная часть ледника сидит на грунте. Края же ледников в заливе Иностранцева и Гавани Мака находятся на плаву, и их разрушение под воздействием моря и циркуляции атмосферы происходят быстро. Даже приблизительный анализ работ, проведенных Корякиным, четко показал существование современного подводного моренного вала, причем в средней части фронта ледник наползает на этот вал.

Изучение краевых частей ледников и моренных отложений подтвердило  последние высказывания ряда исследователей об отступании ледниковых языков на северо-западном побережье Новой Земли.

Во время промеров Корякин явился свидетелем того, как откалывались отдельные ледниковые глыбы и обломки. Морской лед под давлением движущегося фронта ледника Шокальского сжимался, образуя валы параболической формы высотой до двух метров.

Недолго продолжалось затишье в Русской Гавани. Вновь обрушилась на нас бора. В окно не стало видно даже близко стоявшей мачты антенны. Все вокруг побелело. Моя тельняшка, висевшая после стирки на улице, начала кувыркаться на веревке, словно детский игрушечный паяц-акробат. Рукава выскочили из-под закрепок и грозили отломаться, так как тельняшка полностью задубела на морозе. Пришлось нырять в белый ад и спасать свою любимую "морскую душу", которая все же успела получить несколько рваных ран.

17 февраля дядя Саша отмечал свой день рождения. Всех участников экспедиции он заранее пригласил на торжество. Празднование дня рождения стало у нас хорошей традицией. В украшенной кают-компании Бажевы повесили большой плакат: С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, НАШ ДОРОГОЙ ДЯДЯ САША!

Страстному любителю и энтузиасту Крайнего Севера Александру Вячеславовичу Романову мы преподнесли прекрасно изданный двухтомник великого полярного исследователя Фритьофа Нансена.

За окном продолжала реветь бора, но небо уже радовало гляциологов красноватыми и оранжевыми переливами на серебристых перистых облаках. Да, долгожданное солнце, наконец, поднялось над полярным горизонтом. Хотя мы пока еще не видели самого светила, но все равно было очень приятно. Ведь все понимали, что при первом же ясном небе солнце обязательно выглянет над Русской Гаванью.

 

ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД НА КУПОЛ

Итак, приближалось окончание нашей второй зимовки на Новой Земле.

Февраль 1959 года оказался для многих полярников Русской Гавани не совсем удачным с медицинской точки зрения. Когда мы сходились все вместе в кают-компании, то непосвященный человек мог подумать, что попал в полевой прифронтовой госпиталь, тем более что иногда можно было услышать характерный звук близкой канонады. Это "телился" очередной айсберг. Василий Перов во время работы сильно подвернул ногу и выбыл надолго из строя. Почти в тот же день Чижов, возвращавшийся при сильнейшем ветре со станции "Барьер Сомнений", на морене повредил щиколотку и на целый месяц оказался прикованным к дому. Можно лишь удивляться тому, как он, пожилой человек, сумел найти в себе силы, чтобы идти при таком ветре с больной ногой около десяти километров! Дядя Саша изготовил пару отличных костылей, и Олег Павлович быстро их освоил. Лежать же он категорически отказался. Не обошла судьба и его заместителя Альберта Бажева, ходившего с повязкой на глазу, в который нечаянно попала капля щелочи. Тракториста Колю Неверова свалила жестокая ангина.

Каждый понедельник штатного повара Женю Дебабова стали заменять по очереди другие сотрудники экспедиции. Романовы и Перов хорошо справлялись с новыми для себя обязанностями. Но не обошлось, правда, и без курьезов. Оба Романовых попались на киселе. Дядя Саша спутал крахмал с мукой высшего сорта, а его сын, занимаясь приготовлением киселя, засыпал вместо злополучного крахмала соду. Если мучной кисель мы похлебали без удовольствия, то от киселя с содой все наотрез отказались.

Наступил март. В первый день первого календарного весеннего месяца врач предложил мне прогуляться после окончания работ на полярную станцию. Он ходил туда, чтобы порыться в их богатой библиотеке и взять с собой на базу несколько книг. Как всегда, тепло и радушно нас приняли в своей малюсенькой, исключительно чистой и красиво убранной комнатке ее хозяева - супруги Нина и Владимир Богдановы — радисты полярной станции. Они познакомились, когда впервые зимовали вместе в 1953-1955 годах в Карском море, на острове Тыртова.

Володя Богданов был не только отличным радистом, но и поэтом-любителем. Его стихи радовали зимовщиков Русской Гавани оптимизмом, музыкальностью, прекрасным знанием природы Крайнего Севера. Мне врезались в память строчки одного из богдановских стихотворений:

Тени мглистого вечера
Скрадывают
Очертания дремлющих гор,
И задумчиво
Звезды поглядывают
На холодные стекла
Озер.
А вокруг
Мхи,
Да волны встревоженные,
Да снега,
Да утесов гранит...
В мире есть еще земли
Нехоженые.
И по ним
Нам
Пройти предстоит.

Домой я возвращался вместе с врачом при снежном "ливне". Почти ничего не было видно. Береговую линию закрыло. Мы оказались одетыми не по погоде — в меховых полупальто, из-за чего пришлось попотеть.

В начале марта 1959 года Чижов поручил мне возглавить рейс санно-тракторного поезда на купол ледникового щита. Надо было вывезти в Русскую Гавань Наташу и Зиновия Каневских и законсервировать домик станции "Ледораздельная". Наш отъезд долго откладывался из-за непрекращавшихся сильных ветров и метелей. 12 марта с утра выдалась отличная погода, можно было ехать. Но вскоре легкая доска флюгера зашевелилась — ветер начал менять направление. Бора в таких случаях не задерживается. Примета верная. Не задержалась она и на этот раз. Во время урагана скатило с горы в бухту Володькину полную бочку горючего, вышибло стекла из нескольких окон жилого дома.

Володя Корякин возвратился на базу после фототеодолитных работ, которые он проводил у фронта ледника Шокальского. Закончить их ему не удалось из-за "несъемочной погоды". А на очереди "сниматься" фототеодолитом стоял еще другой геодезический створ: гора Ермолаева — высота 198 (нунатак высотой 198 метров - на языке ледника Шокальского).

Ветер не утихал почти до самого отъезда трактора на станцию "Ледораздельная". Обильные осадки в виде мокрого снега не прекращались в Русской Гавани почти неделю. У строений базы быстро росли огромные снежные завалы. Дом механической мастерской засыпало, и концы выхлопных труб двигателей оказались также погребенными под снегом. Температура воздуха повысилась до минус 0,9°.

Воспользовавшись улучшением погоды, 19 марта в десятом часу утра санно-тракторный поезд вышел в рейс на ледниковый щит. Снять людей с купола и провести на леднике снегомерные и термометрические исследования отправилась большая партия людей. В походе участвовали Бажев, Дебабов, Землянников, Неверов, оба Романовых, Хмелевской, Энгельгардт и я. Около морены трактор забуксовал в глубоком рыхлом снегу. Это была единственная непредвиденная остановка на всем нашем пути. Не проехали мы и пяти километров по леднику Шокальского, как с северо-запада начали заволакивать небо плотные серые облака. С юга, с лед­никового щита, к нам приближался другой враг путников — туман.

По мере движения на ледниковый щит мы останавливались у всех приютов. Первый привал сделали недалеко от гор ЦАГИ, где стоял балок. В нем оставили несколько килограммов соли для предстоящих термометрических работ и снова тронулись в путь. Вторую остановку сделали у балка "Анахорет". Здесь выгрузили будущим путникам мешки с углем. Следующая остановка санно-тракторного поезда была около балка "Серпантин". На этой "станции" из нашего "поезда" вышли трое попутных "пассажиров" — Сева Энгельгардт, Женя Дебабов и "дядя" Вася. Им предстояло провести снегомерную съемку от "Серпантина" до самой станции "Ледораздельная".

Едва мы выбрались на ледораздел щита, как тут же попали в сплошную пелену густого тумана, а точнее сказать, просто въехали в низкое слоистое облако, лежавшее на самой поверхности ледника. Не стало видно спасительных вех. Пришлось нам всем идти впереди трактора и, ломая глаза, отыскивать едва видимые и потому малозаметные на поверхности верхушки вешек. Обычная для этих мест поземка усилилась, перейдя вскоре в метель. Чтобы избежать ночевки в пути, грозившей большими неудобствами, надо было обязательно достичь станции за один ходовой день — до наступления темноты.

Отыскивая вешки, мы то рассыпались веером, то растягивались длинной цепочкой так, что замыкавший шествие гляциолог не мог видеть человека, идущего первым, но зато различал фигуру предпоследнего. Около восемнадцати часов, наконец, показались мачты, флюгера и метеобудки станции "Ледораздельная". От радости я выпустил в воздух несколько красных и зеленых ракет, но ответа не последовало. Можно было подумать, что сейчас здесь не было вовсе людей. Но когда гусеницы трактора едва не наехали на заваленную толстым слоем снега крышу станционного дома, неожиданно показалась чья-то незнакомая голова, напоминавшая голову пещерного жителя. Всмотревшись в это совершенно заросшее черной бородой, как у таборного цыгана, лицо, мы узнали, что оно принадлежало Зиновию Каневскому.

— Зинок! Зинок! — огласили купол первые горячие приветствия. — Как живешь, старик?

 А было "старику" тогда всего двадцать шесть лет.

