Среди льдов и снегов Новой Земли

Прибытие на место и постройка рации.

14 августа 1923 г. из г. Архангельска вышла экспедиция Главного Гидрографического управления, под начальством старого моряка Н. Н. Матусевича. Экспедиция вышла в составе трех судов: ледокола Малыгин и гидрографических судов Мурман и Купава. На буксире суда имели два железных лихтера с грузом леса и прочих строительных материалов. Цель экспедиции — постройка радиостанции в 5 килоуатт в проливе Маточкин Шар, на Новой Земле, со стороны Карского моря. 

После недолгого перехода по Белому морю и Ледовитому океану, пришли к Новой Земле — западному входу в Маточкин Шар. Здесь, раньше нас пришедший, Мурман, сделав промер в проливе, поджидал Малыгина, чтобы указывать дорогу через пролив к восточному его выходу — месту постройки рации. Маточкин Шар проходили ночью. Пролив вьется узкою щелью (местами ширина его всего 300 сажен) среди высоченных, мрачных гор. Вершины гор покрыты ледниками и снегом под шапкой густого тумана. Угрюмая, величественная картина. Среди этой угрюмой природы, чуствуешь себя очень маленьким, незначительным. Припоминается: 

… И мнится, жизни
в той стране
от века не бывало!

Наконец, эта каменная щель начинает несколько расширяться, еще один поворот, и вдали видна ширь Карского моря. Сразу дышится легче, спокойнее. Встаем на рейде, у места ;постройки радиостанции.

Судно сделало свое дело — привезло строителей, материалы, очередь за всеми этими "мурашами", которые там копошатся, измеряют, рассчитывают... Публика еще не втянулась в работу, спокойные и деловые распоряжения начальника экспедиции быстро приводят всех "в порядок".

Плывут плоты бревен, доски с судна; лихтера подошли и ошвартовались вплотную к берегу, устроили с них сходни, идет разгрузка строительных материалов. Предусмотрительный Н. Н. Матусевич захватил, из г. Архангельска, узкоколейку и вагонетки к ней, — "железку" налаживают. На другой день она уже готова. На небольшой подем потянулись первые грузы на вагонетках. Поднимаются бревна для зданий и мачт, кирпич, глина, машинные части, приборы рации... Плотники и каменщики устроили на берегу большие палатки, сложили русскую печь и уже начинают орудовать в ней хлеб. Тут же воют привезенные из Сибири, специальные ездовые собаки.

Рядовые моряки, комиссар, комсостав и рабочие, все становятся на концы к вагонеткам и тянут и поднимают все новые грузы. Работа идет весело и споро. Плотники уже делают фундамент здания дома и станции. Там копают канавы и ямы для мачт, еще дальше, — начинают собирать мачту. Через несколько дней дом начинает расти.

Вот и первое колено мачты медленно поднимается. Все растет, "пухнет", как на дрожжах. Лица работников веселые, возбужденные и бодрые. Хорошо. Погода стоит, словно на заказ, — ясная, теплая. В бодрой и трудной работе незаметно прошло около полутора месяцев. Наконец, дом закончен. Здание станции готово, машины и аппараты установлены. Пора подумать об окончании работ и возвращении домой. На горизонте в Карском море, нет-нет, да и покажется лед, правда, довольно редко. Настал, наконец, давно жданный момент. Все закончено. Грузы подняты наверх, провизия размещена. Остающиеся на зимовку уже переехали с судна в новый дом. 5 октября назначена проба и испытание станции. Запустили двигатель, загудел умформер, и вот, впервые из Маточкина Шара береговая рация отправляет свои сигналы. Зовет ЮШар. Зовет долго, настойчиво. Телеграфист, прекратив передачу, слушает и ждет ответа. Слышит ЮШар? нет? 

Начальник экспедиции и начальник рации и еще много других товарищей, стоят сзади и тоже ожидают результатов. Интересный момент жизни новой рации. Телеграфист, наконец, принимает и читает вслух ответные сигналы ЮШара: 

"Маточкин Шар! вас слышим хорошо. Приветствуем нового соседа и собрата по оружию! Давайте ваши радио". 

