Подвижники корпуса флотских штурманов

Во второе свое плавание к Новой Земле Пахтусов вышел поздно — 5 августа 1834 года. Вместо оставленной на зимовку на Печоре "Новой Земли" шли вновь построенные шхуна "Кротов", которой командовал сам Пахтусов, и карбас "Казаков" под водительством его помощника кондуктора корпуса флотских штурманов А. К. Цивольки. Всего в экспедиции было семнадцать человек.

Плаванию мешали неблагоприятные ветры, туманы, штормы. Потеряв из виду во время лавирования карбас, шхуна Пахтусова лишь 3 сентября вошла в устье реки Нехватова в проливе Костин Шар. Так ее называли промышлявшие гольца поморы за то, что здесь не хватало якорных канатов ввиду больших глубин. Озеро, губа, гора Нехватова названы по реке.

Продолжение. Начало. Предыдущая глава.

В этот день Пахтусов записал в дневнике: "Утром туман несколько очистился и шхуна вышла из реки... Тут я пытался определить берега и острова Костина Шара, но при быстром ходе едва успевал пеленговать некоторые оконечности островов, которыми усеян пролив; и потому из моей описи нельзя было составить подробной карты, а определенные точки показали только неверность положения некоторых островов Костина Шара на карте штурмана Поспелова, бывшего здесь в 1807 году".

Время для съемки было упущено. Встретившись с Циволькой, Пахтусов начал готовиться к зимовке. В устье реки реки Чиракина на западном входе в Маточкин Шар срубили избу и баню. К описи приступили лишь весной. По льду прошли до восточного выхода из Маточкина Шара. Отсюда Циволька с шестью лучшими и самыми здоровыми матросами направился вдоль восточного берега Северного острова, а Пахтусов занялся описью Маточкина Шара.

Если нас часто озадачивали названия Пахтусова на Южном острове, то последующие наименования, особенно данные Циволькой, Моисеевым и Кернером, просто ставят топонимиста в тупик. Их, правда, сравнительно немного, но почти все они не пояснены.

Вот, например, что записано со слов Цивольки в дневнике Пахтусова после того, как они расстались на восточном выходе из Маточкина Шара: "На следующий день продолжали путь к NO по торосоватому льду через устье обширного залива Канкрина, вдавшегося к NtW. Залив покрыт был глубоким снегом, и потому, не пускаясь во внутрь его, продолжал я путь к NO, чтобы скорее и далее схватить общее понятие о восточном береге Новой Земли". И все. Гадай, чем это угодил Цивольке министр финансов Егор Францевич Канкрин.

Свою знаменитую реформу, когда бумажные деньги стали обмениваться на серебро по курсу 3 рубля 50 копеек ассигнациями на 1 рубль серебром, Канкрин объявит лишь в 1839 году. Возможно, Августа Карловича Цивольку, отличавшегося большим кругозором и знавшего несколько иностранных языков, заинтересовали напечатанные на немецком языке военно-исторические статьи Канкрина (он выходец из Германии). Как-то не очень верится в личное знакомство и близость щестидесятилетнего графа-министра и двадцатилетнего кондуктора, хотя ниже Циволька напишет: "Названия отличительным местам давал я по именам особ, с которыми судьба свела меня на службе и вниманию которых обязан я вечной признательностью... Залив Медвежий назван по случаю встречи огромного медведя; мыс Пяти Пальцев по сходству его фигуры с раскрытою рукой. 24 апреля достигли мы полуострова Фон-Флотта. Тут я увидел невозможность продолжать путь далее к северу по причине разбитого и торосоватого льда, вре менно относимого от берегов, и по недостатку провизии".

И опять загадка. Теперь на картах нет такого полуострова. В 1936 году показывался полуостров Флотта, а в шестидесятых годах при уточненных съемках он вообще исчез. Правда, в некотором удалении есть мыс Флотова. Биограф Пахтусова Б. Рихтер утверждает, что "Циволька дошел до большого полуострова, которому он, страстный в душе музыкант, присвоил имя своего любимого композитора фон-Флотта". Оставим на совести Б. Рихтера утверждение, что действительно игравший на флейте Циволька был таким уж "страстным" музыкантом. Но немецкий композитор Фридрих Флотов, как свидетельствует Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, "широкой публике стал известен начиная 1839 года", а премьеры его популярных опер состоялись и того позже: "Страделлы" в 1844, а "Марты" в 1847 году.