Мы спустились через люк в дом. Там тускло светила керосиновая лампа, слегка пробивая монастырский мрак. Глаза, быстро освоившись с непривычной теменью, понемногу начали различать предметы вокруг. Первое впечатление от ледниковой станции - молодцы Наташа и Зинок. В трудных условиях жизни на ледниковом куполе, в домике под снегом, в отрыве от людей, при постоянной непогоде, они провели все необходимые наблюдения и обработали полученный материал.

На другой день я встал рано, выглянул из люка на поверхность ледника: мела поземка и вокруг все было окутано непроницаемым туманом. Мы не стали обращать внимание на погоду и усердно взялись грузить на сани наиболее ценное имущество. Станция "Ледораздельная" быстро теряла свой привычный облик.

Семь больших железных бочек уже не влезали в сани. Пришлось их оставить рядом с домом, флюгерными столбами, старыми ящиками, радиомачтами в наследство тем исследователям, которые, может быть, когда-нибудь придут сюда.

Погода настолько испортилась, что не стало видно ничего вокруг даже в ста шагах. Несмотря на это, мы все же решили сделать попытку ехать на базу. С трудом нашли первую веху. И все же пришлось возвращаться назад. Неверов выключил двигатель, слил масло, запеленал трактор в брезент, словно новорожденного.

— Ни одна снежинка теперь не залетит внутрь!— одобрительно оценил свою надежную работу тракторист.

На следующее утро погода смилостивилась. Мы встали около четырех часов утра. Правда, мороз испортил дело. Все так замерзло в тракторе, что его удалось завести лишь только к семи часам.

Нас провожали Ваня Хмелевской и дядя Саша Романов. Последний раз я покидал станцию, построенную нашими руками еще в 1957 году. Здесь у меня все было связано с воспоминаниями о продолжительной исследовательской работе и жизни на леднике.

На высокой одиннадцатиметровой мачте мы закрепили перед отъездом запаянную алюминиевую фляжку. В нее вложили специально составленный текст с координатами станции "Ледораздельная". Вторую фляжку с аналогичной запиской прибили к внутренней стене дома. Мы надеялись, что через четверть века, в следующем Международном геофизическом году другие гляциологи непременно обнаружат эту станцию, найдут эти фляжки-конверты с нашими письмами и сумеют определить скорость движения ледника за прошедшее время. Если мачту не сломает, то она должна простоять долго и будет видна издалека.

Первую остановку наш "поезд" на пути к базе сделал около балка "Серпантин". Здесь мы встретили пятерых гляциологов во главе с Ваней Хмелевским. Они шли на станцию "Ледораздельная", проводя по пути описание в шурфах разрезов снежного покрова, измеряли накопление снега, его температуру и плотность.

Отряд Хмелевского остался на "Ледораздельной" и после закрытия станции. В его задачу входило завершение термометрических работ на ледоразделе щита, после чего спуститься по нему ниже, чтобы провести маршрутную термометрическую съемку в неглубоких буровых скважинах. Сева Энгельгардт должен был закончить на леднике большую "весеннюю" снегомерную съемку. Кроме того, требовалось измерить прямой створ, получивший у нас название "Дорога жизни", металлической лентой от самой станции "Ледораздельная" до Барьера Яблонского.

Наша надежда на то, что можно будет фотографировать во время похода по леднику, не оправдалась из-за наползшего тумана. Но зато нам повезло — мы счастливо, без помех, миновали опасные места на леднике и выбрались на морену. Но вот, наконец, закончилась опасная ледниковая "дорога". Теперь  трактор двигался рядом с горой Ермолаева уже по твердому каменистому побережью, где можно было не бояться трещин и буксовок в рыхлом снегу. Здесь он лежал лишь отдельными пятнами в понижениях. Поэтому при возвращении с ледника, где наши глаза успели привыкнуть к белизне поверхности, мы всегда поражались необычайной черноте побережья.

Днем 22 марта наш санно-тракторный поезд благополучно прибыл на базу. Здесь уже ждали "эвакуированную" с ледораздела чету зимовщиков Каневских и всех сопровождавших их в походе. Перов быстро накрыл на стол в кают-компании. Я обратил внимание, с каким несказанным удовольствием поедал Зинок Каневский вареную картошку, большим любителем которой он слыл. Вся встреча и обед прошли весело и шумно.

Вечером состоялся очередной научный семинар сотрудников экспедиции. Наташа и Зиновий поделились с нами рассказом о проделанной ими на станции работе и о первых интересных научных выводах. В результате продолжительных и систематических метеорологических наблюдений на гляциологических станциях "Ледораздельная" и "Барьер Сомнений" были получены интересные данные, которые позволили впервые нарисовать точную картину летних и зимних климатических условий на поверхности Новоземельского ледникового щита. Наши метеорологи подметили, что на ледораздельном пространстве Северного острова холоднее и осадков выпадает там больше, чем на побережье, но зато слабее ветры и менее ярко выражено их преобладающее направление.

На второй день Каневские тепло простились с нами. Они уходили к месту основной службы и проживания Зиновия — на полярную станцию "Русская Гавань". Прощаясь с ними, трудно было предположить, что мужественный человек и трудолюбивый исследователь Арктики Зиновий Каневский всего лишь через два дня, выполняя задание начальника полярной станции на льду залива, окажется на грани гибели и станет инвалидом первой группы.

 

ТРАГЕДИЯ НА МОРСКОМ ЛЬДУ

На следующий день после возвращения на береговую базу экспедиции супруги Каневские ушли по льду залива на полярную станцию — место официальной работы Зиновия. Стояла обычная для этого времени года погода — добрый морозец, пока сопровождаемый ненавязчивым ветерком. С трудом я уговорил Наташу взять в дорогу на всякий случай мою меховую кожаную маску на лицо. Увы, печальный случай произошел уже через два дня, и эта теплая маска сыграла спасительную роль в жизни Зиновия.

— Я знаю, что тебе сейчас необходим отдых после долгой и напряженной работы на леднике, — обратился к Зиновию Каневскому начальник полярной станции Щетинин. — Толя Афанасьев должен провести на днях суточную гидрологическую станцию на льду залива, и ему нужен помощник. У нас сейчас нет свободных людей, кроме тебя одного. А когда вернешься, тогда и отдохнешь как следует. Надеюсь, что ты не возражаешь?

— О чем вы говорите, Георгий Ефремович! Конечно, я помогу Толе.

23 марта Корякин перевозил на санках геодезический груз с отдаленной высоты 198. Это была тяжелая работа — тащить по гальке и снежным застругам 120 килограммов. Устал он, как ездовая собака. В этот день к вечеру барометр стал "падать". Корякин обратил на это внимание гидролога полярной станции Анатолия Афанасьева. По распоряжению начальника "полярки" Щетинина на следующий день ему с помощником предстояло приступить к гидрологическим работам на льду залива Русская Гавань.

— Ну, чего ты, боравестник, все ходишь и смотришь на барометр?! Ты, Корякин, да еще Каневский — два чудака в Русской Гавани. Запомни, что давление в здешних местах совсем не показатель. Я имею больший опыт, чем вы оба, — высказался гидролог.

Действительно, работая много месяцев на Новой Земле, мы не один раз отмечали несоответствие между давлением воздуха и погодой. Случалось иногда так, что барометр "падал", а изменения погоды не наблюдалось. И, наоборот, при повышении давления погода резко ухудшалась. Это были отклонения от общеизвестных правил. Ведь все мы не раз слышали от многих метеонаблюдателей, что при понижении атмосферного давления воздуха обычно наступает ухудшение погоды.

24 марта в 6 часов утра Афанасьев вместе с Каневским выехал на собачьей упряжке с полярной станции на лед Русской Гавани. Примерно в одном километре от острова Богатого уже стояла брезентовая четырехместная палатка, заранее укрепленная изнутри прочным деревянным каркасом. Погода наблюдалась довольно редкая для здешних мест — отличная видимость, чистое голубое небо и полный штиль. Мороз, правда, был безжалостный — около 30 градусов.

Упряжка из десяти собак доставила за сорок минут на место будущей станции ящики и футляры с гидрологическими приборами, ручную лебедку, уголь для чугунной печурки, запас продуктов на три дня и разную мелочь.

Наблюдатели накормили собак, растопили печурку, и через два часа открыли суточную гидрологическую станцию. Пробили во льду широкую сквозную лунку, над ней установили лебедку с тросом. К нему прикрепили батометры. Началась напряженная работа. Все шло нормально. Товарищи крутили ручку лебедки, опускали под лед батометры, добывали воду для последующего гидрохимического анализа, измеряли температуру воды на разных глубинах, определяли направление и скорость морского течения, заполняли таблицы цифровыми результатами измерений.

Весь первый день работы погода благоприятствовала наблюдениям, и, казалось, ничто не предвещало близкой беды. Однако давление воздуха, тем временем, стало сильно падать. Ранним утром следующего дня наступила зловещая тишина и через некоторое время погода начала потихоньку портиться: из облаков посыпался снег, туман вскоре оседлал весь залив и побережье. Но ветра пока еще не было и поземка не подметала залив. Предугадать надвигавшуюся на наблюдателей небывалую по силе бору было крайне трудно.

До окончания суточной вахты оставалось совсем немного времени.

— Пока я займусь окончательными делами, ты можешь немного отдохнуть, — обратился Афанасьев к своему помощнику.

Однако отдохнуть Каневскому не удалось. Едва он прилег на раскладушку, как раздался отчаянный крик товарища:

— Зинок, скорей вставай! Бора!