Начальник экспедиции Н. Н. Матусевич дает депешу в центр высшим органам власти: "Дружной работой военморов, рабочих и комсостава, задание выполнено. Новая рация республике! Новая победа пролетарского труда! Работы и долг перед республикой выполнены". 

Начальника экспедиции Матусевича все поздравляют и качают. Все дружно исполняют "Интернационал", и на рации победно взвивается красный флаг. 

Суда спешно собираются в обратный поход. Одно судно за другим уходят. Остается один Мурман, но и тот утром 6 октября снимается с якоря и уходит, увозя с собою последний привет и письма родным и знакомым зимовальщиков. 

Зимовка. 

С каждым днем становится все холоднее и холоднее. Небо хмурится. Идет дождь, чередуясь со снегом. Затем сразу наступает период метелей, и земля покрывается снегом. Только кое-где еще торчат темные верхушки скал и гор. В море и проливе показываются льды карские, а также местного образования. Картина унылая. Но много заниматься пейзажами некогда. 

Усиленно работаем по устройству комнат, дабы создать возможно комфортабельное жилье на долгий год. Быстро наносимым снегом засыпает уголь, а его нужно много, много на морозную зиму. Шьется спешно из парусины упряжка для собак, идет ее примерка, готовятся нарты. 

Наконец, собаки запряжены. Поехали за углем под горку. Собаки, не сжившиеся еще друг с другом, начинают свирепую драку. Их разнимают, бьют. Ругань, крепкие словца и собачий лай висят в морозном воздухе. Не обошлось и без солидных укусов людей собаками. Сибирские собаки дики — волчья помесь. 

Мало-по-малу дело налаживается, но приходится смотреть за собаками в оба, чуть что, — жестокая баталия. Некоторые из зимовальщиков, "убояся бездны премудрости" управления собаками и поддержания среди них порядка, возят уголь на себе. Происходят комичные сценки. Отправляется кто-либо за углем. Прекрасно. Приехал на место и начинает накладывать в мешки уголь. Вдруг визг, лай — это собаки, не дождавшись погрузки угля на нарты, во всю прыть несутся к дому и уже тут жестоко дерутся. Неумелый ездок в ярости бежит за ними, но ласково зовет их обратно — не действует. Тогда начинает припоминать предков каждой собаки в отдельности и всех оптом. Ему помогают задержать и разнять дерущихся собак другие зимовальщики. Собаки, передравшись всласть и перепутав всю упряжь, умильно помахивают хвостами, поглядывая на разгневанного ездока и ожидая скорого, но немилостивого суда. 

Бывало и так. Сядет "ездок" на нарту, гикнет на собак, а они и повезут его от одного крыльца к другому и обратно, да так и возят его под неистовый хохот и шутки остальных зимовальщиков. Потеха! Надумает кто-либо прокатиться на пролив. Запрягает собак. Взял хорей (длинная палка для управления и подхлестывания собак), крикнул "пырь" (это слово самоедское — означает: пошел, быстро), и собаки охотно мчат его под горку на пролив, но дальше и начинается оказия. Достигнув ровного места, собаки бросаются из стороны в сторону, начинают свалку, наконец, в добавок, одна собака вырывается из упряжки и убегает назад к дому. Тогда и вся упряжка, приняв, повидимому, определенное решение, поворачивает и мчит неудачника домой. 

День за днем в... полярную ночь. 

Конечно, все это происходило только в начале, пока не привыкли к собакам и способу управления ими, зато, дальше дело пошло очень хорошо. 

Наступает конец ноября. Уже давно все покрыто снегом, снег затвердел, обратился в промерзший насквозь крепкий мост. Б. решает, что пора ставить "пасники" (деревянная ловушка для песца), но он позабыл, как делается самый спусковой механизм пасника. В комнате Б. "не пройти, не проехать", — горы стружек, палочек, полен и прочих "строительных" материалов; сам Б. лежит, для удобства, на полу и потеет над изобретением механизма, стругает палочки, прилаживает их, ломает, чертыхается и угрюмо бурчит: 

— Вот, значит, он вот так идет, тут задевает, там соскакивает и падает... Да! чорта с два, падает! тут слон ступит и то... никакого впечатления. 

