Здравствуй, Новая Земля!

Наша маленькая группа из пяти офицеров и соседняя, нам родственная, праздновали окончание Военно-Морской академии, еще год назад носившей соответствующее ее профилю имя известного ученого-корабела А.Н. Крылова. Чуть позже академия стала носить имя маршала А.А. Гречко (АА), всячески подчеркивалось и произносилось по буквам раздельно и растянуто: А-а... А-а... и с намеком. Не уважали маршала, не уважали вмешательство армии в символику и дела флота, ибо это флот не уважал никогда.

В академию мы пришли связистами, минерами, механиками, торпедистами, а выходили специалистами по ядерному оружию и по электронно-физическим приборам. Сокращенно мы были "эфиопами". Я был королем — Хайле-Силасие первым, поскольку являлся старшим офицером этой группы, которая считалась лучшей в академии. В короли я был коронован на одной из практик, кажется, в Минске. Нашим начальником и руководителем был Николай Семенович Левченя, который очень много сделал для формирования нового научного направления и сумел сплотить хороший и дружный коллектив преподавателей, а также привлечь к чтению лекций видных ученых, среди которых выделялся Юрий Сергеевич Яковлев — профессор, капитан первого ранга, руководитель крупного научного коллектива. Однажды между лекциями сообщили, что Юрий Сергеевич уже адмирал. Его шумно поздравили. Был создан специализированный Ученый совет, который позволил заложить основы одной из научных школ в области физики ядерного взрыва.

Елтышев Генрих Константинович — капитан первого ранга. Родился в 1932 г. в г. Красноярске. Окончил Высшее военно-морское училище инженеров оружия в 1956 г. (но первые два курса — в училище имени М.В. Фрунзе). Далее служил в 10-м морском арсенале в Сибири. С 1958 по лето 1962 г. — Военно-Морская академия имени А.Н. Крылова. 1962— 1964 гг. — Новая Земля. Старший инженер-испытатель. С декабря 1964 по декабрь 1987 г. в войсковой части 70170 прошел путь от младшего научного сотрудника до начальника отдела. Отдел возглавлял 15 лет. Кандидат технических наук, старший научный сотрудник, сотрудник ЦКБ МТ «Рубин». Один из авторов шуточной поэмы "Василий Теркин на Новой Земле".

По окончании академии мне посчастливилось побывать в Кремле на приеме выпускников военных академий 1962 года, поскольку я закончил с отличием. Перед нами выступал Никита Сергеевич Хрущев с короткой гладкой речью минут на двадцать. Затем раздался шелест и были удалены все корреспонденты. Никита Сергеевич продолжил свое выступление, но говорил теперь очень коряво, но эмоционально и доходчиво. Он говорил о создании Берлинской стены и деталях, с этим связанных, о растущей мощи наших Вооруженных Сил, рассказал об испытаниях на Новой Земле сверхмощной термоядерной бомбы и о важности для страны дальнейшего увеличения нашей ядерной мощи, об уязвимости слишком больших кораблей и их дороговизне. Никита Сергеевич где-то по большому счету был прав, когда утверждал, что большие корабли — слишком хорошие и дорогие мишени. Однако это справедливо лишь для ядерных средств поражения и для специально созданных средств, способных доставить ядерные заряды к цели, обладающей мощными средствами противодействия огнем, маневром и помехами.

Сказав "а", Никита Сергеевич не сказал "б". Он не потребовал комплексного решения проблемы. Печальным следствием такого лишенного системности подхода было известное решение о превращении строительства крупных надводных кораблей для нашего флота, в большинстве случаев уже близких к завершению. Его речь, тем не менее, несомненно свидетельствовала о большом внимании правительства к офицерским кадрам и призывала нас к добросовестной и бескорыстной службе на благо Родины.