В этот момент неожиданно в палатку ударил резкий порыв южного ветра. Он быстро усиливался. Но внутри палатки еще было достаточно тепло: температура воздуха держалась на плюсовой отметке, хотя на "улице" было в 30 раз холоднее. Собачья упряжка спокойно лежала с северной стороны. Около семи часов утра ветер совсем одичал. На месте небольшого прожога брезента образовалась дыра размером с кулак. Ее заткнули рукавицей. Но вскоре появились новые дыры. Через них ветер со снегом стал все сильнее проникать внутрь палатки. Несмотря на это, Афанасьев и Каневский успели закончить наблюдения и уложить приборы. Разогнавшийся ветер уже достиг сумасшедшей скорости - 40 метров в секунду. (Напомню, что у метеорологов ураганом принято считать ветер, скорость которого достигает 29 и более метров в секунду).

Ребята решили втащить ездовых собак в палатку, чтобы рядом с ними было теплее, но на ветру и морозе им никак не удавалось отвязать псов. Разрезать ножом отвердевшие от мороза постромки также не получилось. Да и рубить их топором на бешеном ветру было опасно: руку вместе с топором относило, как перышко. Пришлось бросить эту затею. Свернувшись калачом и уткнув свои носы под хвост, все ездовые псы так и остались лежать на снегу недалеко от палатки.

Когда товарищи выглядывали наружу, то их глазам открывалась неописуемая картина снежного хаоса. Казалось, что весь мир вокруг палатки поглотила чудовищно ревущая, гудящая и свистящая снежная масса. Среди этого кромешного ада содрогалась непригодная к полярным условиям обычная брезентовая палатка, которой можно было пользоваться в значительно более спокойных и значительно более южных районах земного шара. В это самое время даже солидные деревянные постройки на нашей базе скрипели от невероятных порывов и ударов боры. Что же говорить о палатке, которая представляла собой легкую песчинку в снежном океане.

Спустя много лет после этой трагедии вышла из печати большая автобиографическая повесть "Жить для возвращения". Ее написал Почетный полярник СССР Зиновий Михайлович Каневский, к великому сожалению, ставший инвалидом 1 группы. Этот необыкновенно мужественный, очень скромный, обаятельный, деликатный, добрый и на удивление веселый человек сумел преодолеть свалившееся на него страшное несчастье и стать талантливым писателем, автором четырнадцати книг и десятков очерков. Смерть в 1996 году оборвала его жизнь. Над книгой "Жить для возвращения" Каневский работал последние годы жизни. В своих воспоминаниях он уделил большое место подробному описанию трагических событий, выпавших на его долю 25 марта 1959 года и в последующее время.

Вот одна лишь короткая выдержка из этой потрясающей книги: "Высунув нос из палатки, я увидел… полнейшую невидимость. Не было ни берега, ни морского льда, ни даже собак у порога, уже погребенных под снежным надувом. Нас охватывало сплошное метельное пространство, которое можно было бы охарактеризовать гениальной блоковской строкой: "Ветер, ветер – на всем Божьем свете!"

Полярники, хотя и оторопели, но возникшая ситуация показалась им в тот момент совсем не безнадежной. Ну, попали они, действительно, в жесткий переплет. Однако сейчас на дворе была все же не темная полярная ночь, а заканчивался светлый месяц март. Думалось - пройдут сутки, ну максимум двое, должна же, в конце концов, утихомирится эта обезумевшая буря.

Ураган начал образовывать в оставшейся части палатки все новые и новые дыры. Они быстро превращались в большие прорехи, через которые летели внутрь целые сугробы снега. Захрустели доски внутреннего каркаса, повалилась на бок мгновенно погасшая чугунная печурка. Температура в палатке моментально понизилась и сравнялась с "уличной". Стало невозможно отогревать руки и заледенелые меховые рукавицы. Чтобы немного согреться, окоченевшие, мокрые от работы, пота и брызг воды из лунки ребята прямо в верхней одежде с трудом вдвоем втиснулись в двухместный спальный мешок, который постоянно заносило снегом. Прошло немного времени, и ветром стало приподнимать парусившую северную стенку палатки, где как раз находился вход.

Каневский рассказывал мне, когда мы работали вместе на станции "Ледораздельная", что ему в прежнюю зимовку в Русской Гавани не раз приходилось попадать в сильнейшую пургу на суше и леднике, но затем благополучно отсиживаться и пережидать непогоду, оставаясь совершенно невредимым. Но теперь Зиновий вместе со своим товарищем находился не на берегу и не на леднике, а на морском припайном льду, который могло в любую минуту унести вместе с ними в море, что означало верную гибель. После того как больше половины палатки разорвало и завалило плотным снегом, начал больно хлестать несшийся прямо на людей снег вместе с галькой и плитками сланца. От этого стало невероятно трудно дышать, и, что совсем плохо, они начали мерзнуть уже по-настоящему. Море тревожно дышало подо льдом, на котором стояла палатка. В гидрологической лунке для опускания приборов стали заметны колебания уровня моря. Постепенно ужас все больше охватывал людей.

— Где-то совсем близко открытая вода. Припай вот-вот оторвет от берега и тогда нас вынесет в открытое море, а мы не имеем ни рации, ни лодки! — произнес Афанасьев.

— Причем здесь рация и лодка! Они все равно не смогли бы сейчас нам помочь, — заметил Каневский.

Товарищи понимали всю серьезность своего положения. Тем временем ураган не унимался. С каждой минутой его порывы становились все грознее и опаснее. Рано или поздно палатка должна была окончательно разорваться. Так вскоре и случилось.

— Я чувствую, что нам здесь долго не продержаться. Эх, какой же я был дурак, что послушался тебя и не взял карабин! — в сердцах заявил Толя.

— Да наши десять псов не подпустят мишку сюда, вряд ли он и сам пожалует в такую погоду! — удивился Зиновий.

— Причем тут мишка? Если бы был карабин, то сначала я застрелил бы тебя, а потом и себя, и мы перестали бы мучиться.

— Толя! Перестань говорить глупости! Выкинь это из головы! Сейчас надо решать, что предпринять для спасения.

Просто так сидеть и ждать, когда стихнет бора, было не только бесполезно, но и опасно. Они могли просто-напросто замерзнуть и понимали, что в их бедственном положении единственным шансом выжить было только движение.

— Толя! Здесь ты начальник, твое слово для меня закон. Что ты решил?

— Надо уходить и пытаться прорваться на полярную станцию.

Вероятно, это было правильное решение. Не сидеть, а пробиваться к берегу, предпочтя активное действие безропотному ожиданию возможного печального конца. Ближайший берег находился примерно в одном километре от палатки. Следовало двигаться к берегу, чтобы "зацепиться" за него. Тогда было бы больше шансов "наткнуться" на строения полярной станции или же нашей экспедиционной базы.

Перед тем как окончательно покинуть то, что еще недавно называлось палаткой, они внимательно осмотрели свою одежду. С огромным трудом застегнули закоченевшими и негнущимися пальцами все пуговицы на своих куртках, подтянули и закрепили тесемками под коленками собачьи унты, плотно завязали под подбородками шапки-ушанки, чтобы не сорвало ветром, и закрепили капюшоны. Зиновий вынул из кармана куртки мою меховую маску и надел ее на лицо, а свой шарф отдал Афанасьеву, чтобы он обмотал им хотя бы часть лица. Толя имел свою хорошую спецодежду, но ее почему-то оставил на полярной станции, приберегая непонятно для какого случая.

В путь они отправились в четырнадцать часов 25 марта. Едва только успели выбраться из разорванной палатки, как порывом ветра их тут же сбило с ног, отбросило назад и покатило по льду. Идти против ветра было совершенно невозможно. При том урагане оставалось только ползти. Так как у них не оказалось веревки, связаться друг с другом они не могли. Поэтому договорились держаться все время бок о бок. Так и ползли они первое время, наваливаясь, друг на друга, перекатываясь через спину, цепляясь за шершавый лед, но все же каким-то чудом оставались рядом. Наконец, им удалось остановиться.

Весь свежий снег бора сдула с ледяной поверхности залива. Образовались твердые, как камень, снежные заструги, о которые болезненно цеплялись руки и колени. Поднятые ураганом с морены ледника Шокальского и побережья бухты Воронина камни и плитки сланца неслись по воздуху с огромной скоростью и нещадно били в лицо. После окончания урагана с берега был хорошо виден каменный шлейф, который вытянулся от самого берега по льду залива Русская Гавань на четыре километра. Впоследствии врачи обнаружили в боку Каневского ранку, оставившую заметный шрам на всю его жизнь. Это был результат удара камня, мчавшегося с огромной скоростью. Он, словно пуля, пропорол ватник, свитер, ковбойку, тельняшку и впился прямо в тело. Каневский уже почти ничего не видел. Белая тьма так слепила глаза, что с трудом можно было различить рукавицу на вытянутой руке. Его руки и ноги перестали слушаться, затвердевший снег стиснул грудь и даже частично ухитрился пробраться на лицо через отверстия для глаз и носа. Зиновий с ужасом заметил, что на его левой руке нет рукавицы. Это означало, что дальше ему придется ползти с голой рукой.