Значительно проще предположить, что Циволька имел в виду своего соплавателя по корвету "Князь Варшавский" в 1832 году мичмана Бенгарда Федоровича Фон-Флотова (ум. в 1854 г.). Таким образом, весенний марш-бросок Августа Цивольки 1835 года принес для карты Новой Земли 95 исследованных верст восточного побережья и какое-то количество названий. Но сказать какое все-таки затруднительно, ибо на составленной итоговой карте экспедиции они приведены вместе с летними названиями Пахтусова, о чем мы скажем ниже.

12 июля карбас "Казаков" после 273-дневного заточения в устье реки Чиракина направился на север с намерением обогнуть мыс Желания и описать северо-восточные берега Северного острова. На другой день вышедший на шлюпке для осмотра берегов губы Серебрянки Циволька обнаружил несколько деревянных с металлическими болтами обломков пропавшей в прошлом году шхуны "Енисей". Ближайшую от места находок выемку в берегу Пахтусов назвал заливом Енисей. Он пришел к выводу, что Василий Андреевич Кротов ошибочно принял губу Серебрянку за Маточкин шар. Когда же понял свою ошибку, то во время шторма не смог отлавировать ввиду поврежденного ранее во льдах руля. К тому же якоря не держали, так как грунт здесь — плита. Трупов и одежды не нашли. Скорбный список до конца не выясненных арктических трагедий пополнился еще одной. Названия проливов Кротова и Казакова (в честь командиров "Енисея"), отделяющих остров Митюшев от Новой Земли, появились уже в них наши дни — в апреле 1925 года.

А через девять дней едва не попала в этот список и экспедиция Пахтусова. При попытке войти губу Архангельскую льдом был раздавлен карбас "Казаков". Люди с частью сложенного в две шлюпки снаряжения и продовольствия с большим трудом достигли острова Берха. Дальнейший путь был невозможен. 30 июля Пахтусов записал в дневнике: "Осматривая берега острова, нашел я на низменной кошке SO берега два ветхие карбаса длиною до 45 футов и могилу, в которой можно предположить до 15 человек покойников. На другой низменной кошке южного берега нашли также несколько крестов. На мысе Крушения поставили мы новый крест с означением года и числа крушения нашего карбаса"

На другой день произошла совершенно неожиданная встреча с сумским промышленником Афанасием Ереминым, который предложил доставить робинзонов на своей лодье к месту их зимовки в Маточкин Шар. В ожидании улучшения ледовой обстановки отстаивались в удобной гавани на соседнем с островом Берха острове Личутина, которую, как пишет Пахтусов, "назвали мы с общего согласия именем кормщика Еремина". В это же время здесь нашло укрытие судно кемского промышленника Ивана Яковлевича Гвоздарева, давнего знакомого Пахтусова. Достойно сожаления, что находившаяся неподалеку и носившая его имя река, как и гавань Еремина, теперь не показывается на картах. Конечно, можно понять наших картографов, которые привыкли иметь дело со строгими документами. Вокруг же промышленников-поморов больше изустных преданий, чем достоверных сведений. Так, спутник Седова Н. В. Пинегин, например, утверждал, что остров Личутина назвал его начальник в то время как имя мезенского кормщика XVIII века Михайлы Личутина применительно к острову употреблял широко еще Пахтусов.

Кстати, открытые у Северного острова в том же 1835 году кемским кормщиком Исаковым, 32 года промышлявшим у новоземельских берегов, острова, именованные в его честь, теперь носят двойное название Исакова или Гольфстрим.

Петр Кузьмич всегда очень внимательно относился к опыту поморов-промышленников. Еще во время своей первой зимовки в проливе Петуховский Шар он назвал залив Башмакова. Во второй экспедиции Пахтусова выручала, по словам М. Рейнеке, карта, составленная "сумским мещанином Башмаковым, одним из сметливых и предприимчивых мореходов того края. Башмаков, следуя вдоль берега Новой Земли, заходил почти в каждый заливец, попадавшийся ему на пути, нарочито с тем намерением, чтобы составить планы мест, могущих дать убежище промышленным судам. Не зная ни правил путеисчисления, ни геодезии, успел он в своем предприятии так много, что планы его весьма сходны с описью наших путешественников, хотя прежде того он и не видел никаких морских карт".

Но вернемся к месту зимовки Пахтусова в устье реки Чиракина, куда после кораблекрушения его доставил Еремин. "Несмотря на неудачу первого покушения проникнуть на северо-восточный берег от запада, — читаем в его дневнике, — решился испытать я счастье к достижению этой цели через Маточкин Шар и осмотреть сей берег, сколько можно успеть до исхода августа. Для этого приготовил я новый карбас, взятый с лодьи сумского мещанина Челузгина, и с пятью человеками матросов и фельдшером отправился в путь к востоку".