Потом маршал Малиновский предложил "изменить диспозицию", и мы перешли в Грановитую палату и Георгиевский зал, которые были уставлены столами и был фуршет. Начальники академий соперничали в произнесении тостов. Наш адмирал Пантелеев как-то удачно связал свою речь с Ушаковым, Суворовым и Хрущевым. В конце концов получился тост "за мичмана русского флота Н.С. Хрущева". Это было неожиданно и неплохо.

В перерыве мы небольшой группой моряков приставали ко всем маршалам с просьбой рассказать, как они взаимодействовали с флотом. Маршалы были очень доброжелательны и отвечали с юмором и назиданием. Было весело и непринужденно. Прием закончился в 16 часов, до отхода поезда был целый вечер. Выпили в конечном счете немного, а потом мы вскоре "осели" в ресторане гостиницы "Ленинградская" и очень славно провели время до отъезда. В это время я уже знал, что получил назначение на Новую Землю старшим инженером-испытателем. Вместе со мной были назначены еще трое из наших групп.

По возвращении в Ленинград был отпуск, проведенный в Керчи у Черного моря с последующим переездом в Ялту. Из этих теплых краев предстояло прямым ходом перебраться в края холодные. Особых проблем не было — нами руководил Володя Горбунов, который до академии уже служил на Новой Земле и все знал. Зато наши домашние ничего не знали и для них мы уезжали просто на Север. Уезжали на поезде до Архангельска. Нас провожали остающиеся товарищи: Ростислав Оленин, Женя Суздалов...

Архангельск. Это удивительный город, в котором поражают воображение мощь Двины, белые ночи и деревянные мостовые, тротуары, дома со ставнями, обилие деревянных строений. Во всем какая-то старообрядность — русский север. Памятник Петру I. Аэродром на Кегь-острове. Проблема улететь и проблема добраться до самолета.

В пути на Новую Землю Архангельск играл роль отстойного пункта. Прибытие в него уже считалось прибытием на службу. Далее в ожидании самолета или корабля сидели сутками и десятками суток. Об этих ожиданиях много можно рассказать. Но в нашем случае нас уже ждал корабль. На корабле играли в настольный теннис. На качке это было любопытно. Обсуждали возможные варианты нашей дальнейшей службы.

И вот над мачтами появились чайки, а потом забелела вдали полоска земли с остатками снега, облаками над невысокими горами — Новая Земля. Вошли в залив, открылся вид на небольшой городок: в два ряда каменные двухэтажные дома и разбросанные низкие деревянные строения. Между пирсом и городком небольшое, похожее на лужу озерцо. На причале 3—4 домика, сигнальная вышка с мачтой.

Земля — почти сплошной черный сланец и зеленовато-рыжеватые мхи. Во впадинах мелкие лужи. Городок украшает Дом офицеров. Бросаются в глаза короба с трубопроводами (закапывать нельзя — вечная мерзлота). Короба — они же тротуары с перилами. В пургу здесь легко заблудиться, но короб выведет куда надо. Сравнительно мало автомобилей и много гетеэсок — машин на гусеничном ходу:

Если сослепу задавит,
Теркин сразу в дело вник,
Только валенки оставит
И от шубы воротник!

Строки взяты из поэмы "Василий Тёркин на Новой Земле", которую мы сочинили несколько позже.

Поселили в гостинице — двухэтажном доме с центральным отоплением, в одной комнате Женя Романов и Федор Евстифеев, а в другой рядом я и Костя Лебедев. Так и жили все время.

На Новой Земле — сухой закон. Спиртное не продают. В первый же день я оставляю на тумбочке флакон одеколона. И он исчезает. Друзья смеются, а я отправляюсь в военторг купить другой. Продавщица удивленно таращит на меня глаза, оказывается, одеколон и есть спиртное!