"Бора… Яростно налетела она, повалила навзничь, закупорила глаза, ноздри, рот, не дает дышать, не позволяет жить. Лишила сил, пробует лишить воли. Ушли в небытие  всякие представления о том, что на дворе столетие, славное своими "научно-техническими достижениями". Ты беспомощен и жалок, ты можешь освоить Ближний и Дальний Космос, а справиться с земным ураганом не в силах. Вот она, Арктическая Стихия, трижды воспетая и четырежды проклятая!" — так описал Зиновий Каневский в своей книге те жуткие минуты. Ему тогда не было еще и 27 лет. В этом возрасте великий норвежский полярник Фритьоф Нансен только начинал свою удивительную карьеру в Арктике, а Зиновию казалось уже, что его жизнь завершилась.

Вскоре Анатолий потерял обе меховые рукавицы и вынужден был втянуть пальцы в рукава свитера. Но это не помогло, и он попросил Зиновия, чтобы тот погрел его озябшие пальцы. Но и пальцы его товарища настолько замерзли, что он не смог стащить с рукавицу.

— Дело наше плохо. Надо возвращаться в палатку, иначе погибнем! — крикнул Афанасьев.

Но как теперь в снежном урагане ее разыскать? Очень скоро они убедились, что это совершенно безнадежное занятие — найти ее было практически невозможно. Тогда, ориентируясь только по направлению ветра, товарищи продолжали пытаться ползти в сторону полярной станции. Но очередной дьявольский порыв ветра в одно мгновенье разбросал несчастных людей, словно щепки, в разные стороны. С этого момента Каневский больше не видел своего спутника. Он лишь только успел услыхать уносимый ветром его слабый-слабый голос: "Зи-и-но-о-к!" Сам Зиновий еще долго пытался безуспешно докричаться и найти Анатолия.

Они расстались навсегда. Один из них продолжал ползти к своей скорой смерти, а другой — к случайному спасению и последовавшей затем потери обеих рук и пальцев ног

Каневский потом рассказывал, что после каждого "шага" вперед его отбрасывало ветром на десять шагов назад. Справиться со стихией уже не оставалось сил. Руки замерзали до плеч, а ноги, обутые в теплые собачьи унты, меховые и шерстяные носки, бора легко пробивала. В этот момент его мозг пронзила мысль: "А не подчиниться ли ветру и судьбе, да и стоит ли вообще стремится выжить?" Зиновий прервал ползание, плотно вжался в лед и стал ждать, когда его заберет сон. Но сон не приходил, и он тут же решительно отмел свою секундную слабость. "Нет. Так примитивно, так постыдно я не умру. Вот немного передохну — и снова в дорогу, по-пластунски!" — решил полярник и вновь продолжил ползти. Он полз из последних сил, надеясь на спасение, а ветер, тем временем, продолжал то и дело жестоко бить его об лед. Мучила жажда, но нечем было поднять под подбородком маску, чтобы лизнуть языком солоноватый морской лед.

В кошмарный день 25 марта 1959 года на полярной станции и на нашей базе внезапно налетевшая бора натворила много бед. Ураганный ветер поднял с земли камни и разбил лампочки освещения на метеоплощадках и на двенадцатиметровых флюгерных столбах, укатил по льду залива на несколько километров двухсотлитровые бочки, полные дизельного топлива, а на берегу уничтожил все легкие временные постройки. Стены домов подверглись невиданной бомбардировке мелкими камнями, взбрасываемыми ветром. При каждом ударе нам казалось, что сию минуту наше жилище рухнет. Через мельчайшие щели снежная пыль просачивалась внутрь помещений и откладывалась в виде сахарных голов на подоконниках и в углах помещений. Из комнат быстро выдуло все тепло. Стекла окон сохранились только благодаря наглухо закрытым ставням. Не переставая, ревели и стонали растяжки радиомачт и провода антенн. Антенны при низкой температуре воздуха настолько наэлектризовались быстро несущимся снегом, что в наушниках ничего нельзя было разобрать. Радиосвязь с полярной станцией прекратилась. При прикосновении к радиостанции больно било током.

Альберт Бажев шел из соседнего дома в кают-компанию десять минут. Наши метеонаблюдатели продолжали выполнять свой служебный долг. Они ходили (вернее ползали) на площадку, крепко держась за веревочный леер, протянутый от жилого дома до метеоплощадки. Когда я сказал Чижову, что не стоило бы ему идти в такую погоду на очередной утренний срок наблюдений, он, теребя свою бороду, возразил:

— Что вы, что вы! Ведь мы еще ни одного срока не пропустили с начала работ. Не гоже срывать наблюдения!

Вернувшись с метеоплощадки в дом, Олег Павлович подтвердил, что ветер постоянно держал чугунную доску флюгера выше седьмого штифта. Это говорило о том, что бора действительно неслась с чудовищной скоростью — более сорока метров секунду. Здесь стоит особо отметить, что сотрудники полярной станции, не раз зимовавшие до этого в разных районах Арктики, говорили потом, что они нигде и никогда раньше не видели там ничего подобного.

Когда продолжалась трагедия на морском льду, все обитатели Русской Гавани сочувствовали ребятам, понимая, что они находятся сейчас на краю гибели. Но при всем желании помочь им были бессильны. В любом случае поиски могли привести лишь к новым, причем многочисленным потерям. Оставалось только ждать ослабления ветра, появления видимости и надежды на спасение людей.

Когда метель внезапно прекратилась, Каневскому показалось, что он видит невдалеке береговые скалы и высокий навигационный знак, у подножья которого покоился в вечной мерзлоте наш гляциолог Олег Яблонский, трагически погибший в прошлом году на леднике. Зиновий понял, что полз он в правильном направлении. Но тут же ему на глаза надвинулась глухая тьма, и он впал в забытье.

Словно по команде бора стихла на вторые сутки так же быстро, как и началась. Лишь продолжала мести несильная поземка. Я тут же вышел с биноклем на высокое крыльцо нашего жилого дома. На льду залива, метрах в трехстах, виднелась какая-то неподвижная черная точка. "То ли человек, то ли собака", — подумал я.

— Ребята! Надо срочно бежать на лед! — закричал я.

Услыхав мой громкий голос, из дома моментально выскочило несколько гляциологов. Они схватили самодельные санки и бросились к черной точке. "Точка" оказалась Зиновием. На часах было десять часов утра 26 марта. Таким образом, примерно из тысячи метров, отделявших палатку от ближайшего берега, он смог проползти примерно семьсот. На это "ушло" ровно двадцать часов. Уже позже врач Землянников уверял нас в том, что при таком сильном морозе и страшном ветре, да еще в течение столь продолжительного времени теоретически было невозможно остаться в живых. Как видите, наш уважаемый док оказался прав только наполовину.

Заслышав приближавшиеся шаги гляциологов, Каневский испуганно вскрикнул, думая, что это медведь, и мгновенно потерял сознание.

Товарища бережно положили на санки, бегом привезли его к нам на базу и на руках внесли в кают-компанию. Минуть через пятнадцать Зинок пришел в себя.

— Анатолия нашли? — услышали мы первые его слова, произнесенные едва слышимым голосом, и он снова потерял сознание.

Вскоре с полярной станции прибежала Наташа. Она успокоила мужа: с  Толей все в порядке, он сейчас в соседней комнате, передает Зинку привет.

Мертвое тело Афанасьева мы обнаружили быстро. Он лежал за невысоким айсбергом, примерно в двухстах метрах от того места, где подобрали Каневского. Вероятно, страшно замерзавший Толя вскоре не выдержал встречного ветра, укрылся в относительном затишье за айсбергом, где быстро забылся и уснул навсегда, безболезненно встретив свою смерть. Все лицо несчастного было покрыто ледяной маской. Афанасьева мы привезли на санках к себе на базу и положили в бане.

У Зиновия были жестоко обморожены обе руки, кончик носа и пальцы ног. Мы принялись растирать пораженные места куском шерстяного свитера, смоченного в спирте, чего делать не следовало. Доктор Землянников, как назло, в это нужное время находился не на базе, а на станции "Барьер Сомнений", где временно помогал метеонаблюдателям. За ним немедленно отправился на ледник трактор. Через шесть часов Коля Неверов привез эскулапа на базу. Быстро осмотрев Зиновия, он мрачным голосом сообщил начальнику экспедиции Чижову:

— Олег Павлович, у Каневского наблюдается омертвение кистей рук и пальцев ног. Необходима срочная операция, которую в наших условиях сделать нельзя. Возможна гангрена. Надо немедленно вызывать санитарный авиарейс.

Зиновий рассказал нам, что не помнил, сколько времени полз по льду. К рассвету, выбившись из сил, он увидел базу, но добраться до нее уже не мог. Вставал и падал в изнеможении. Каневский не был богатырем. Зато обладал сильной волей, верил в свое спасение и отчаянно боролся за жизнь. Эти воля и помогла ему остаться живым. Афанасьев был человек куда более сильный физически, чем его товарищ, но оказался морально слабее, и, видимо, быстро покорился злой стихии.

Врач полагал, что опоздай с находкой Зиновия всего на каких-то полчаса, мы подобрали бы его уже замерзшим.

На следующий день нам показалось, что Каневскому стало несколько легче. Он реже впадал в забытье, немного разговаривал. Правда, врач отгонял нас от него. Ведь мы стремились помочь врачу и Наташе. Все беспокоились о руках нашего друга. Состояние его ног было лучше, и о них не так волновались. Все мы знали, что Зиновий в юном возрасте с отличием окончил музыкальную школу и был страстным любителем-музыкантом. Знали мы и то, что он никогда не праздновал свой день рождения, потому что во время родов умерла его мать Зинаида. В память о ней Зиновий и получил свое имя.