И снова головою погружается в хитроумные комбинации. Его сожитель по комнате К. потешается над Б. и советует: 

— Ты, Петрович, для удобства встал бы на голову, может помогло бы, придумал бы, а? 

Б., не разобрав, что говорил К., в глубокой задумчивости тянет: 

— Да! может и помогло бы, и придумал бы! — Затем, очнувшись и видя покатывающихся со смеху сослуживцев, сердито бурчит: 

— Вот тоже черти! развлекаются! не дают человеку... сосредоточиться. 

Вопрос о механизме пасника становится злобой дня. Все думают, изобретают. K. предлагает свой проект, в котором для приведения пасника в действие необходимо... двухтонные тали. Наконец, Б. решает задачу. Строит два пасника и ставит их В 1,5 верстах от станции. 

Стоят сильные морозы: 25-30° по R. Полярная ночь началась с 10 ноября. Солнце не показывается совсем. Днем на улице темно, хотя ходить и работать, так, приблизительно, часа 2-1.5 можно. Просыпаемся, проводим день и вечер при свете ламп. Временами, дня 2-4 подряд, периодически бушуют метели. Снега наносит массу, и сугробы вокруг зданий быстро растут. Провизионный сарай занесло, видна только крыша, да и ту, наверное, очень скоро закроет сугроб. В ясные, тихие вечера и ночи по небу раскидываются гигантские языки или извиваются ленты и завесы северного сияния. Сказачно красивая картина. 

Для большинства зимовальщиков, такое северное сияние ново, и они часами торчат на улице, любуясь невиданной картиной. Хорошо прозябнув, идут в кают-компанию, пьют чай, говорят о виденном, о своем житье-бытье, спорят, убеждают, доказывают, потрясая воздух учеными рассуждениями и зачастую... большой энциклопедией. Вопросы обсуждаются самые разнообразные, начиная с политики и кончая бытом станции, собаками и природой здешних мест. Последняя тема, как наиболее соответствующая месту и моменту, выдвигается чаще всего.

Вспоминаем экспедицию, постройку рации, жизнь центров, а то просто "перемываем косточки" знакомых. 

Изредка радиотелеграфист приносит прессу, принятую от Москвы ночью (часто принимать не позволяет малое число аккумуляторов, нужных для текущих работ рации). По воскресеньям слушаем радиоконцерты Москвы, на 5-6 телефонов сразу.

Зимою же было получено горестное известие смерти Владимира Ильича Ленина. Много вечеров было посвящено обсуждению и оценке политики, деятельности и личности нашего дорогого вождя.

Работы на станции идут, между тем, равномерно, по плану, данному нач. ОСГО Н. Н. Матусевичем. Производятся метеорологические и магнитографные наблюдения. Это очень трудные и сложные работы. Зимою все время, хотя и с короткими перерывами, завывают метели и снежные штормы. В период полярной ночи, в шторм, идет, а вернее ползет, бедняга-наблюдатель в психрометрическую будку. Снег смерзся в твердый наст, а сверху его обдуло и выгладило сильным ветром и сделало скользким, как лед. Да тут еще этот страшный ледяной ветер.

В такую погоду добирается "всячески" наблюдатель до будки. Здесь он должен делать отсчет показаний приборов, встряхивать хрупкий термометр, убирать снег из будок, записать показания приборов и все это делать осторожно и точно, почти голыми руками, на морозе и страшном ветру. А потом, в довершение "удовольствия", если есть метель, то взобраться на высокий столб и посмотреть, какой дует ветер и сколько баллов. Потом подержать для отсчета в руке какую-то вертушку — брр! Все удовольствия — куда ниже среднего. В сутки надо проделать таких наблюдений — три. 