Выдали шубу (спецпошив), валенки, сапоги, и мы уже экипированы! Столовая почти через дорогу. Кормят неплохо. До работы минут семь быстрой ходьбы. Лаборатории в новом здании. Условия хорошие. Народу в части мало — все на боевом поле. Испытания идут полным ходом, и мы втягиваемся в этот ритм. С поля привозят материалы измерений, их привозят в любое время суток, как только позволяет погода. Наша задача — обработать полученные данные: днем или ночью, подряд по десять-двенадцать часов, а то и больше, до окончательных результатов. Ошибиться нельзя — очень ответственно. Приходится перепроверять. Потом данные докладываются руководству и уходят еще дальше. А работы идут высокими темпами, иногда до двух взрывов в день!

В этот ритм вмешивается погода. Если меняется ветер, работы приостанавливаются. Все взрывы воздушные (наименьшее заражение) и очень мощные. Отрабатываются конструкции зарядов. Изучаются физические поля взрывов.

Мы знаем, когда будет очередной взрыв, и выходим из лабораторий. Если погода ясная, видно очень хорошо. Вся картина развивается как в учебниках. Спустя несколько минут приходит то, что осталось от воздушной ударной волны. Здания вздрагивают, форточки цокают, и гул — могучий ядерный гул. А однажды был сильный туман. Вспышки не было видно. Потом пришла ударная волна. Туман резко сгустился, и потемнело, как в сумерки. Затем пошла волна разряжения, посветлело, и туман клочьями осел на землю. Это была впечатляющая картина!

Был случай, когда облако взрыва ветер неожиданно погнал в сторону нашего городка. Счетчики затрещали. Все сидели в домах, не открывая окон. Когда облако прошло, стало можно выходить на улицу. Но сапоги и верхнюю одежду при входе в дом контролировали. В случае необходимости мыли.

Работы приостановились. Да и дни стали совсем короткие. Участились сильные ветры с карской стороны — новоземельная бора. Такие случаи назывались вариантами. В первый вариант на работу уже не ходили. Идти было очень трудно. Снег хлестал в лицо как иголкой. Ходили с плексигласовыми стеклами с ручкой, чтобы защищать глаза. В такой ветер легко сбиться с пути и уйти в тундру. Появились частые северные сияния, обычно синевато- зеленые, редко цветные.

После вариантов стены домов с наветренной стороны забиваются плотной снежной коркой. Сугробы выглядят как обычные. Но если по ним пойти, то они совсем не проваливаются и скрипят как пустая картонная коробка.

Испытания завершились мощным ночным взрывом. Народ стал возвращаться с поля. Была масса впечатлений и встреч. Напряженность спала. Начались вечеринки, пирушки. Было много ребят из Москвы, Арзамаса, Челябинска, других городов. Много пили, много пели. Писали отчеты. В ноябре все гости разъехались, а мы остались приводить в порядок аппаратуру и готовиться к новым работам.

В этот период было совершенно некогда осмотреться. Уже много позже удалось походить по тундре, по окрестностям, что, вообще говоря, не поощрялось и даже наоборот. В основном офицеры и служащие были холостыми или без жен. Семейных мало. Но семейные часто собирали нас, мы помогали приготовить стол, и такие вечера проходили весело, напоминали о доме, о семье, о домашней пище. На таких пирушках часто готовили уху и жарили гольцов — великолепную рыбу из лососевых. До Большой Земли ее практически не довозили, кроме как в соленом виде — это сказка, доложу я вам!

В декабре большим транспортным самолетом я отправился в Арзамас-16, чтобы градуировать технику, работавшую на полях. Москва нас не приняла по погоде, и самолет сделал незапланированную посадку в Ленинграде. Было уже 7 часов вечера, и отлет планировался на утро. Можно было поехать домой, а телефона тогда не было. Приехал на Моховую, где мы тогда жили, звоню. Дверь открывает жена... Обычно мы привыкли быть сдержанными в своих чувствах. Эта встреча превзошла все пределы! Помню, что она бросилась снимать мне ботинки... Вот где проявляются в нас дальние отголоски татарского ига!