После затишья пошел густой снег, а вслед за ним весь залив окутал плотный туман. Так продолжалось непрерывно четверо суток. С острова Диксона пришла радиограмма: "Санитарный авиарейс будет немедленно выполнен при первом улучшении погоды". Тамошние врачи, постоянно следившие по радио за состоянием больного, давали в Русскую Гавань толковые рекомендации, которые, к сожалению, по большей части были невыполнимы. К примеру, в нашей скромной полевой аптечке полностью отсутствовали антибиотики, да и сам пострадавший лежал около печки, которая топилась углем и являлась очагом внесения возможной инфекции.

Все пять дней, что находился Зиновий на нашей базе, он ничего не ел и почти не пил. Его веки и ресницы смерзлись, вокруг глаз все распухло, и видеть он смог только на третьи сутки. В отсутствии необходимых лекарств и препаратов Землянников делал ему какие-то уколы, все время шприцем отсасывал жидкость из ладоней, прикладывал примочки, короче говоря, лечил в меру своих бедных возможностей достаточно квалифицированно. Уже позже профессор московской городской больницы, куда доставили больного, демонстрировал своим коллегам составленную нашим экспедиционным врачом историю болезни Зиновия Каневского как превосходный образец профессиональной работы.

С огромным трудом все свободные от работы сотрудники нашей экспедиции, полярной станции и солдаты локационной части приступили к подготовке на морском торосистом льду специальной площадки для приема самолета. На пятые сутки известный полярный летчик шеф-пилот авиаотряда Гурий Сорокин прилетел на Ли-2 из Диксона. Хотя и с трудом, но все же он сумел благополучно посадить самолет на лед залива при слегка приподнявшемся над Русской Гаванью тумане.

Взлететь самолету оказалось делом невероятно сложным — сильный тридцатиградусный мороз сменился неожиданным потеплением, и металлические лыжи Ли-2 намертво прилипли во время стоянки к подтаявшей поверхности снега на льду залива. Оба могучих мотора ревели на полную мощность, но самолет лишь слегка покачивался и махал хвостовыми подкрылками. Все свободные от вахт жители Русской Гавани, а их было около тридцати, раскачивали аэроплан за хвост и обе плоскости. Под лыжами постоянно пилили тросом снег. Но все эти действия долго не помогали. Но вот, наконец, лыжи медленно сдвинулись с места. Самолет постепенно стал разгоняться по льду залива все быстрее и быстрее, и вскоре взлетел, провожаемый нашими приветственными криками.

Вместе с Каневскими на том же самолете на Большую Землю улетели его жена Наташа и врач Землянников. Одновременно на материк было отправлено тело Анатолия Афанасьева. В больнице Диксона оперировать Зиновия местные эскулапы не решились — настолько он был плох. Через двое суток специальным авиарейсом его доставили в Архангельск. Там больного уже в течение двух часов терпеливо ждал на взлетной полосе рейсовый самолет в Москву.

Через несколько дней Наташа прислала нам печальную телеграмму: "Зиновия поместили в больницу, его положение очень тяжелое, предстоит ампутация рук и пальцев ног".

 

КАК "ПРОПАЛ" МОЙ ПАРТБИЛЕТ

Начать надо с того, что перед отъездом на Новую Землю, я попытался отдать свой партбилет на хранение в Москворецкий райком или хотя бы в партбюро нашего института.

— Товарищ Зингер! Вас командируют не за границу, а на территорию Советского Союза. Поэтому ваш партийный билет должен находиться у вас на Новой Земле! — строго указали мне, и мое объяснение, что придется работать не в городе, а на ледниках в суровых условиях Арктики, ни к чему не привели.

После этого партбюро нашего института официально разрешило мне хранить партбилет в сейфе беспартийного  начальника экспедиции Николая Михайловича Сваткова, когда я буду находиться вне береговой базы в Русской Гавани. Между прочим, в этом же сейфе должны были храниться секретные топографические карты района работ нашей экспедиции и деньги.

Первый год, когда нашим начальником был Сватков, все обстояло нормально: перед отъездом я передавал ему билет, а когда возвращался на базу, забирал его обратно себе. Летом 1958 года заболевшего Сваткова сменил начальник гидрологического отряда экспедиции Олег Павлович Чижов. Сначала, как говорится в одном не совсем приличном анекдоте, все было хорошо. Но потом случилась беда.

После того, как самолет, отвозивший пострадавшего во время ураганной боры на льду залива Русская Гавань Зиновия Каневского на Диксон, скрылся за горизонтом, я обратился к новому начальнику экспедиции Чижову:

— Олег Павлович, пожалуйста, верните мой партбилет

— А разве вы его мне давали? — вместо ответа неожиданно последовал странный вопрос Чижова.

Тогда я рассказал новому начальнику, когда и в каких условиях перед отъездом передал ему билет. Напомнил, что через день после моего возвращения с купола на базу произошло несчастье с Каневским. Мне следовало сразу же обратиться за билетом, но, откровенно говоря, тогда было не до того. Чижов слушал меня, кивая головой и поглаживая бороду.

— Пойду искать, на всякий случай, раз вы так говорите, может, я и в правду подзабыл случайно, — и он отправился в свою комнату, где долго рылся во всех ящиках стола и шкафа, но так и не нашел билет.

— Евгений Максимович, у меня нет вашего билета. Полагаю, что вы его мне не давали, ищите лучше у себя в комнате, — теперь уже совершенно твердым голосом заявил "Чиж".

Володя Корякин и врач экспедиции Валентин Землянников тут же авторитетно заявили начальнику, что они прекрасно видели, как я передавал ему свой билет перед тем, как сесть в кабину трактора. Я собирался передать билет Чижову в его комнате и проследить, чтобы он положил его при мне в сейф. Но тогда неожиданно в мою комнату ворвался тракторист Коля Неверов с диким криком:

— Какого черта ты еще дома! Я жду тебя в кабине уже минут десять. Нам надо скорее ехать на купол, пока погода вроде бы ничего!

Я быстро оделся и бросился к громыхавшему трактору, где передал буквально на ходу свой билет в руки начальника экспедиции, и при этом хорошо видел, как Чижов положил его в карман своей меховой куртки.

У меня не было ни малейшего сомнения, что после нашего отъезда на купол Олег Павлович на обратном пути в жилой дом каким-то образом умудрился потерять билет, но побоялся в этом признаться. Я стал думать: "Где же он мог его "посеять?" Мои продолжительные поиски около базы, ни к чему хорошему не привели. Я даже не побрезгал вырубить с помощью ледоруба все замерзшее содержимое уличного туалета, так как был почти уверен, что Чижов выронил билет из кармана куртки именно в этом богоугодном месте. Как выяснилось через год, я почти угадал.

В соответствии с создавшимся положением я обязан был в течение трех месяцев сообщить в наше партбюро о потере билета. Поэтому я попросил начальника полярной станции "Русская Гавань" Щетинина отправить в Институт географии АН СССР соответствующее сообщение. Он зашифровал текст телеграммы и отправил ее в апреле не в институт, а прямо в Академию наук. Оттуда телеграмму передали в наш институт, где меня уже давно ждали. Партийные боссы желали хорошенько выяснить, каким таким нехорошим образом пропал в экспедиции мой партбилет, и наказать нерадивого по всей партийной строгости за это "преступление". Сначала заседало партбюро, а затем состоялись целых два продолжительных открытых партийных собрания. Главное обвинение в мой адрес звучало очень просто: "Ваш билет, товарищ, мог попасть в руки врага!"

— Какой враг, когда наша экспедиция находилась на Новоземельском ядерном полигоне, куда враг при всем его желании не смог бы просочиться, — пытался парировать я, нечаянно выдав великую секретную "тайну", но все было напрасно.

Партбюро решило направить видного ученого Института географии АН СССР Николая Тимофеевича Кузнецова в Управление Гидрометеослужбы, где раньше работал Чижов, чтобы проверить его прошлое и выяснить, честный ли он на самом деле советский человек. Объяснялось это просто — Олег Павлович происходил из мелкопоместных разорившихся дворян, из-за чего после революции испытывал определенные неудобства. Его не сразу приняли в институт, тормозили защиту кандидатской диссертации. Вот и подумали чересчур бдительные институтские партийные деятели: "А не мог ли этот бывший дворянин нарочно уничтожить билет коммуниста?!" Как любил говорить в таких случаях сам Олег Павлович Чижов, "это же самая настоящая чушь собачья".

Работал в нашем институте кандидат географических наук Олег Ростиславович Назаревский. Сравнительно недавно, отдыхая на теплой лужайке в Парке культуры и отдыха имени Горького, пиджак с деньгами и документами он повесил на сук ближайшего дерева. Когда проснулся, ни денег, ни документов в пиджаке уже не было. Потом, правда, партбилет подбросили. За это Райком КПСС "наградил" нерадивого Назаревского строгим выговором с занесением в личное дело. Вот почему стал этот ученый муж навязчиво требовать на общем собрании коммунистов объявить мне точно такой же выговор. Но тут совершенно неожиданно выступил в мою защиту известный географ и гляциолог, участник 1-й Советской Антарктической экспедиции Леонид Дмитриевич Долгушин, которого я еще плохо знал в то время.

— Назаревский просто-напросто проспал свой билет в парке Горького, а у Зингера пропал билет не в парке культуры и отдыха, а на Новой Земле в условиях полярной ледниковой экспедиции, и сравнивать обе потери билетов, с моей точки зрения, никак нельзя, — сказал уважаемый ученый.