Или наблюдения в магнитографном домике. Там производятся очень сложные и точные наблюдения над склонением магнитной стрелки и магнитными явлениями, магнитными бурями. Приборы точные, очень хрупкие и сложные. Печи поставить нельзя, холодище, вот и возись со всеми этими металлическими приборами с голыми руками. Тоже здорово невеселое занятие. Да к этому прибавьте то, что один из двух наблюдателей — женщина, правда, очень энергичная. 

Зимою же устанавливалась на проливе палатка и производили в ней ряд работ с батометром. Вот, на морозе-то, повозись с водой Карского моря! Впрочем, и другим лицам состава рации достается, правда, не в такой степени, но все так или иначе работают. Ведь, в конце концов, станция поставлена с целью научных работ, и тут уж, скули не скули, а работай. Бывает туговато, да ничего — работаем. 

Горе-охота. 

После периода метелей — наступают хорошие дни. Зимовальщики идут гулять или на охоту. Вот Б. с геологом Ш. идут смотреть пасники Б. Дорогой Б. бубнит: 

— Вот поди же ты! ходит окаянная душа (песец) вокруг пасника, а в него не лезет! Знаешь, Ш., ты, брат, не говори никому, а сдается мне, что не иначе, как он, смеется надо мною. Видишь ли — третьего дня прихожу и вижу — был около пасника, лежал, "надсмеялся над пасником", — ушел! Вот, брат, какая подлая душа! 

Ш.. весело смеется и уверяет Б., что около его пасников к лету образуются залежи "песцового удобрения", предлагает выписать специальное судно для этого этого груза и проч. Б. с досадою отшучивается. Незаметно приходят на место. Б. пристально смотрит на пасник, затем, как одержимый, начинает откалывать какой-то невообразимый танец, убеждая и Ш. последовать его примеру и крича, что "нечистая сила" (песец), все-таки, попала!! Из сочувствия Ш. делает два, три колена, и они забирают из пасника уже замерзшего песца и с триумфом возвращаются домой. 

На другой день все с утра лихорадочно начинают строить пасники. 

Наконец, 5 февраля, полярная ночь окончилась. Выглянуло из-за горы солнце, — красное, румяное. Сначало оно, как бы мельком, мимоходом, на несколько минут, бросает на нас свои лучи, а затем дольше и внимательнее останавливает на нас грешных свой пламенный взор. Можно далеко ходить на охоту. 

Выбрав тихий и ясный день, врач Ш. с Б. пошли на охоту к воде. Пришли туда. Море темно-синее и прозрачное, как стекло, неподвижно покоится в своих своеобразных ледяных берегах. Тихо кругом. Вдруг легкая рябь в одном месте воды, и показывается черная, блестящая от воды, голова нерпы. Смотрит на охотников с изумлением, и с громким всплеском исчезает. Минут через 20 вокруг охотников вода кипит от ныряющих поблизости нерп. 

Но у охотников нет лодки, а течение в тот час шло из пролива в Карское море, так что убитого зверя унесет. Ш., для пробы, стреляет одной нерпе в голову. Убитый зверь переворачивается в воде кверху брюхом, и его долго еще видно. Унесло в море! Досадно! 

Вообще, за всю зиму, промысла на морского зверя, благодаря отсутствию промысловой избушки, а главное, промысловых лодок, — почти не было. Медведей белых видели только один след в год. Все россказни, что здесь — в смысле охоты и промысла — "подними только из под ног", сильно преувеличены. Для развлечения, конечно, охоты здесь хватит, но сделать из промысла доходную статью зимовальщика возможно лишь с песцом, да и то надо много выносливости, знаний и уменья.

Часто на станции останавливаются, проездом на промысел, самоеды или "русаки" — русские колонисты. Последние, в большинстве, народ крупный, сильный и выносливый. Живут в становищах, расположенных по западному берегу южного острова. Живут "ладно", как они говорят. Некоторые по несколько лет, а то и до десятка кряду не выезжают с Новой Земли. Из них уже выработался настоящий тип промышленника, стойкий и неустрашимый. 