В Арзамасе, который именовался Москва-300, мы застряли. Я дал домой телеграмму. В ответ получил пожелание жены приехать ко мне в Москву(!) и вместе встретить Новый год. Я ответил телеграммой, что это невозможно, и действительно, было невозможно, так как мы были командированные, а не постоянные жители накрепко закрытого города. Жена очень обиделась, по-моему, она до сих пор считает, что Москва-300 — это нечто вроде веселого дома.

На Новую Землю я вернулся к середине февраля. В Ленинграде купил два ящика коньяка, разлил его по всем канистрам. Канистры упаковал в картонные коробки и сделал яркие надписи типа: "Осторожно, не кантовать, не бросать — точные приборы". Мои "приборы" вызывали понимающие улыбки, начиная с Архангельского аэропорта. Главное было не застрять в Амдерме. Однако все обошлось. К радости друзей, мы разлили по-братски все "точные приборы" обратно по бутылкам.

Бежали дни, но солнце не появлялось — стояла нормальная полярная ночь. В среднем по температуре воздуха зимой погода похожа на Ленинградскую, но резким контрастом являются ветры. Сокрушительные метели в темноте, когда идти довольно трудно и открывать глаза непросто — достойная экзотика. Но в гостиницах в метель тепло, окна забивает снегом и появляется какой-то особый уют в долгие вечера.

В этот период нашей частью командовал Василий Васильевич Рахманов, но его мы видели мало. Душой коллектива был его заместитель Орест Гусейнович Касимов. Однажды он пришел к нам в номер, и мы стали обсуждать подготовку большого концерта самодеятельности, в него должно было войти несколько новых номеров. Лично мне было поручено нарисовать большую декорацию для оркестра в Доме офицеров, а нам всем написать поэму "Теркин на Севере". Эту поэму писали несколько недель. Ее авторами были Е. Романов и Ф. Естафеев. Я и Костя Лебедев выдумывали сюжеты для отдельных куплетов, обсуждали написанное. Часто заходил Орест Гусейнович, интересовался новыми номерами, хохотал вместе с нами. Провели несколько репетиций. И вот первый концерт. Все волнуются. Поднимается занавес, и перед залом — мое произведение, ключом которого является большая береза, склеенная из бумаги, но очень похожая на настоящую. Небо с мигающими звездами. Второй план прикрыт сеткой, благодаря чему удалось создать перспективу. Зрители аплодируют. Я вспоминаю, что когда-то давно в Высшем военно-морском училище им. Фрунзе мы с Володей Цаубулиным рисовали большое панно для курсантского факультетского вечера. Тогда тоже были аплодисменты нам — художникам.

Потом было много песен и чтение нашей поэмы. Читал Женя Романов. Поэму приняли с восторгом. Куплет за куплетом вызывал одобрение зрителей. Вечер прошел замечательно. А жизнь продолжалась. Вечерами играли в карты с упоением — в японского дурака! По субботам и воскресеньям сражались в волейбол. Каждая часть (а их было несколько) имела свою команду. Помню, что мы выиграли чемпионат Новой Земли, а сборная команда успешно выступила один раз в Архангельске. Игры были серьезные. Я и до того играл за сборную академии, правда, не был там ведущим игроком, но хорошо играл в защите, неплохо распасовывал, временами неожиданно атаковал. Прекрасная игра — волейбол! И я играл в нее успешно до 1968 года, когда вдруг перешел на большой теннис, который у меня пошел лучше и в который я играю и до сих пор. Но на Новую Землю теннис пришел много позже. Его активно там развивал мой друг Женя Крикунов. А теперь продолжает теннисные традиции командир части вице-адмирал В.А. Горев, которого мы с удовольствием принимаем на наших ленинградских кортах, когда он здесь бывает.