С большим трудом Пахтусов сумел подняться вдоль восточного берега на 35 миль севернее весеннего похода Цивольки.

Самый северный мыс в своей описи он назвал Дальним. Больше никаких упоминаний о новых названиях "Дневные записках" Пахтусова нет. О них можно судить лишь по изданным позже картам и "Гидрографическому описанию мест", составленному М. Ф. Рейнеке по черновым запискам Пахтусова и Цивольки после их смерти. Порой даже трудно с полной уверенностью сказать, кем — Пахтусовым летом или Циволькой весной — даны многие из перечисленных названий. Впрочем, не исключено, что среди них есть и наименования Рейнеке. Однако мы склонны думать, что большинство из них — творчество Цивольки. Во-первых, его манера номинации менее стройна и продумана, чем у Пахтусова. Во-вторых, именно ему пришлось сдавать картографический материал и в первом приближении обрабатывать.

Определенное недоумение вызывают названия в честь участников Второй Камчатской или Великой Северной экспедиции. Ведь никто из них на Новой Земле не бывал.

Штурман Марк Головин, чье имя носит пролив Головина, отделяющий остров Домашний от восточного берега Новой Земли, мог привлечь внимание Пахтусова и Цивольки тем, что ближе других участников беринговской экспедиции подходил к Новой Земле во время походов с С. Г. Малыгиным с Печоры на Обь.

А вот залив Хитрова — в такой неверной транскрипции он утвердился на современных картах —  назван в честь Софрона Федоровича Хитрово явно лишь за то, что он был штурманом, коллегой Пахтусова и Цивольки. На пакетботе "Св. Петр" он плавал с Берингом от Камчатки к берегам Северной Америки. Потом Хитрово был директором московской Адмиралтейской конторы, дослужился до контр-адмиральского чина.

Залив Чекина обследован Пахтусовым всего на десять верст вглубь и назван в честь геодезиста Никифора Чекина. В 1952 году начальник Гидрографической Экспедиции Ф. Ф. Баранов и северному входному мысу этого залива дал имя Чекина.

Появление на Новой Земле мыса Крашенинникова, названного в честь академика Степана Петровича Крашенинникова, понять можно. Солдатский сын, ставший крупным ученым, соратником Ломоносова, не мог не импонировать сыну отставного боцмана Пахтусову. Громадный труд Крашенинникова "Описание земли Камчатки", выдержавший к этому времени три издания, несомненно, был хорошо известен исследователям Новой Земли и мог служить для них образцом. На итоговой карте, опубликованной Рейнеке в 1842 году в "Записках Гидрографического департамента", показан полуостров Крашенинникова.

А вот Емельян Софронович Басов, именем которого назван залив Басова, даже участником экспедиции Беринга не был. Он организовал промысловую артель на Камчатке и несколько раз ходил на Командорские острова промышлять котиков.

В отдельную группу названий Цивольки и Пахтусова могут быть выделены топонимы в честь известных мореплавателей их современников на восточном побережье Северного острова. Вполне возможно, что начало этой группе положил залив Хромченко, названный по имени капитан-лейтенанта Василия Степановича Хромченко. Он четырежды ходил в кругосветные плавания в Русскую Америку и на Камчатку, где выполнял большие описные работы. Хромченко, фамилию которого иногда писали через "а" — Храмченко, как Пахтусов и Циволька, учился в Штурманском училище, только раньше. Вполне возможно, что, вспомнив однокашника, новоземельские штурмана вспомнили и его соплавателей. Острова Шишмарева в заливе Медвежий названы в честь Глеба Семеновича Шишмарева, который еще в 1815 - 1818 годах старшим офицером на бриге "Рюрик" участвовал в кругосветном плавании под командованием О. Е. Коцебу. Хромченко в это плавание ходил штурманским помощником. В 1819 - 1822 годах Шишмарев, командуя шлюпом "Благонамеренный", тщетно пытался пройти из Тихого океана в Атлантический.

Мыс Дмитриева явно носит имя лейтенанта Петра Яковлевича Дмитриева, который который плавал B 1828 - 1830 годах на корвете "Елена" под командованием Хромченко на Камчатку. Пахтусов, кроме того, знал Дмитриева по описи Белого моря, когда тот в 1826 году провел навигацию на бриге "Новая Земля".