Довольно молчаливы и застенчивы, но, когда разговорятся, — послушать есть что. Охотничьих приключений — масса, да и не удивительно — люди только промыслом живут и дышат. Снабжает их всеми жизненными припасами "Островное хозяйство" в г. Архангельска. Колонисты жалуются, что снабжают очень плохо и всего очень мало, в достаточном количестве только мука да соль. 

Самоеды тоже жалуются на снабжение. Большим ударом для колонистов, в смысле питания, был падеж диких оленей. Старожилы рассказывали, что еще лет 10 назад оленя было "сать саво" — очень хорошо. Даже собак кормили олениной. Быть может, такое массовое и неразумное истребление оленя и повело к его вымиранию, но, как бы то ни было, вопрос с питанием среди колонистов, по их словам, стоит остро.

Самоедские "легенды"

Сами самоеды производят впечатление малых ребят, попавших к "незнакомым дяденькам". Когда им продемонстрировали телефон, проведенный из одного здания в другое, и дали им поговорить через него самим, то они еще долго удивлялись, трогали и ощупывали его, повторяя свое любимое "вот"! и "вот те на!", что служит признаком сильного удивления.

Они задавали массу вопросов, на которые мы, по возможности, давали ответы. С тех пор каждый приезжающий на станцию, самоед ли или "русак", считает своим долгом зайти в аппаратную и машинное и "подивиться", чтобы дома рассказать как и что видел. 

Очень симпатичные люди. Охотники и стрелки замечательные. Терпение и выносливость на промысле громадны. Из самоедов-колонистов все вспоминают Большеземельскую тундру, жизнь там. Все они, лет 30 или более назад, были привезены и поселены здесь колонистами с "Большой Земли". Иногда мне удавалось вытянуть от кого-либо из самоедов сказку или рассказ. Сказки поражают своей бессвязностью и нагромождением какой-то фантастической ерунды. Зато их охотничьи рассказы великолепны. Сжато, коротко и... до такой степени легендарны, что, чтобы их проверить, я расспрашивал о действующих лицах у русских промышленников, и они подтвердили все сказанное. Рискну передать пару таких приключений, по возможности, сохранив язык самоедов и их способ изложения (в свое время эти рассказы мною были записаны дословно). 

Рассказывает самый старый и опытный промышленник из самоедов Пётра Хатанзей: "Давно, очень давно, назад лет 15 будет; ехал один самодин (говорят они про себя, что они "люди" и "самоди", а не самоеды) на пасху, церковь, становище Большие Кармакулы. Ночью ехал, темновато было же. Самодин был старой шибко и совсем плохо глядел. Промысел совсем никакой не добывал — шибко старой. Ладно, однако, ехал. Глядит, чево ли шевелится на лед. 

Совсем близко ехал туда, думал, нерпа, добуду, — собак кормить стану. Стало 20 шагов. Видит старик, стали два медведя, шибко больших, стоят, стоят, не йдут, — старика смотрят, собаки лают. Однако, самодин старик взял оружье, нацелил ладно, выстрелил, глядит, — оба медведя попал сразу, убил до смерти, а пуля-то был маленькой свинцовой, вот как хорошо попал самодин старик!" 

Спрашиваю:

— Пётра скажи, как же он попал в медведей, да еще убил сразу обоих на одну пулю, когда сам старик-то, ты говорил, был почти слепой? 

Пётра удивленно смотрит на меня и говорит: 

— Да уже близко же был шибко, потому и попал старик-то. 