Долгушина поддержали Леня Куницын, Володя Суходровский и другие сотрудники, знавшие меня еще по учебе на геофаке МГУ. В результате общее собрание, на котором присутствовало более ста членов партии института, сочло возможным ограничиться обыкновенным выговором без всякого занесения в личное дело.

Однако члены бюро Москворецкого РК КПСС с этим не согласились и вынесли мне строгий выговор с занесением в личное дело. Это означало, что до исключения из партии оставался лишь один шаг. В сталинские времена потеря билета автоматически влекла за собой, как правило, исключение из рядов партии. Зачитывая мое личное дело, вроде бы вполне грамотный технический секретарь райкома почему-то вместо Новой Земли прочитал Новая Гвинея, чем вызвал на моем лице улыбку. Я не смог удержаться от перемены названий островов и тут же громко исправил ошибку, чем немедленно восстановил против себя все бюро райкома. Вместе со мной был секретарь партбюро института, заведующий отделом картографии, кандидат географических наук Николай Федорович Леонтьев, между прочим, депутат Моссовета. Этот в общем-то порядочный человек не проронил ни единого слова, пока меня словесно "уничтожали". А ведь мог сказать, что более ста коммунистов Института географии, знающих меня ближе и лучше, чем члены бюро райкома, на своих двух общих собраниях внимательно разобрались во всех обстоятельства потери билета и вынесли все же обычный выговор без занесения его в личное дело.

Я вышел из здания райкома, потрясенный несправедливостью членов бюро этого важного партийного ведомства. По дороге в институт спросил Леонтьева, почему он все время упорно молчал и не выступил в мою поддержку.

— Женя, не надо так переживать и принимать этот выговор столь близко к сердцу. Пройдет всего какой-то один годик, и с вас снимут этот выговор, — такой странный умиротворяющий ответ услышал я из уст своего партийного секретаря. Мне было понятно, что наш "верный слуга народа" просто струсил и не захотел "марать" себя выступлением в мою защиту, чтобы не злить райкомовских деятелей и, тем самым, не подпортить свою "чистую" партийную и депутатскую биографию.

Для "облегчения" моей участи партбюро института рекомендовало избрать меня членом местного комитета института. Вскоре в месткоме я начал выполнять ответственные функции председателя комиссий по технике безопасности и трудовым спорам. Через год, когда подошло время снимать суровую "повинность", совершенно неожиданно с полярной станции Русская Гавань пришла лаконичная, но очень важная для меня телеграмма от механика полярной станции Володи Морозова. Ее текст гласил: "Мы нашли утерянное тчк, что с ним делать вопросительный тчк, еду в Москву". Я немедленно отправил Володе ответную телеграмму: "Находку вези Москву тчк вознаграждение двтчк один литр восклицательный".

Так в конце 1959 года я стал обладателем сразу двух своих партбилетов. Морозов передал мне пролежавший в плотном снегу прекрасно сохранившийся билет. Правда, кожаного переплета и денег, лежавших внутри, не оказалось. Механик рассказал, что обнаружили находку наши соседи — военные локаторщики — около того самого "исторического" туалета, содержимое которого я долго и бесполезно крошил тогда ледорубом. Отсюда следовало, что Олег Павлович выронил мой билет из кармана меховой куртки, когда входил в туалет или же, когда выходил из него. Конечно, в первую очередь я должен был винить самого себя, так как надо было отдать билет Чижову не на "улице", а в доме, и проследить, чтобы он положил его в сейф при мне. Здесь стоит, безусловно, напомнить, что Москворецкий РК КПСС обязал меня забрать с собой на Новую Землю партбилет, когда я захотел оставить его в Москве. "Не за границу отправляетесь, товарищ! Поэтому билет должен находиться с вами и на Новой Земле!" — строго сказали там.

 Довольный счастливой находкой своего старого билета отправился я в Москворецкий райком партии города Москвы, захватив с собой его вместе с дубликатом. Старый билет у меня тут же отобрали. Таким образом, автоматически снялось и страшное "обвинение", что мой партбилет мог попасть в руки врага!

На очередном партсобрании института этот ужасный выговор сняли быстро, а вот боль от пережитого, однако, осталась на всю жизнь. Особенно тяжело переживал всю эту историю отец, вскоре умерший скоропостижно, так и не узнав о снятии с меня строгого, но незаслуженного наказания.

 

ПРОЩАЙ, РУССКАЯ ГАВАНЬ!

В конце марта и начале апреля 1959 года в Русской Гавани установилась удивительно спокойная погода. Когда мы смотрели на совершенно притихший залив, трудно было поверить, что всего несколько дней назад здесь погибали два наших товарища.

Вечером 5 апреля я увидел над базой желтоклювого бургомистра. Эта большая полярная чайка, гнездящаяся по побережью Северного Ледовитого океана, первой прилетела в Русскую Гавань. Вскоре должны были появиться и черно-белые пуночки. Весна брала свое и на далеком Севере. Солнце теперь садилось уже около восьми часов вечера.

7 апреля было необычно оживленно на "дороге" с базы на Барьер Сомнений. Утром Валерий Генин ушел на ледниковую станцию для продолжения там наблюдений. После обеда Корякин вместе с Землянниковым в том же направлении потянули нагруженные сани. Вскоре возвратился с ледника Чижов. И, наконец, пришел Романов-старший. Он рассказал, что оставшиеся в балке Анахорет Сева Энгельгардт и сын Романова "дядя" Вася продолжают большие снегомерные работы. Два других наших товарища — Ваня Хмелевской и Женя Дебабов, возвращавшиеся также с Купола, находились в балке "Горы ЦАГИ", проводя в том районе термометрические измерения. В страшную бору 25 марта эти маршрутчики вели исследования на станции "Ледораздельная", где урагана не было.

Вторая зима на Новой Земле оказалась более снежной, чем первая. И в области питания, и в области таяния ледников, и даже на побережье Баренцева моря снежный покров был значительно толще. В районе базы сохранились мощные надувы снега.

Первая пуночка показалась 23 апреля. Этот никудышный с виду полярный воробышек пролетел мимо моего окна. Хоть пуночка и не ласточка, но было отрадно на Новой Земле видеть  этого вестника весны.

1 мая в Русской Гавани выдался действительно праздничный, погожий день. Всеволод Энгельгардт укрепил большой красный флаг над домом.

Все свободные от вахт сотрудники воспользовались возможностью погулять на свежем воздухе. Часть людей отправилась обследовать капканы, другие двинулись на озеро Ретовского на подледный лов гольца.

8 мая в Русской Гавани был первый день с положительной температурой (+1,6°), а на станции "Барьер Сомнений" было отмечено даже 3° тепла — довольно редкий случай для этого времени. Вмиг зачернела галька, длительно захороненная под снегом, подтаяли склоны берегов. На следующий день уже наступила "жара": целых 7° тепла. Такие дни в Русской Гавани не часты даже в разгаре лета. Почти все мы вышли на "улицу" без рубашек, в черных очках. Но наша радость была непродолжительной.

К вечеру подул ветер, все небо быстро затянуло облаками.

Гидролог Олег Павлович Чижов обошел свои "владения": озера и речки —  и сообщил нам, что кое-где уже зажурчали ручейки. Наконец, наступила в Арктике приятная пора — полярный день. Круглосуточно светило незаходящее солнце. Мы дожили до белых ночей.

Скоро должны были появиться из лунок глуповатые морды нерп, "открыться" птичий базар, а в июле показаться и первый пароход в Русской Гавани.

Во льду бухты Воронина образовались продольные и поперечные трещины в разных направлениях.

Снег, лежавший на каменистой поверхности, под воздействием теплых солнечных лучей постепенно стаивал и "садился". Но белый фон ландшафта все еще оставался характерным для Русской Гавани.

Мы частенько поглядывали на закованное в лед Баренцево море. Впервые, наверное, нам хотелось боры, ибо только она могла помочь быстрее очистить ото льда залив и подходы к нему со стороны моря.

И вот, наконец, 30 мая сильный южный ветер оторвал огромное ледяное поле, примыкавшее к берегу Русской Гавани у входных мысов. В течение короткого времени часть вырванного из залива льда отнесло в Баренцево море. Разводья с восточной стороны залива подошли к самому острову Богатому.

Быстро летело время. Уже прошла первая декада июня — начало календарного лета, а у нас все еще продолжалась зима. Температура воздуха держалась ниже нуля, временами выпадал снег. Необычайно быстро, как, наверное, бывает только в Арктике, менялась погода. То светило солнышко и приятно голубело ясное небо, то вдруг наваливался туман, небо заволакивали низкие хмурые облака, начинался снегопад. Такое за день могло повторяться много раз. В образовавшиеся большие разводья в заливе пригнало с моря битый лед.

Работа экспедиции постепенно свертывалась. Станция "Ледораздельная" посещалась теперь лишь во время маршрутов. На "Барьере Сомнений" наблюдения завершались.

Раз в неделю сибиряк Валера Генин уходил с базы на эту станцию, чтобы сменить там ленты самопишущих приборов, и обычно возвращался вечером того же дня. Наш метеоактинометрический "бог" любил такие тридцатикилометровые пробежки на лыжах.