Мыс Цебрикова и луда Бодиско названы в честь ходивших с Хромченко в кругосветное плавание 1831 - 1833 годов на транспорте "Америка" старшего офицера Егора Ивановича Цебрикова и лейтенанта Федора Николаевича Бодиско. Оба они участники Наваринского сражения. Правда, у Федора Николаевича был младший брат Леонтий Николаевич Бодиско, но он рано уволился с флота. Следует только добавить еще разъяснение М. Ф. Рейнеке: "Луда вообще мель, но чаще прибрежная каменистая и довольно длинная. Тоже маленький голый, гладкий каменистый островок". Именно в последнем значении этот поморский термин употреблен в названии Луда Бодиско.

В честь одного из трех братьев Лутковских, морских офицеров, назван мыс Лутковского на восточном побережье. Старший Петр Степанович — большой оригинал, весьма преуспевавший штабной офицер, дослужившийся до полного адмирала, пожалуй, здесь ни при чем. Больше подходят друзья и соплаватели Ф. П. Литке по кругосветному вояжу на шлюпе "Камчатка" в 1817—1819 годах Феопемпт или Ардалион. Феопемпт Степанович совершил еще одну кругосветку. Он был другом Ф. Литке, поклонником А. С. Меншикова, как и Пахтусов. Скорее всего именно его имя увековечено в названии мыса.

И во второй новоземельской экспедиции Пахтусова были непонятные нам именные названия. Мы так и не установили, в честь кого был назван мыс Богушевича, кого имели в виду Пахтусов и Циволька, называя мыс Викулова, — то ли ротного командира в Штурманском училище поручика Викулова, — то ли своего старшего товарища первого по успехам ученика Родиона Викулова, который участвовал штурманским учеником в третьем плавании Ф. П. Литке. Только предположительно можно сказать, что преподавателю Цивольки по училищу капитану корпуса флотских штурманов Николаю Николаевичу Шамардину обязаны своим происхождением названия залив и бухта Шамардина и мыс Столб Шамардина.

"Дневные записки" за 1834-1835 годы Пахтусов заканчивает такими словами: "Продолжая плавание по Белому морю, почти беспрерывно имели противный ветер, так что не ранее 7 октября пришли в Соломбалу, находясь в отсутствии 440 дней. Из 17 человек экипажа умерло на Новой Земле двое: один нервною горячкой, другой от скорбута, происшедшего от следствия прежних его болезней. Прочие возвратились в Архангельск здоровыми".

Некоторые современные биографы мореплавателя утверждают, что он был настолько болен, что без сопровождающих не мог добраться с судна домой. Однако сам Пахтусов, как мы видели выше, больным себя не считал. Правда, один из первых биографов Пахтусова В. Шульц в книге "Подвиг русских моряков", вышедшей в 1853 году, пишет: "...Пахтусов вообще был челочек необыкновенной доброты и всеми любимый, смолоду отличался веселостью и даже любезностью в своем кругу, но последнее время сделался задумчив и скучен. И, что особенно странно при его уме, он слепо верил снам". Это говорит не о физическом, а скорее нервном заболевании, возникшем в результате стрессовых перегрузок в экспедиции.

Сохранившееся свидетельство о смерти П. К. Пахтусова, подписанное старшим доктором Архангельского морского госпиталя и медицинским инспектором порта Карлом Ивеном, гласит, что больной находился на излечении со 2 (14) ноября 1835 года "от болезни нервной горячки и грудной водяной, от которых в оной госпитали 7-го числа того месяца умер".

Пахтусова похоронили в Соломбале, в ограде Соборной церкви. На мраморной плите изображена шхуна во льдах, а ниже составленная А. К. Циволькою надпись: "Корпуса штурманов подпоручик и Кавалер Петр Кузмин ПАХТУСОВ. Умер в 1835-м году ноябрь 7 дня от роду 36 лет. От понесенных в походах трудов и Д...... О.....". Эту плиту, пролежавшую на могиле Пахтусова сорок три года, можно видеть и сейчас. Она вмонтирована в переднюю часть гранитного памятника, установленного 7(19) ноября 1878 года.

А. К. Циволька всего на два с половиной года пережил своего начальника. В 1837 году он доставил на Новую Землю первую академическую экспедицию К. М. Бэра. "В продолжение всего лета, — доносил Циволька начальству, — крепкия ветры ровно препятствовали как на переходах, так и на якорном стоянии, сверх того, обстоятельства препятствовали заниматься настоящим образом описью; карта части Костина Шара и некоторые исправы на карте западного берега — все, что возможно было сделать для гидрографии". Новых названий не было, но зато академик Бэр привез обширные научные данные.