Тот же Хатанзей рассказывает: 

— "Ехал один старой промышленник - самодин домой с промысла. Промысел порато хорошой вышел. Собаки шибко опристали (устали), тихо совсем идут. Один патрон от промысла осталось. Промышлял днем хорошо. Старик довольной стал. Водка кумка (стакан) был у старика, — пил всё. Ладно, бежит на собаках. Видит — медведь, ой беда, какой большой медведь, тоже старой. Старик близко подошел медведю, трелял прямо сердца, маленько не попал, темно было же. Медведь падет, идет, опять падёт, да опять идет. Беда! уйдет медведь воду. Старик идет медведем. Патрона больше нет. Говорит медведю: — пошто умирать не хошь, медведя? ты, ведь, шибко старой, зубы-то нет; трелять тебя больше нечем, умирай! — Медведь идет, умирать не хочет. Старик говорит: все-равно задавлю тебя, ошкуй (медведь). Взял с нарт тынзей (род лассо — аркан, плетеный из кожи белухи), бросал медведю голову тынзей, затянул. Медведь собой тянет старика, умирать не хочет. 

Старик сердился шибко, крепил тынзей за торосья. Домой старик пошел на собаках. Пришел домой, смеется, говорит сыну: — поезжай, добывай медведя, привязал его теросьям. Путь сыну сказывал. Сын пришел, видит, запутал медведь лапы тынзеем, лежит. 

Медведя убил — домой привез". 

Вот каковы охотничьи приключения самоедов. Только головой покрутишь и, в свою очередь, скажешь — "вот!" 

Самоеды собираются уезжать домой, запрягают собак, прощаются, приглашают: 

— Приходи когда-ли в гости ко мне, дикаря (дикого оленя) добудем, обырдать (есть сырое оленье мясо с кровью) станем. Прости! 

Поехали — только снежная пыль крутится за нартами. 

Снова тянутся однообразные дни, несколько нарушаемые праздниками. Получаем все от родных поздравления. Царит оживление. Чистятся, прихорашиваются, бреются. Праздники! На камбузе кок Арсентьич священнодействует, угрожающе помахивая знаком своей власти — чумичкою перед носом любознательных, привлеченных необычными и вкусными запахами камбуза. Мина у Арсентьича "торжественная", "вдохновленная свыше". В кают-компании усиленное освещение, парадный (со скатертью) стол. 

Носятся слухи "из первых рук" — Арсентьич даст пирожное "фантазия" и еще крем... и проч. и проч. Действительно, было много всего. Было даже мороженое! Пили здоровье далеких и дорогих сердцу, милых людей. Посылали по радио соседним рациям, и сами получали, поздравления. Праздники прошли. Снова монотонные будни и работа, а так как ее хватает, то скучать некогда, время летит быстро. 

В середине марта месяца заболел наш врач М. В. Шорохов. 

— Отлежусь, легкое нездоровье, — говорил он. 

Бедняга не отлежался. 5 апреля 1924 г. Михаил Вениаминович Шорохов, врач рации, умер от уремии, осложненной цынгою. 

Перед приходом смены. 

Май и июнь — веселые месяцы. Снег тает. Черных мест земли освобождается из под снегов все более и более. Впрочем, в конце июня еще случались легкие метели.

19 апреля появились первые птички — полярные пуночки. С глубоким вниманием и волнением слушают зимовальщики незамысловатое чириканье пуночков и следят за их суетою. Наш ботаник начинает охотиться за различными птичками. Собирает коллекции. Целыми днями шатается по горам и долинам. Смотрит, собирает растения, сушит, препарирует, теперь для него наступает "страда". 

Немного спустя, после пуночков, являются чайки, гаги, гуси, впрочем, их очень и очень мало. Появляются скромные новоземельские первые травки и цветочки. Они скромно окрашены и очень нежно и слабо пахнут. Всюду журчат и поют ручьи и маленькие речки. Лед в проливе набух и посинел от тающих снегов. Кое-где есть полыньи. На льду, в ясные дни, лежит много морского зверя и на солнце. Изредка кому-нибудь удастся убить нерпу. Мы лакомимся нерпичьей печенкой, а собаки пируют, пожирая мясо и ворвань. 

Консервы страшно надоедают всем. Целыми днями "охотники" торчат на крыше с винтовками, подстерегая пролетающих гусей, да только все неудачно. Подкрасться же здесь к гусю положительно невозможно, — настолько гуси хитры и осторожны. Раз Б. случайно удалось убить гуся, да и того, уже выпотрошенного и опаленного, — стащили собаки из камбуза, по недосмотру. Надо было видеть горестную и разочарованную физиономию Б. и прочих, приготовившихся было "приналечь" за обедом. 