На техническом складе отдельные сотрудники уже приступили к упаковке научного оборудования. В ящики, набитые стружкой, аккуратно укладывались ценные приборы, сослужившие добрую службу во время работ на ледниках. Дядя Саша старательно выводил красной краской на ящиках адрес назначения груза: "Москва. Институт географии АН СССР".

Утро 11 июня порадовало чудесной весенней погодой. В такие часы не хотелось заниматься камеральной обработкой материалов. Избавил меня от сидения в доме Дик, а точнее — его геодезия. Нельзя было отказать товарищу, просившему помочь в работе. Под лучами полярного солнца выполняли мы эту приятную миссию, раздевшись до пояса. Сначала температура воздуха была отрицательная, но к полудню она достигла +5°. Снег стал быстро исчезать, галька все больше и больше оголялась.

На камешке, согретом лучами солнца, ползала полуживая муха. Отогревшись, она улетела. Давненько не видели мы представителя мушиного племени. Значит, действительно приближалась теплая пора. Тихонько закрапал дождик. На нас с Корякиным он произвел такое же сильное впечатление, как первая весенняя гроза в Москве.

Перед обедом поднялся неприятель-ветерок. И неудивительно: со мной был "боравестник" Дик. Пришлось одеваться, а затем с усилением штормового ветра, и вовсе прекратить работу. В Москве в этот день было 30° тепла.

В следующую субботу вечером Неверов, Генин, Хмелевской и кок отправились ловить рыбу в Голубую лагуну, как поэтически называли мы юго-западную часть бухты Откупщикова, отгороженную от нее песчаной косой. У меня была другая цель — сфотографировать район фронта ледника Шокальского. Я двинулся по заливу в сторону полярной станции. Лед в бухте Воронина уже покрылся не просто лужами, а целыми озерками. Отдельные участки были засорены разными водорослями, минеральными частицами, а также галькой, щебенкой и плит­ками сланца, принесенными небывалым ураганом 25 марта. На льду образовались многочисленные небольшие стаканоподобные луночки, еще не успевшие протаять через всю толщу. То тут, то там на льду лежали тюлени. Близко к себе они не подпускали и ныряли в свои лунки, как только мы приближались к ним. Не зря поморы называют нерпу "будким" зверем, то есть чутким!

Возвращаясь назад на базу, я еще издали услыхал нарастающий шум с берега. Это прорвался в бухту Володькина "наш" ручей. Мы вновь обрели свежую, настоящую питьевую воду и не нуждались больше в грязноватом снеге или пресном глетчерном льде. Наступил долгожданный конец водяной экономии.

В тот же день вернулись на базу из далекого ледникового маршрута Энгельгардт и младший Романов. За пять суток они прошли со снегомерной съемкой до купола. Во время этого похода удалось "подсечь" максимальный запас снега прошедшей зимы на леднике Шокальского и ледниковом щите.

16 июня мы с Корякиным вышли в маршрут на полуостров Шмидта. Была ночь, но солнце светило, как днем. Надо было исследовать побережье и выходы коренных пород. Погода подбадривала: тепло, тихо, солнечно. Но через полчаса вершина гор Веселых закурилась, там уже развевалась длинная седая "борода" начинавшейся метели. Ледник словно дымил. Очень быстро порыв ветра докатился и до нас. Было около 5-6° тепла. Мы продолжали свой маршрут. Ветер дул в спину, и это пока вполне устраивало.

На верху высокого маяка, поставленного вблизи старого астрономического пункта, поставленного полярным исследователем Георгием Седовым в 1913 году на мысе Утешения, нас едва не сдуло порывом ветра. Я решил запечатлеть товарища на маяке. Пока наводил аппарат на фокус, с верха маяка донесся приглушенный голос:

 — Эй, там, на земле! Ускорьте съемку! Не то будет уже поздно — я улечу в небо или в море!

Утром мы вернулись на базу. День 19 июня ознаменовался необычайно теплой погодой для здешних мест, термометр показывал в тени 15°. Об этом редком явлении в наших краях даже сообщалось по радио в последних известиях из Москвы.

В свободное от работы время собирались в кают-компанию почти все члены нашей экспедиции, чтобы послушать голос далекой и в то же время близкой всем столицы. Благодаря радио мы знали о жизни в стране и за ее рубежами, о бурных стройках новой грандиозной семилетки, о борьбе за мир во всем мире. Через радиоприемники, которые мы настраивали на волну любимой Родины, гляциологи черпали душевное тепло, столь необходимое нам вдали от родных мест.

Большую радость нам доставляли книги. В библиотеках полярной станции и экспедиции, а также в собраниях отдельных товарищей не осталось ни одной книги, ни одного журнала, не прочитанного членами нашего дружного коллектива.

Когда-то О. Генри писал в рассказе "Справочник Гименея": "Если вы хотите поощрить ремесло человекоубийства, заприте на месяц двух человек в хижине восемнадцать на двадцать футов. Человеческая натура этого не выдержит".

Мы, работники советской науки, жили именно в таких хижинах на гляциологических станциях и в балках-приютах, где мирно и дружно работали на протяжении всей длительной экспедиции. Конечно, приходилось иногда сдерживать товарищей, если кто-нибудь из нас слишком горячился, но никогда эти споры не возникали на личной почве. Они всегда имели какую-то высокую основу.

 Быстро очищались от снега берега залива. Шумливый поток Володькина ручья умерил свой пыл, как только прорезал глубокое, узкое русло в талом снегу. В первые дни, по наблюдениям Чижова, расход ручья резко сократился.

На следующий день погода продолжала оставаться такой же теплой и приветливой. Дул типичный фен — сухой и теплый ветер. Температура воздуха повысилась днем до шестнадцати градусов тепла, а влажность воздуха оказалась поразительно малой: всего 10-11 процентов. Такой картины нам здесь еще не приходилось наблюдать. Не Арктика, а настоящая Сахара. Было от чего изумиться. Ведь обычно влажность достигала очень большой величины, близкой к 90 и даже 100 процентам.

Такая погода вызвала необычайно быстрое таяние морского льда. Он, бедняга, "худел" катастрофически. Еще совсем недавно его толщина была полтора метра, а к 21 июня она уже уменьшилась вдвое. Тепло и сильный ветер быстро очищали залив ото льда. Однако разорвать его не был в состоянии даже штормовой ветер. 25 марта покойный гидролог Афанасьев опасался, что их палатку унесет в море вместе с льдиной, на которой она находилась. Однако кончился июнь, а мы все еще видели то место на льду, где произошла последняя в Русской Гавани трагедия. От того места до чистой воды оставалось метров триста. Но продольные и поперечные трещины постепенно расширялись и обтаивали. Мы знали: унесет в конце концов и эту льдину в море.

И вот 3 июля залив очистился ото льда. Только в бухтах Володькина и Воронина лед еще оставался, но уже сильно растрескался. Мы отремонтировали шлюпку и спустили ее на воду, чтобы размокала. На другой день и в нашей бухте уже не было льда, его оторвало и вынесло ветром вон. Вид чистой воды радовал нас: полярная навигация не за горами.

Итак, по синим волнам океана любой пароход мог свободно теперь пройти от берегов Большой Земли в Русскую Гавань.

16 июля исполнилось два года со дня нашего пребывания на Новой Земле. Эти два года не показались слишком короткими или быстро промелькнувшими. Кое у кого из молодых появились морщины и непрошеная седина.

Я давно собирался побродить по побережью и посмотреть озера. Помог в этом Олег Павлович Чижов. Он пригласил меня в гидрологический маршрут. Мы должны были обойти несколько озер и речек. Погода вновь радовала нас своим теплом. Когда подошли к озеру Ретовского, неожиданно подул свежий ветер. Из-за него мы не смогли выйти на шлюпке для проведения ряда исследований. Пришлось ограничиться лишь измерением с берега температуры воды и скорости течения по поплавкам. После легкого завтрака пошли дальше на ледник Шокальского. Сильное впечатление осталось от многоступенчатого Усачевского водопада. Он показался мне необыкновенно красивым. Мы с восторгом смотрели на эту ослепительную роскошь полярной природы, на ее шумную, говорливую и пока бесполезную работу. Как только стали входить в проход между горами Ермолаева и Веселыми, сразу же ощутили дыхание ледяного "погреба". Пришлось застегнуть штормовой костюм на все пуговицы, но и это не помогло. Ветер пронизывал насквозь.

Пока мы проводили работы на речке Усачева, уровень воды в ней минут за двадцать повысился на 15 сантиметров. Отсюда заглянули в "Чайный домик" Чижова — маленький балок, стоявший на леднике недалеко от озера Усачева. Поверхность ледника стала грязновато-синей и шершавой. По ней текла масса потоков и ручейков. Сам балок стоял, как гриб, на высокой ледяной ножке. Все кругом вытаяло. Подкрепились чайком и двинулись в обратный путь, захватив с собой на базу лыжи. Дымка, а точнее, мгла окутала все вокруг тонкой голубовато-серой пеленой. Откуда-то издалека, за многие сотни, а возможно, и тысячи километров, принесло ветром отголоски дымка, по всей вероятности, вызванного лесным пожаром.

Каждый день приносил что-нибудь новое. 17 июля непрестанно лил дождь. Прибавилась еще одна интересная метеодеталь. За сутки выпало свыше 40 миллиметров осадков, что составляло одну пятую всех среднегодовых осадков, выпадавших ранее в Русской Гавани. Таяние началось необыкновенное.

"А сколько еще растает!" — думалось каждому. Дядя Саша шутил по этому поводу:

— Зря вы, гляциологи, приехали в Русскую Гавань! Зря изучали и мерили ледник Шокальского! Он же весь к зиме растает!