В июне 1837 года Циволька возглавил следующую, на этот раз полностью гидрографическую экспедицию на Новую Землю. Очередной, четвертой по счету со времен Лазарева, шхуной "Новая Земля" командовал Циволька и кондуктор Август Кёрнер Второй шхуной "Шпицберген" —прапорщик С. А. Моисеев и кондуктор Григорий Рогачев. В перевозке избы для зимовки в губе Мелкой помогала лодья промышленника И. Гвоздарева. Тяжелое это было плавание. Циволька писал: "При первом же крепком ветре увидели мы дурные качества наших судов, худой ход бейдевинд, около двух узлов; дрейф величайший и валкость, сверх того, приводили нас много раз в самое затруднительное и опасное положение".

А погода, как назло, стояла плохая. Штормы выматывали людей и не позволяли заняться съемкой. Лишь одно новое название появилось в тот год на Новой Земле. Это губа Гусиная ("по множеству линялых гусей в озерках на низменном ее берегу") в заливе Мелком недалеко от зимовья.

Хотя С. А. Моисеев и утверждал, что "размещение в нем в сравнении с зимовкою предшествующих двух экспедиций можно назвать привольным", зимовка прошла тяжело. Циволька сделал ошибку, приказав в большой избе сломать печную трубу и топить ее по-черному. Расчеты на то, что в избе от этого будет сухо, не оправдались, так как используемый для топки плавник был сырой и гнилой, сильно дымил, из-за чего приходилось то и дело открывать дверь для проветривания.

Всего на зимовке умерло девять человек из двадцати пяти. В их числе и Август Карлович Циволька. Ему не было и тридцати. Многого мы не знаем об этом подвижнике Севера ни точного числа, ни месяца рождения. То ли чех, то ли поляк. Даже фамилия его в разных документах пишется по-разному.

Как-то в Центральном государственном архиве ВМФ мне попался интересный документ, датированный августом 1830 года. Начальнику Первого штурманского полуэкипажа М. Г. Степовому начальник канцелярии Главного морского штаба Перовский предписывал: "...препроводить сына машиниста придворного Варшавского театра Цивольска Августа, которого государь император высочайше повелеть соизволил определить в кадеты 1-го штурманского полуэкипажа и о помещении которого в сей полуэкипаж вы, милостивый государь, изволите получить вслед за сим через г. генерал-гидрографа Морского штаба особое предписание и документы Цивольска".

Вряд ли кто из известных нам штурманов был зачислен в училище по личному указанию царя. Но пусть вас не обманывает этот факт. Родители Цивольки были простые люди и не могли рассчитывать на то, что их бредивший морем сын будет зачислен в Морской корпус, куда принимались лишь дети дворян. Поэтому, когда им выпал редкий случай быть представленными наместнику царя в Польше, они подали ему прошение о зачислении сына хотя бы в Штурманское училище. Царское указание скорее свидетельство равнодушия к судьбе бедного юноши, ибо столь мелкий вопрос мог решить совсем небольшой чиновник. Но брат царя Константин Павлович не считал возможным обращаться к каким-то чиновникам...

Большой интерес представляет свидетельство о Цивольке академика К. М. Бэра: "Самая отличительная черта в его характере это твердость и умение сдержать всегда свое слово. Если он кому обещал что-нибудь, то ничего не могло удержать его от исполнения; иногда с видимым прискорбием он отказывался от всего приятного и не хотел изменить слову. Циволька любил русские песни, меланхолический напев которых всегда гармонировал с ero темными думами. Часто рассказывал он веселые и замысловатые анекдоты, но вообще имел вид всегда пасмурный, задумчивый".

Именно таким выглядит Циволька на единственном сохранившемся портрете. Историю этого изображения рассказал секретарь Общества содействия русскому мореходству Ф. Студитский. К известному ревнителю Севера М. К. Сидорову обратился А. Норденшельд с просьбой прислать ему портреты наиболее выдающихся исследователей Северо-Восточного прохода. "Но к отысканию портрета Цивольки, так как в день его смерти В 1837 году (Студитский ошибся — в 1839 г. — С. П.) не было еще фотографии, приняты были всевозможные меры, были поиски и в кронштадтских архивах, и у приятелей Цивольки, у семейства вице-адмирала Фрейганса и в морском министерстве через действительного статского советника И. С. Янова, и, наконец, благодаря известному любителю художеств П. Я. Пашкову отыскан был портрет Цивольки в библиотеке морского музея, рисованный карандашом. Пашков снял с него фотографию; равно как с подписей его и Пахтусова и передал их Сидорову, которые он 12 декабря 1880 года и отправил в Стокгольм А. Норденшельду".