Если память не изменяет, все мы в то время курили. Однако строго-настрого договорились — в гостинице не курить. За соблюдением этого правила следил Женя Романов. Но было одно отступление. Костя Лебедев получил разрешение утром в субботу выкуривать одну папироску в постели. Делал он это с большим вкусом и наслаждался. Пока я делал зарядку, Костя быстро раздавал карты, открывал свои, оценивал ситуацию, принимал решение, открывал прикуп, а потом все карты. Ему все было ясно. Преферансист он был классный. Как правило, в субботу он исчезал и появлялся к концу дня в воскресенье — где-то играл. У меня он выпрашивал бланки спортивных грамот, чтобы на обратной стороне расписывать пулю.

А зима уже кончалась, наступила весна. Днем стало заметно светлее, а однажды около полудня кто-то позвал посмотреть, как восходит солнце. Оно только самым краешком вышло из-за горизонта, осветив яркую узкую полоску, и на несколько минут засверкало на стеклах домов. Оранжево и ослепительно зажглись чистые искрящиеся снега.

Только при восходе и заходе солнца мы видим, как быстро оно бежит. А тут одним разом был восход и заход! Апрель и май — пора отпусков. Летом — не отпускают, так как надо работать, а зимой не хочется!

Стали особенно следить за прилетом и отлетом самолетов. Самолет — это письма, посылки с большой земли, это свежая почта и возможность улететь.

Но вот и мой черед, и я уже лечу на Архангельск, но был уже май. Когда самолет сел и открылась дверь, в кабину ворвался запах зелени. Вот когда я впервые понял, что на земле запахов мало.

Вернулся в июле. Было холодное, дождливое лето. Частые туманы, моросящие дожди, низкие, над самой головой облака. Рыжая с черным тундра, клочья старого снега, множество луж и лужиц — вода не впитывается в мерзлый грунт, а стекает. Вдали низкие, но обрывистые Рогачевские горы. В ложбинках, низинах, у подножья и в расщелинах гор белеет снег. Картина грустная и, кажется, однообразная. Однако стоит присмотреться повнимательнее, и мы увидим, что мхи очень красивы, и травы, и цветы, и камни. Все, что на большой земле обыденно в растительности и природе и не привлекает нашего внимания, здесь единственно и трогательно прекрасно.

Главные средства передвижения здесь на малые расстояния — ГТС, а на большие — вертолет, редко корабль. По мере передвижения на север все выше холмы, все больше снега. Берег со стороны Баренцева моря представляет собой плоскую равнину — тундру. Неожиданно и причудливо эта равнина обрывается к морю, образуя живописные утесы. На этих утесах многочисленные птичьи базары.

Летом 1963 года испытаний не было, вступил в силу мораторий. Началась подготовка к подземным работам. Мы небольшой группой вылетели на несколько месяцев на север Земли для изучения обстановки. Все были вооружены пистолетами, был и карабин. Свободного времени почти не оставалось. Тем не менее несколько прогулок по окрестностям удалось совершить. Кроме массы птиц у побережья нередко встречались белые собачки — песцы. В тундре много сов — тоже белых. В местах, защищенных от ветра, встречаются стрекозы. Редко появляются белые мишки.

И снова уже видны признаки осени. Тундра заметно пожелтела. Временами горы покрываются легким снегом. Пора возвращаться. Тем более, что возникла необходимость сделать один новый прибор, для чего мне предстоит месяца на два уехать в Ленинград.

Но вертолет за нами все не приходит. Оказывается, случилась трагедия. Дело в том, что в отдельных точках летом кое-где живут в больших армейских палатках. В одной из них ночью дневальный заснул, из печки выпало полено, а рядом был бензин. Все вспыхнуло, как факел. Люди погибли. Такие случаи бывали здесь и раньше. А сейчас вертолеты были заняты на ликвидации последствий.

Наконец, за нами пришел самолет Ан-2. А дальше все как в прошлом году: Ленинград, возвращение с длительным сидением в Архангельске, несколько месяцев работы — и отпуск. А потом с июня и до снега — в зону. Теперь уже под землю.