Будто чувствуя приближение конца работ экспедиции, разбились во время сильного ветра самописцы на станции "Барьер Сомнений" и термометры в метеобудке на базе.

Закончилось мучительное "радионепрохождение" — вновь прорвались с материка телеграммы. Мы узнали еще и о том, что вскоре состоится последняя радиопередача, в которой выступит заведующий отделом гляциологии Института географии уважаемый и любимый нами профессор Григорий Александрович Авсюк.

Первого августа ушел трактор к балку "Анахорет". С ним уехали Энгельгардт, Землянников, Бажевы и Неверов. Энгельгардт с врачом Землянниковым отправились от "Анахорета" на лыжах на купол, но заблудились, вышли на тракторную серпантинную дорогу. Все же дошли до места назначения. Дом бывшей станции "Ледораздельная", несмотря на интенсивное таяние, оказался еще весь под снегом. А в 1958 году в это же самое время он почти наполовину оттаял. Сейчас дом стоял безжизненный, из трубы не валил дымок, кругом не видно было ни одного следа. Землянников открыл после больших усилий вход в дом. На фанерной стене он написал о своем посещении станции, как подобает старым путешественникам. Энгельгардт в это время отрыл шурфы на снегомерной площадке, измерил плотность и высоту снега.

До гребня Барьера Яблонского был чистый лед, все трещины и котлы обнажились, а дальше в сторону ледникового щита уже лежал постоянный снег. Здесь и проходила снеговая линия. Ниже Барьера Яблонского стаивание снега и льда заметно преобладало над накоплением.

В начале августа мы с Корякиным пошли на створ: гора Ермолаева — высота 198 (нунатак, находящийся на языке ледника Шокальского). Необходимо было сделать засечку на середине створа для определения скорости движения ледника по его главной оси и одновременно с этим наблюдать процесс таяния. Вокруг бамбуковых вех образовались значительные воронки с водой. Часть вешек накренилась и легко вынималась. А ведь еще совсем недавно их забуривали на 1,5-2 метра...

Хотя солнца не стало видно, но фотоснимки получились интересными. Мы находились в районе многочисленных трещин, часть которых была заполнена водой сине-голубой окраски, непередаваемой исключительной красоты. Оставалось пожалеть, что не взяли с собой цветной пленки.

Благодаря необычайному теплу стаял весь снег на побережье Русской Гавани. Остались лишь навеянные ледники да перелетовывающие снежники, намного сократившиеся в размерах.

Навеянные ледники отличаются характером своего питания. Почти все они находятся намного ниже снеговой границы. Примерно в двух километрах от базы экспедиции был расположен небольшой навеянный ледник, которому мы дали наименование Метро. Внутри него проходил тоннель длиной свыше 200 метров.

Как зародился этот маленький ледничок? Он возник вблизи берега бухты Воронина в долине ручья. В этом защищенном от ветра месте постепенно накапливался снег, не успе­вавший стаивать в течение короткого полярного лета. Образовался так называемый снежник, превратившийся со временем в многолетний фирн и, наконец, в лед, который очень медленно движется по уклону.

В обрывах навеянного ледника мы видели следы полосчатости — годовые слои прироста фирна и льда, подобные возрастным кольцам на пнях вековых деревьев. Через весь небольшой ледничок и проходит естественный тоннель, промытый водами ручья. Отложенный зимой снег закупоривает вход в Метро. И лишь в разгар таяния обнажается необычный ледяной красавец-грот. Ежегодно летом тепло талых вод ручья подновляет, реставрирует округлые стены и свод ледяного тоннеля.

В редкие ясные или погожие дни новоземельское "метро" становилось особенно красивым. Множество ярких зайчиков-бликов затейливо играли на его голубых стенах. Огромные ледяные своды и параболическая форма тоннеля, созданного самой природой, удивляли и восхищали. В такие минуты казалось, что ты в каком-то сказочном царстве льда.

15 августа наступило похолодание. Температура воздуха в Русской Гавани упала почти до нуля. Впервые в летнее время пошел снег, который тут же таял. На ледоразделе же наступила зима.

Небо нахмурилось. С запада нанесло в гавань низкую, свинцовую облачность. В разных местах от облаков спускались косые серые полосы дождя со снегом, напоминавшие длинные старушечьи платки, развешанные для просушки. Ветер западного направления не уступал по своей силе боре. Огромные волны обрушивались на берег, лизали пустые железные бочки и катали их по гальке, словно спичечные коробки.

18 августа солнце в Русской Гавани впервые закати­лось за горизонт. День начал быстро укорачиваться. Таяние на леднике почти прекратилось к 23 августа. Горы Бастионы были несколько дней вновь в снегу.

27 августа мы ходили в маршрут на мыс Конгломерат, в бухту Чухновского. Сфотографировали остров Бабушкин и панораму ледника Чаева. "Пробежали" всего километров двадцать. Возвратившись на базу, прочитали радиограмму начальника гляциологической экспедиции на Земле Франца-Иосифа Владимира Леонидовича Суходровского о том, что наши коллеги уже плывут на остров Диксон. А мы все еще продолжали сидеть у моря и ждать пароход. Температура воздуха была милостивая, положительная, и это радовало всех нас.

Теперь походный клич Корякина несколько изменился. Вместо традиционного: "Вперед, на север!" — чаще и чаще слышалось его звучное: "Вперед, на юг!" или "Даешь Москву!".

Все сразу изменилось в экспедиции. Люди заволновались, как птицы перед отлетом с Крайнего Севера, стали возбужденно громко разговаривать. Радостно взялись гляциологи за последние усиленные сборы экспедиционного имущества.

Начало сентября в Русской Гавани выдалось пасмурное, неприветливое. Дождило. Но мы утешались тем, что в прошлом году в это же время была уже настоящая зима. 13 сентября 1958 года толщина льда на озерах достигала 10 сантиметров. Сейчас же не видно было нигде снега на побережье, кроме как на перелетовавших снежниках. Нынешний год оказался значительно теплее прошлого. После летнего таяния снега зимнего сезона 1958/1959 г. совсем не осталось, а высота его здесь была в июне полтора метра. Мы стали свидетелями на редкость теплого лета в условиях оледенения Северного острова Новой Земли...

8 сентября перед обедом раздался крик:

— Наш пароход идет! Ура!

Надо ли говорить, что обед был сорван. Все, кто в чем был, выбежали из помещения.

Вскоре мы набросились с жадностью на доставленные с материка газеты и журналы. Нам дорог был каждый новый человек, как всякая большая и малая новинка. От моряков узнали последние новости о Большой Земле.

Бережно выгрузили из пароходного трюма гранитную плиту для могилы Олега, а затем доставили ее на место. Перед отходом парохода "Унжа" все сотрудники нашей экспедиции и моряки побывали в последний раз на могиле товарища и простились с ним. Один из нас остался навечно зимовать на Новой Земле.

Свыше двух лет мы не видели Большой Земли, сообщались с ней только по радио. В течение всего этого времени не знали настоящего русского лета.

В ночь на 12 сентября пароход "Унжа", огласив тремя прощальными протяжными гудками Русскую Гавань, направился к выходу из залива.

Огни на базе были погашены. Пес Белый лениво и беззаботно лежал на крыльце. Он, конечно, не чувствовал никакой боли разлуки и, наверно, надеялся, что с утра вновь увидит нас и получит свою законную подачку. Его должны были забрать к себе на постоянное жительство соседи-полярники.

Вот "Унжа" миновала остров Богатый. Скрылись огни створных знаков. Да, мы, действительно, покидали Русскую Гавань, где провели безвыездно больше двух лет.

На корме парохода, где собрались все участники нашей экспедиции, грянула неизвестно кем сочиненная песня:

Волнуется море в багряном узоре,
Шумит океанский прибой,
Суровое море, Баренцево море,
Пришлось повстречаться с тобой.
Ты помнишь, товарищ, морские просторы,
Скалистые сопки во мгле,
Ты Русскую Гавань
Забудешь нескоро,
Зимовку на Новой Земле.

Арктика решила напоследок побаловать нас прекрасной погодой. "Унжу" чуть-чуть покачивало.

Новоземельская гляциологическая экспедиция успешно завершила план научных работ Международного геофизического года. В соответствии с его программой были собраны уникальные материалы по оледенению Новой Земли. По своей тематике и продолжительности наши исследования значительно превзошли все предыдущие. Впервые стало известно о погоде и климате во внутренних частях ледникового покрова и в бассейне ледника Шокальского. Были пересмотрены сложившиеся после Второго МПГ представления о питании ледникового покрова и рассчитан вещественный баланс ледникового покрова. Удалось по-новому взглянуть на морфологию ледников Новой Земли. Впервые исследовались температурный режим и движение льда в бассейне ледника Шокальского.

В темную полярную ночь и свирепую метель, в непроглядные туманы и ураганную бору участники экспедиции изучали условия развития и существования современного оледенения Новой Земли. Для этого потребовались мужество, опыт и знания научных работников, рабочих и трактористов. Каждый из них имел свой характер, свои особенности. Все же вместе они представляли собой единый монолитный коллектив советских полярников-гляциологов, осиливших тяжелый двадцатишестимесячный штурм ледяной арктической пустыни. Они боролись, искали и не сдавались, мечтая о грядущих победах во славу науки. Не за горами были новые гляциологические экспедиции.