На русских морских картах много названий в честь А. К. Цивольки. Есть они и на Таймыре, и на Дальнем Востоке, есть, конечно, и на Новой Земле: залив и мыс Цивольки на Южном острове, залив и мыс Цивольки на Северном, остров Цивольки у восточного побережья. У каждого из этих топонимов сложная трансформация и история. Но объединяет их одно — появились они значительно позже, в основном в советское время.

Через полмесяца после смерти Цивольки С. А. Моисеев и Г. С. Рогачев на пяти санях вышли для описи на север. "В числе запаса взяли мы замороженные щи в мешках и куль угольев для самовара", — записал в дневнике Моисеев. Новых названий в этот поход штурманы на свои планшеты не нанесли, но зато они убедились в том, что прохода на восточное побережье через Крестовую губу нет. Названия появились лишь летом, когда Степан Андреевич отправился на своей шхуне опять к северу от залива Мелкий, а кондукторов отправил на "Новой Земле" на юг.

27 июля 1839 года Моисеев подошел к месту окончания своих весенних работ и северный входной мыс залива Южный Сульменева назвал мысом Черницкого. В. Баренц в 1594 году именовал его в честь своего седовласого наставника, известного средневекового космографа мысом Планция. Моисеев тоже вспомнил своего учителя двадцатисемилетнего лейтенанта Дмитрия Ивановича Черницкого, с которым вместе служил при описи финских шхер. Это был всесторонне одаренный человек. Вместе с К. К. Сиденснером и С. П. Крашенинниковым он сотрудничал в рукописном журнале "Веха".

Соседний мыс исследователь назвал мысом Сиденснера. Карл Карлович был опытным гидрографом и оставил после себя много ученых трудов. Шестнадцать лет он командовал судами при описи Балтийского моря, изобрел долго применявшийся в гидрографии способ промера по квадратам, в конце жизни командовал Инженерно-артиллерийским училищем морского ведомства.

22 марта 1889 года газета "Кронштадтский вестник" в некрологе на смерть восьмидесятилетнего адмирала писала: "Едва ли не последний из славной плеяды наших старых гидрографов, состоявший по флоту вице-адмирал Карл Карлович Сиденснер принадлежал к группе М. Ф. Рейнеке, М.П. Манганари, П. В. Казакевича, Н. А. Ивашинцева, М. Д. Тебенькова и многих других, воспитанных в традициях Крузенштерна, Беллинсгаузена и графа Литке, которым Россия обязана точными картами омывающих ее морей, составленными на основаниях новейшей науки и всех ее применений".

29 июля Моисеев записал: "Вечером подошли к южному плечу залива Машигина, который назвал я мысом Шанца, по имени флота капитана, под командою которого имел я честь служить в путешествии кругом света". Это было в 1834-1836 годах, когда капитан-лейтенант Иван Иванович Шанц командовал транспортом "Америка", ходившим на Камчатку и в Русскую Америку. Не все одобрительно встретили это назначение.

Биограф Ф. П. Литке доктор исторических наук, кандидат географических наук А. И. Алексеев приводит его письмо к Врангелю "об отношении Литке к этому мореплавателю и вообще прибалтийским немцам": "Не знаю, как эти Шканцы, или Шанцы, или Шванцы проявляют на кекуре (имеется в виду на островах. А. А.), а признаюсь у нас на плоской земле они мне крепко не нравятся. Он [...] адъютант начальника штаба: вот его великие доблести".

Но И. И. Шанц, выходец из Швеции, отличился не только на столичных паркетах. Будучи девятнадцатилетним мичманом принятым на русскую службу, он несколько лет производил опись финских шхер и Аландских островов, командуя небольшими гидрографическими судами и, как все гидрографы, терпя при этом большие трудности и лишения. В 1828-1831 годах Шанц участвовал в боевых действиях русской средиземноморской эскадры во время войны с турками. После возвращения из кругосветного плавания, во время которого в Маршалловых островах открыл обитаемый атолл Вото, поначалу носивший данное И. Ф. Крузенштерном название островов Шанца, занимался кораблестроением. Умер Иван Иванович в 1879 году полным адмиралом.