Вообще здесь, по крайней мере в этот год, насчет дичи — совсем тихо. Все россказни, "что на Новой Земле — диких гусей, во время их линьки, бьют палками", не имеют под собой почвы. В районе рации гусей совсем не видно. Даже живущий на станции самоед и тот удивлен и негодует на гусей. Зато Б., пойдя с самоедом на озеро, наловил там за день фунтов 35 рыбы "гольца". Рыба крупная и вкусная, только зубастая; парусную нитку, вдвое скрученную, перегрызает. Озеро верст за 6 от рации, и теперь туда почти ежедневно идет кто-либо. Свежей рыбы много. Это великолепно.

Начинают потихоньку готовиться к приходу экспедиции. Зашивают, стирают, чистят. Идут разговоры, когда выйдет лед из пролива и моря, когда можно ожидать выхода судов из Архангельска, кто придет сменять и т. д., — все это постоянные, неистощимые темы. 

Наш геолог Ш. задумал устроить экспедицию в шлюпке на о. Пахтусова. Путешествие далеко не из легких. 

Ш. не унывает и шутит, спрашивает: кому нужно золото с Пахтусова, с пробой пробирной палаты или без? Ботаник Т. собирает коллекции растений и птиц; за столом в кают-компании он "ушибает" всех своей мудреной терминологией. 

Наш "губпродком" — кок Арсентьич укоризненно поглядывает на охотников и требует свежей провизии; охотники с большим "конфузом" ретируются. Телеграфист с начальником рации К. на верхушке мачт где-то ремонтируют антену, горденя, ходовые концы, противовес и проч. 

Старший матрос-сторож Б. занимается кормежкой собак и выпечкой им хлеба, по пути словом и делом "вразумляя" их. Слышны с камбуза угнетенные вздохи Арсентьича над консервами. Наблюдатели оживленно бегают со своими наблюдениями, футштоками, пробами воды и проч. Начрации отдувается, утопая в море чернил и готовя к экспедиции годовую отчетность. Моторист У. возится с двигателем, готовясь его сдать "как следует". Все работают весело. Скоро, скоро вырвемся из угрюмой страны льда и снега, увидим близких, милых лиц и отдохнем в их кругу. 

Получаем две телеграммы от Нансена. Спрашивает не надо ли свежих продуктов и как протекает зимовка? Все зимовальщики глубоко тронуты вниманием и заботливостью Нансена. Отвечали Нансену и благодарили за заботу и внимание. Это (телеграмма Нансена) единственный случай внимания, да и то из-за границы, оказанный составу рации МШара за год. Приходят телеграммы от начальства. Запрашивают состояние льдов в проливе и море. Наконец, 20 июля пролив окончательно очистился от льдов. Ослепительно под лучами солнца блестит вода. Только отдельные льдины порою заносит в пролив. В Карском море густой плавучий с полыньями лед, постепенно разрежающийся. 

Зимовка кончена. 

5 августа приходит телеграмма от начальства: "суда вышли из Архангельска". Давно жданная экспедиция идет! 

Радиотелеграфист усиленно несет вахту. К нему поминутно бегают, справляются: 

— Петрович! Слышишь ли суда и что говорят? 

— Отстань! — не мешай, еще не слышу, — бурчит он.

Наконец, вступили в непосредственную связь с судами экспедиции! Все взволнованы, суетятся. Вещи приготовлены. 

Обхожу в последний раз знакомые, ставшие милыми и дорогими, места. Но вот, из-за мыса показалось судно. Раздается приветственный гудок. С грохотом "бросают яшку", от судна отваливает шлюпка и идет к станции. 

На берегу зимовальщики встречаются с приехавшими... Приветствия, возгласы. Масса новостей, живые, новые люди. 

Рация Маточкин Шар. Новая Земля.
"Красный флот" 1924, № 11