Кстати, несколько слов о происхождении древнего поморского названия Машигина губа. Не происходит ли оно от старинного архангельского диалектного слова "машновать" — молиться богу? "Кто в море не хаживал — богу не маливался", — говорили поморы... Про вершину губы, носящей имя Машигина Ледянка, Моисеев поясняет, что называется она так, "потому что иногда во все лето не вскрывается ото льда".

В губе Крестовой Моисеев в названиях островов Чевкунова и Шельбаха увековечил имена своих однокашников по Балтийскому штурманскому училищу. Оба в Арктике, тем более на Новой Земле, никогда не бывали, ничем особым не прославились, и, если бы не дружба со Степаном Андреевичем, их имена вряд ли когда-нибудь появились на карте. С Ильей Петровичем Чевкуновым, сыном служащего Кронштадтской таможни, у Моисеева теплые отношения поддерживались даже в шестидесятые годы, когда тот заведовал телеграфной станцией в Саратове. Александр Иоганнович Шельбах к тому времени был подполковником корпуса флотских штурманов. Кстати, позже в губе Крестовой появился и мыс Моисеева...

А тогда, в 1839-м, в конце июля, С. А. Моисеев записал в дневнике: "Следующие четыре дня занимался я описью берега к северу, и около островка, за которым стояли лодьи и который назвал я островом Борисова. Погоды стояли большей частью ненастные. Наступал уже август, а мы не видели надежды освободиться ото льда для продолжения описи к северу от полуострова Адмиралтейства". Шуйский кормщик Василий Борисов до 1875 года промышлял на Новой Земле. Северный входной мыс губы Машигина со времен Моисеева также носит имя Борисова.

Вскоре Моисеев вынужден был повернуть на юг. Зашли в залив Мелкий. "Мы простились с жилищем нашим, — пишет он. — Оставили в избе, по общему обычаю поморцев, образ, несколько сухарей, муки, бульону, соленой трески, огниво, серы и на две топки дров на случай пристанища здесь какого-либо бедствующего странника. Простились и с могилою товарищей наших и к вечеру снялись с якоря".

Через несколько дней были в становище Малые Кармакулы, которое, высадившись, "узнали по надписи на кресте, стоящем на том острове". В двадцати верстах к югу от становища Моисеев именовал мыс Ризникова. Так как теперь на картах он обозначается как мыс Резникова, то не сразу и догадаешься, что назван он в честь Ивана Ивановича Ризникова, сослуживца Моисеева по Балтийскому морю.

Имя другого однокашника по Штурманскому училищу и сослуживца по описи финских шхер, впоследствии полковника корпуса флотских штурманов Александра Алексеевича Храмцова Моисеев присвоил острову. От него позднее стали называться губа и полуостров Храмцова в заливе Моллера. Этот достойный офицер почти четверть века прослужил в русской гидрографии, опубликовал много статей в журнале "Морской сборник". Его имя также носит открытая им банка в Балтийском море.

Залив Таранцева тоже носит имя однокашника и балтийского сослуживца Моисеева Павла Ивановича Таранцева. На Севере он совершенно неизвестен, а вот банки носят его в Финском заливе сразу две, а вблизи Владивостока в честь Таранцева названы мыс и острова. Благодарная все-таки штука морская карта!

Кто бы знал этого скромного труженика русской гидрографии, состарившегося на тяжелых описях и промерах, если бы не она!

Остров Никольского, скорее всего носит имя начальника морской типографии Петра Александровича Никольского. Он был дружен с Ф. П. Литке, но в каких отношениях состоял с Моисеевым, мы не знаем. Предположение историка А. И. Алексеева о том, что остров и полуостров Полуэктова названы именем штурмана Семена Ивановича Полуэктова, тоже пока бездоказательны.

Имя самого Степана Андреевича Моисеева было очень популярно в прошлом веке на Севере. Второй сын военного трубача, одиннадцатилетним мальчиком был он отдан в Балтийское штурманское училище на подготовительное отделение. Лишь через четыре года его, как тогда говорили, "переименовали" в кадеты. А уже на следующий год, в неполные шестнадцать, он участвовал в боях русской средиземноморской эскадры с турками. По возвращении на родину, занимаясь описью финских шхер, отличился при спасении пятнадцати человек с потерпевшей аварию яхты. После экспедиции на Новую Землю за Моисеевым утвердилась репутация знатока Арктики, хотя работал он на Балтике. К нему часто обращались за советами, рекомендациями. Однако лишь в 1879 году полковника корпуса флотских штурманов Моисеева командировали в устье Оби для рекогносцировки намечавшейся туда гидрографической экспедиции, которую ему предложено было возглавить. Сама же экспедиция добралась до места работ только в 1881 году и вынуждена была ограничиться одним, к тому же значительно сокращенным летним сезоном. В 1884 году генерал-майор корпуса флотских штурманов С. А. Моисеев вышел в отставку, а через шесть лет умер.

Горы Моисеева на юго-западном побережье Маточкина Шара были названы в советское время. В восьмидесятые годы прошлого века мыс в Большой Кармакульской губе, где Степан Андреевич в 1839 году поставил крест, стал именоваться мысом Прапорщика Моисеева. После революции, когда старые звания были отменены, он превратился в мыс Моисеева. К сожалению, такое сокращение очень неудобно для карт и лоций, ибо совсем недалеко в проливе Костин Шар, на полуострове Рогачева кондуктором А. Кёрнером был тоже назван мыс Моисеева.

Названия полуострова и реки Рогачева пошли от моисеевского названия залив Рогачева. Григорий Степанович Рогачев был всего на два года моложе своего начальника, и биографии их очень похожи. Судя по отчетам, кондуктор Рогачев пользовался полным доверием Моисеева. Ему поручались самые трудные, требовавшие инициативы и предприимчивости задания. Так, Г. С. Рогачев и кондуктор А. К. Кёрнер выполнили съемку весьма сложной, буквально набитой островами северной части Костина Шара.

Кондукторы дали здесь много новых названий, к сожалению, не всегда согласовав их с имевшимися ранее. М. Ф. Рейнеке в составленном им по журналам Моисеева, Рогачева и Кёрнера "Географическом описании мест по западному берегу Новой Земли" пишет в примечании к острову Долгий: "Кёрнер назвал было его островом Нагаева; и многим другим местам дал он имена по своему произволу. Эти названия оставляем здесь только в таком случае, когда старые промышленничьи наименования их неизвестны".

Несомненно, Рейнеке прав: имя знакомого Кёрнеру капитана корпуса флотских штурманов Н. Г. Нагаева, не бывавшего на Севере, вряд ли что добавило на карте Новой Земли. Однако на современной карте этот остров утвердился как остров Тимофеева или Долгий. В описании Рейнеке остров Тимофеева— самостоятельный остров, лежащий в двух верстах южнее острова Долгий. В том, что последующие картографы не смогли опознать каждый из этих островов на местности, ничего удивительного нет. Район действительно сложный — целый лабиринт островов. Но зачем названия двух островов приписывать одному, непонятно. Тем более что кем был этот самый Тимофеев, до сих пор установить так и не удалось. Да никто и не собирался разбираться в сложной этимологии новоземельских названий...

Но не всегда Кернер со своими наименованиями попадал пальцем в небо. Он, например, заменил безликое название Цивольки остров Рейдер в Костином Шаре на остров Глотова. Почетного члена Государственного адмиралтейства Александра Яковлевича Глотова к этому времени давно не было в живых. Но моряки широко пользовались его научными трудами, и в первую очередь изданным еще в 1816 году "Изъяснением принадлежностей к вооружению корабля".

Мы не знаем пока, где и при каких обстоятельствах Рогачев познакомился со штурманами Иваном Васильевичем Добровым, братьями Михаилом и Николаем Трескиными, Константином Егоровичем Шипуновым, но определенно можно сказать, что в их честь названы острова Доброва, Трескина и Шипунова в Костином Шаре. А вот о знакомых Кёрнера и Рогачева, чьи имена носят острова Конюшникова и Сытина, нам ничего не известно.

Острова Богдановы (первоначально Богданова), вероятно, названы в честь кемского промышленника Ивана Алексеевича Богданова, который помогал экспедициям Пахтусова и Цивольки. Есть такая запись в шканечном журнале карбаса "Казаков" — можете в этом удостовериться, заглянув в фонд 870, оп. 1, д. 4705 Центрального государственного архива ВМФ, что находится в Ленинграде. Не предполагать же, что опять кого-то из штурманов-современников имел в виду Кёрнер. Ведь их, носивших фамилию Богданов, в эти времена было пятеро.

Много случайных и необязательных для Новой Земли имен занесли на ее карту кондуктора, помощники Моисеева. А вот для достойного имени одного из них — Августа-Ивана Карловича Кёрнера места не нашлось. В этом виноваты и мы — потомки новоземельских первопроходцев. Ошибку эту надо исправить.

Продолжение — Студена земля, но родная, Русская